Глава 3.

Как утверждал экономист и раввин Исраэль Кирцнер, инновации зависят от бдительности. Крупный или мелкий предприниматель, поощряемый достоинством и имеющий возможность свободы, бдительно замечает возможность и использует ее. Разумеется, для достижения хороших социальных результатов бдительность не может быть монополизирующей, к чему так упорно стремилась древняя и современная буржуазия и о чем говорил в 1905 г. политик Таммани-Холла Джордж Вашингтон Планкитт: "Существует честный трансплантат, и я являюсь примером того, как он работает. Я могу подвести итог всему этому, сказав: "Я видел свои возможности и воспользовался ими". "Такие "возможности" извлечения взяток из принудительной государственной монополии в лучшем случае приведут к перераспределению доходов общества от налогоплательщика к Планкитту. Скорее всего, это уменьшит размер пирога. А современный протекционизм, который французский журналист и либеральный теоретик Фредерик Бастиат высмеял в 1845 г. в своей петиции свечных мастеров против света солнца, безусловно, уменьшает размер пирога, удерживая людей на менее продуктивной работе - например, на производстве свечей, которые могут быть погашены, если впустить дневной свет. Что мы производим, то и потребляем. Протекция, удерживающая людей на неправильных работах, делающих свечи для света, который может быть обеспечен солнцем бесплатно, означает, что средний человек потребляет меньше. Самый забавный пример того, что не так с древними городскими монополиями или современным протекционизмом, приводится Бастиатом в "отрицательной железной дороге". В начале 1840-х годов было предложено построить железную дорогу из Парижа в Мадрид. Город Бордо, расположенный на трети расстояния, потребовал, чтобы железная дорога там прервалась, мотивируя это тем, что она "создаст рабочие места" для носильщиков, гостиниц и такси. (Подобные договоренности уже давно существуют в Париже, Лондоне и Чикаго, добытые политикой и монополией. Пассажирские поезда не обходят главные города. Они заходят в них и заканчиваются. В эпоху железных дорог в США мы говорили: "Перемены в Чикаго"). Бастиат отмечал, что, согласно такой логике "создания рабочих мест", каждый город на маршруте должен увидеть свою возможность и воспользоваться ею. "Перемены в Аблон-сюр-Сен, Эври, Балланкур-сюр-Эссонн, Ла Ферте-Але". Через каждые несколько километров, в каждой деревушке, железная дорога на пути в Мадрид будет заканчиваться на Gare du Nord и возобновляться на Gare du Sud, создавая рабочие места для грузов и путешественников по пути. Весь национальный доход Франции и Испании будет "генерироваться" железной дорогой Париж - Мадрид за счет всех других форм производства и потребления. Были бы "созданы рабочие места". Защищенное производство, навязанное политикой, заменит более эффективное использование труда и капитала. Это была бы негативная железная дорога, триумф протекционизма и промышленного планирования, достигнутый благодаря тому, что экономисты впоследствии назовут "поиском ренты" со стороны политиков Бордо или Аблон-сюр-Сен. Напротив, общество становится более благополучным, если такая возможность представляет собой реальное улучшение качества предоставляемых услуг, а не рентоориентированную возможность узаконенного воровства, например, перекрытия солнечного света при строительстве домов или строительства железной дороги с отрицательным эффектом. Инновации - это положительная сумма. Перенести рынок в действительно более удобное место. Производите греческое оливковое масло по низкой цене, чтобы продавать его по высокой. Изобрести контейнеровоз. Открыть E = mc2. Создать персональный компьютер.

Однако подобная деятельность, особенно в городах, всегда вызывала презрение у элиты. Ведь элита, состоящая из браминов и воинов, жила за счет дигнитивного сбора ренты или налогов с низших классов - пролетариев-шудр и буржуа-вайшьев. Шудры жили физическим трудом, которым они были загрязнены. А посредник из вайшьев, который улучшал жизнь для всех, покупая по низкой цене кусок ткани или идею изобретения и продавая ее по более высокой цене тем, кто ценил ее еще выше, до Переоценки казался мировой элите просто лживым плутом. В 44 г. до н.э. Цицерон заявил, что "торговля, если она мелкая, должна считаться вульгарной; но если она крупная и богатая... она не так уж позорна... если купец,... довольный своими доходами,... переезжает из порта в загородное поместье. "Купец, говорил Цицерон, живет тем, что худший товар кажется лучшим, что позорно (хотя такой оратор, как он сам, который заработал цену своих доходных домов в центральном Риме и своего загородного поместья тем, что худшее судебное дело казалось лучшим) лучше, был, конечно, одним из благородных людей природы). В 1516 г. выпад Томаса Мора - точнее, его персонажа Рафаэля Хитлодея ("торговца бессмыслицей": в большинстве сезонов сэр Томас умел сделать собственную позицию несколько двусмысленной) - может означать оскорбления, тысячелетиями направляемые в адрес вульгарных торговцев и новаторов городов: "Они придумывают... все способы и средства... ...чтобы сохранить то, что они скопили, с помощью хитроумных сделок, а затем воспользоваться бедняками, покупая их труд и рабочую силу как можно дешевле. . . . Эти развращенные существа в своей ненасытной жадности... еще очень далеки от счастья утопического всеобщего благоденствия. [Там, где] однажды было отменено употребление денег, а вместе с ним и всякая жадность к ним, какая масса бед была отсечена!" Граф Лестер, посланный Елизаветой в 1580-х годах вмешиваться в политику уже буржуазных голландцев, не преминул скрыть свое презрение к "суверенным лордам Миллеру и Чизмену", с которыми ему пришлось иметь дело. И даже у торговых голландцев была пословица: Een laugen is koopmans welvaart - "Ложь - процветание купца".

