САВИ

В доме стоит мертвая тишина, и я глубже зарываюсь в диванные подушки, но мои мысли никак не успокоятся, чтобы уснуть. Мне стыдно, что все они теперь знают, какая я неудачница, и я больше никогда не буду играть в эту гребаную игру, никогда. Я также чувствую себя немного виноватой за то, что сказала Эшу. Это было грубо, и, хотя он вел себя как мудак и намекал на то, что у меня есть какие-то причины помогать Тейту, я не должна была этого говорить. Во всей этой фантазии о Бабочке, так же есть моя вина. Мне нужно прекратить это и перестать танцевать для него. Это немного извращенное поведение, когда моя Бабочка и он так долго танцуют друг вокруг друга.

Кроме того, он не был полностью неправ. Если быть честной, то я играю под своим углом, полагаю. Если сначала это было просто для того, чтобы Ванесса от меня отстала, то теперь это превратилось в нечто большее, в нечто жалкое. Мне нравится приходить сюда. Мне нравится не быть все время одной, и мне нравится, когда меня... целуют и обнимают, и да, я неудачница.

Сбрасываю одеяло и встаю. Бутылка, из которой мы пили, все еще стоит посреди стола, поэтому я откручиваю крышку и делаю пару глотков прямо из нее, а потом ставлю ее на место. Я не большая любительница выпить, но бывают моменты, когда самолечение кажется просто необходимым. Поворачиваюсь, чтобы вернуться к дивану, но мой взгляд падает на длинные жалюзи, закрывающие дверь во внутренний дворик, и, не задумываясь, ноги сами несут меня к ним. Стою перед закрытыми жалюзи и делаю несколько глубоких вдохов.

Мой терапевт твердил мне о контролируемом воздействии, чтобы уменьшить влияние и реакцию на эту травму. Все спят, мне здесь безопасно и тепло, и я знаю, чего ожидать, так что я должна быть в порядке, если просто взгляну. Протягиваю руку и дергаю за веревочки, чтобы длинные вертикальные жалюзи сдвинулись в одну сторону. Втягиваю воздух и медленно выпускаю его, вглядываясь в бурю. Видимость увеличилась, и теперь я могу видеть почти до заднего забора. Снег все еще падает, но уже не похоже на бурю. Я заставляю себя оставаться там еще несколько минут, а затем закрываю жалюзи и возвращаюсь на диван. Джек делает свое дело, мои глаза закрываются, и я погружаюсь в сон.

— Нет, нет, папочка, пожалуйста, пожалуйста, не оставляй меня.

— Вернись, вернись. Я буду хорошей девочкой, клянусь!

— Кто-нибудь, помогите мне!

— Папочка, о, папочка.

— Сави! Сави, проснись!

— Нет! - Задыхаюсь, приходя в себя от рывка, и сдерживаю мольбы, которые хотят вырваться из моего рта. Моя грудь вздымается, а дыхание становится неровным, когда теплая рука осторожно убирает волосы с моего лица. Смахиваю слезы с глаз и лица и быстро моргаю, пытаясь разглядеть того, кто стоит на коленях рядом с диваном.

— Спокойно, все закончилось. Ты в порядке. Ты должна была снова спать с Тейтом, чтобы он мог позаботиться о тебе, как прошлой ночью. - Эш говорит мне без малейшего следа обычной суровости в своем тоне.

Сглатываю последние слезы.

— Он, он заботился? Заботился обо мне, я имею в виду? Я, я не знала.

— После твоего вчерашнего приступа мы подумали, что компания поможет тебе уснуть. Мы беспокоились о последствиях.

Он наклоняется ко мне и включает лампу на торцевом столике, заставляя меня зажмурить глаза, чтобы привыкнуть к яркости. Когда пятна у меня перед глазами, наконец, исчезают, и я могу ясно видеть его, я снова тяжело сглатываю по другой причине. На нем нет футболки, а мускулистая грудь, покрытая чернилами, находится в дюйме от моего лица.

Когда я поднимаю свои глаза, чтобы встретиться с его зелеными, окруженными густыми черными ресницами, я замечаю, что он изучает мое лицо и волосы, которые огромным облаком окружают меня. Его рука поднимается и захватывает прядь, и он теребит ее между своими татуированными пальцами.

— Эш, спасибо, что разбудил меня и, эм, насчет того, что я сказала... прости. Я не должна была этого говорить.

Он приглаживает мои волосы, и я не могу прочитать выражение его лица, но получаю небольшой кивок, поэтому смотрю вниз, и мой взгляд переходит на единственное цветное пятно среди черных татуировок на его груди. Я вдыхаю воздух и не могу остановить свои пальцы, чтобы протянуть руку и обвести голубую бабочку, прячущуюся под черным плющом, который выглядит как клетка прямо над его сердцем. Его голова опускается вниз, наблюдая за движением моих пальцев.

Я уже знаю, но я должна спросить:

— Что... что это значит?

Мой вопрос, заданный шепотом, нарушает транс, в котором он, казалось, находился, и его глаза становятся жесткими. Его рука взлетает вверх, откидывает мои пальцы, и он поднимается на ноги.

— Это значит, что я был пьян, и никто меня не остановил. Постарайся не разбудить меня снова.

