Сознание возвращается в настоящее, когда я шумно втягиваю воздух, и только тогда я замечаю, как все мое тело содрогается от мощной кульминации.

Профессор Сегал проводит языком от клитора к моей дырочке длинными, вялыми, неторопливыми движениями, растягивая ощущения, заставляя их блекнуть, но не исчезать до конца.

— Черт, — говорю я сквозь судорожные вдохи. — Что Вы пытаетесь сделать? Убить меня?

Он смеется и сжимает мой клитор с небольшим давлением, которое подталкивает меня к новой разрядке. Второй оргазм более терпим — меньше духовных ощущений и больше физического взрыва. Мои внутренние мышцы пульсируют и сокращаются в собственном ритме, который перекачивает экстаз в дрожащие конечности.

Я дергаюсь в оковах, когда профессор отпускает пальцы. Проходит несколько секунд, прежде чем мои губы возвращают себе способность говорить.

— Почему? — говорю я сквозь судорожные вдохи. — Почему Вы смеетесь?

— Знаешь ли ты, что оргазм называют la petite mort? — он спрашивает.

— Это «маленькая смерть» по-французски, — говорю я со стоном. — Если это так, то я попала в рай.

Повернув колесо на место, он отвязывает мои ноги, а затем и руки, которые безвольно падают по бокам. Наконец он расстегивает упряжь, и я, абсолютно обмякшая от оргазма, падаю в его объятия.

— Как ты? — спрашивает он, и это звучит слишком весело для человека, который только что пытался убить меня избытком удовольствия.

— Хватит, — хриплю я.

— Хм… — говорит он. — Это не похоже на «желтый» или «красный».

Я растворяюсь в нем со слабым смешком.

— Как будто Вы можете выжать из меня еще один оргазм.

Он нежно похлопывает меня по заднице.

— У нас в распоряжении весь вечер.

— Вы на виагре? — выпаливаю я.

Он издает странный звук, который может быть смехом.

— Двадцать восемь — это не старость.

— Хммм, — между нами почти десятилетие, но я слишком устала, чтобы говорить о разнице в возрасте.

Все еще прижимая меня к своей груди, он кладет меня на кровать и шелковые простыни, а затем обнимает сзади меня, свернувшуюся калачиком.

Когда я засыпаю, то наконец отпускаю свои сомнения. Он отправился домой со мной, а не с доктором Раринг. Профессор Сегал не думает, что я хуже, потому что младше.

***

Я не уверена, сколько времени прошло, или мне это кажется, но матрас рядом со мной прогибается. Я приоткрываю глаза и вижу обнаженную фигуру профессора Сегала, исчезающую за кожаной занавеской.

— Ты не отвечаешь на звонки, — говорит мужской голос, который полностью вырывает меня из сна.

Что здесь делает незнакомый мужчина, когда мы в постели?

— Теперь ты знаешь, почему, — никогда не слышала, чтобы профессор говорил так холодно.

Мужчина усмехается.

— Кто это? Еще одна из твоих блядей-извращенок?

Затаив дыхание, я сажусь на кровати, прижимаю шелковую простыню к груди и жду.

Чего, не знаю.

Возможно, того, что профессор Сегал защитит меня или, по крайней мере, скажет этому человеку, чтобы он шел нахрен и убирался из дома, но их шаги исчезают в коридоре.

— Я бы предпочел не использовать такую неприятную терминологию, — отвечает профессор.

Эхо слов профессора Сегала врезается под дых с болью, которая только усиливается от хихиканья мужчины. Его единственное возражение против того, чтобы называть меня блядью, заключалось в том, что ему не нравится формулировка?

Не то чтобы я была его девушкой, или другом, или приятелем, или даже человеком, заслуживающим уважения. Он не упомянул ни о том, что у меня есть имя, и даже не сказал, что это не его дело. Он пропустил комментарий этого человека мимо ушей.

Потому что я для него — шлюха.

Руки сжимают шелковые простыни, и я зажмуриваюсь.

Какого хрена я вообще ждала? Предложения руки и сердца?

Каждое утро я встаю на колени и отсасываю. По выходным соглашаюсь на то, чтобы меня пытали и трахали всевозможными предметами. Как еще можно описать женщину, которая занимается сексом и позволяет себя унижать за деньги?

Папины слова гремят в голове. Я грешница, никчемная шлюха, годная только для одного, прямо как моя убогая мать. Именно по этой причине он заставлял меня возвращаться домой каждые выходные, ведь он не мог поверить, что я смогу пойти против своей ожидаемой природы.

Дыхание учащается, а боль в животе превращается в спираль паники.

Папы не было всего три недели, а я уже стала такой, как он предполагал.

Черт.

Нужно выбраться отсюда, пока от моего достоинства осталось еще хоть что-то, что можно спасти.