Прижимаю пальцы к груди, словно их обожгло, и слышу, как Эш что-то говорит кому-то в тени, прежде чем слышу звук его шагов, поднимающихся по лестнице. Беккет выходит на свет и замирает, изучая меня, и я понимаю, что никто из них никогда не видел меня с распущенными волосами и без очков. Это заставляет меня чувствовать себя уязвимой и голой. Он двигается ко мне и наклоняется, чтобы подхватить меня, одеяло и все остальное. Женщина во мне немного падает в обморок, потому что я не худенькая девушка, а он даже не сбился с дыхания, поднимая меня.

— Давай, Персик, ты можешь спать в моей комнате до конца ночи.

Хочу запротестовать, но вспоминаю, как хорошо было чувствовать себя, когда он обнимал меня раньше, и понимаю, что это, вероятно, никогда не повторится, поэтому я молчу, пока он несет меня вверх по лестнице, словно я вешу меньше перышка, и осторожно опускает меня в свою кровать. Теплая корица наполняет мой нос, его запах окружает меня, и я глубоко вдыхаю его. Беккет забирается следом, притягивает меня к себе и прижимает мою голову к своей твердой груди, а затем натягивает одеяло на нас обоих. Мне так приятно, когда его большая рука проникает в мои волосы и начинает массировать кожу головы, что я почти мурлычу.

— Ты расскажешь мне, что случилось? Почему снег пугает тебя?

Вздыхаю на его рубашке, и моя рука поднимается, чтобы разгладить морщинки на мягком материале. Кроме полиции и моего психотерапевта, я никому не рассказывала о подробностях тех двух дней. Но что-то в этом человеке, в том, как он обнимает меня, даже если это на самом деле ничего не значит, и в ровном биении его сердца под моим ухом заставляет меня доверять ему настолько, чтобы поделиться некоторыми из них.

— Когда мне было двенадцать лет, произошел несчастный случай. Мой отец, он... он умер.

— Тебе было весело в книжном магазине, принцесса? Купила все, что хотела?

Я улыбаюсь папе с заднего сиденья, и сумки с книгами заполняют сиденье рядом со мной.

— Да! Я люблю туда ходить. Я могла бы жить в книжном магазине. Хотя я бы хотела, чтобы Несса и Селеста поехали с нами.

Встречаюсь с его глазами в зеркале заднего вида и вижу в них только любовь.

— Я тоже, принцесса, но все в порядке. Это наша традиция на день рождения, так что я не против, чтобы это были только я и моя особенная девочка.

Дворники стучат туда-сюда, убирая сильный снег, который начал падать, пока мы были в огромном книжном магазине. Мы ходим туда каждый год на мой день рождения. Смотрю в окно и вижу идеальную зимнюю страну чудес. Мне нравится, что мой день рождения так близко к Рождеству, потому что кажется, что весь декабрь - особенный месяц только для меня.

— Как ты думаешь, какой торт Марта испекла для... Подожди, Сави! Подожди!

Все начинает вращаться по кругу, пока не происходит резкий толчок, и мир снова и снова переворачивается с ног на голову, а мои книги разлетаются повсюду и бьют меня по лицу. Когда все резко останавливается, моя голова с треском врезается в окно.

— Ой! П-папочка? Папочка! Где ты?

Из окна я вижу только белое, как будто машину поглотил снежный вал. Я борюсь с ремнем безопасности, и когда он отстегивается, мое тело падает на дальнюю дверь, как будто машина накренилась набок. Подтягиваюсь назад, используя передние сиденья, и наклоняюсь между ними.

— Папа, мы попали в аварию. Папа? Тебе нужно проснуться.

Протягиваю руку и оттаскиваю его от руля, на который он облокотился, и тут я вижу кровь и зазубренный кусок металла, торчащий в его боку. Кричу его имя снова и снова, умоляя его очнуться, умоляя не бросать меня, но он так и не открывает свои голубые глаза, так похожие на мои.

— Двери были зажаты, металл скрючился. Мы... мы перелетели через ограждение и упали в овраг. Я не могла выбраться и не могла найти его телефон, чтобы позвать на помощь.

Пальцы Бека скользят по моим волосам к шее, и он растирает напряжение.

— Как долго, дорогая? Как долго ты была заперта с ним в той машине?

Я зажмуриваю глаза и шепчу:

— Шестьдесят четыре часа. Два с половиной дня, пока кто-то не заметил сломанное ограждение и не догадался заглянуть за него.

Его губы касаются моей макушки и прижимаются вниз, прежде чем он спрашивает то, что спрашивали все, когда узнавали о том, как долго я была в машине с мертвым человеком и без тепла.

— Как ты выжила так долго на холоде?

Качаю головой, прижимаясь к его груди, потому что это единственное, что я никогда не говорила вслух. Я никогда не смогу никому рассказать, что прижималась к телу умирающего отца, чтобы согреться, а когда он остыл, я изо всех сил пыталась содрать с его безжизненного тела пиджак, чтобы использовать его как одеяло. Это груз стыда, который никогда не проходит. С тех пор прошло так много дней, что я жалела, что не отпустила его и не присоединилась к нему.

Беккет просто держит меня ближе, не заставляя отвечать, и я бесконечно благодарна за это. Я начинаю погружаться в сон, когда его голос раздается у меня под ухом.

— Моя мама повесилась, когда мне было восемь. Она всегда встречала меня у автобуса, когда я возвращался домой из школы, но в тот день ее там не было. Я нашел ее в их гардеробной. Я тогда был еще недостаточно высокий, но я пытался. Держал за ее ноги и пытался удержать ее. Мой папа нашел нас там через два часа, когда вернулся с работы.