Однако после 1700 г. в Великобритании, как и ранее в Голландии, о вульгарности экономики, денег и сделок, с их тревожной креативностью, постепенно стали говорить как о некоррупции. Теоретически они стали рассматриваться как заслуживающие определенного уважения, как не безнадежно вульгарные, не греховные, не подлые, не низменные. Одним словом, они стали достойны уважения, отчасти потому, что были признаны благом для нации, а не бесполезной аферой. Сама идея добродетели и достоинства в экономике - даже в мелкой торговле, в покупке зерна по низким ценам, чтобы продать его по высоким, или в производстве сыра - была предложена в предварительном порядке несколькими профессорами в Италии, Испании и Франции. В середине XIII в. Фома Аквинский в стиле своих античных и антибуржуазных авторитетов, особенно Оригена, св. Августина и отцов-пустынников, а также учителя аристократов Аристотеля, писал, что "торговля, рассматриваемая сама по себе, имеет определенный недостаток, поскольку по своей природе она не предполагает добродетельной или необходимой цели". "Фома и другие городские монахи его времени боролись с унаследованным стилем, противореча мироотрицающей идеологии стоиков и стилитов, подчеркивая, что труд подобен творчеству Бога. (Laborare est orare, работать - значит молиться, говорили бенедиктинцы: либеральные масоны эпохи буржуазной ревальвации приняли это как свой девиз). Даже торговля, по мнению Аквинского, достойна: "Тем не менее, прибыль, которая является целью торговли, хотя и не подразумевает по своей природе ничего добродетельного или необходимый, сам по себе не означает ничего греховного или противоречащего добродетели: поэтому ничто не мешает направить прибыль на какую-то необходимую или даже добродетельную цель, и тогда торговля становится законной. Так, например, человек может иметь в виду умеренную прибыль, которую он стремится получить, торгуя для содержания своего хозяйства" - "содержания", например, заведения из пятнадцати комнат и двадцати слуг в замке-башне в Прато.

Никто из руководителей Прато, Флоренции или Барселоны после 1200 г. не считал, что покупать дешево и продавать дорого аморально - такие примитивные представления они оставили жителям внутренних районов Севера (прибрежные северяне уже имели свои яркие традиции торговли). И все же со временем в североморских землях в XVII и особенно в XVIII веке многие представители духовенства из числа художников и интеллигенции и даже некоторые церковники и аристократы, как прибрежные, так и внутренние, стали относиться к буржуазии терпимо и даже в какой-то мере восхищаться ею, как их прибрежные предки восхищались, или боялись, или присоединялись к купцам-викингам. Так произошла переоценка буржуазии.

К 1800 г. многие жители северо-западной Европы, а к 1900 г. и другие европейцы, а затем к 2000 г. и многие обычные люди в других странах с большей или меньшей благосклонностью приняли результаты рынка. По словам Кристины Маклеод, по меркам "аристократической культурной гегемонии" прежних времен "изобретатель был невероятным героем", покупавшим идеи по низкой цене и продававшим их по высокой. Тем не менее, в Великобритании к середине XIX века изобретатель стал именно таким, признанным благодетелем мира.9 Голландцы и американцы, затем англичане, а потом и многие другие люди, впервые в больших масштабах, например, шведы в конце XIX века, с благосклонностью смотрели на рыночную экономику и даже на созидательное разрушение, вызванное ее прогностически бдительными инновациями. Позднее американские вестерны от "Виргинца" (роман 1902 г.; фильмы 1929, 1946 гг.) до "Шейна" (роман 1949 г.; фильм 1953 г.) прославляли честный и ненасильственный бизнес. В 1913 г. Уилла Кэтер без антибуржуазного сарказма, который начали развивать ее коллеги по американскому духовенству, заставляет свою героиню, американку шведского происхождения Александру Бергсон, воскликнуть: "Опять этот Фуллер [риэлтор]! Хотела бы я, чтобы этот человек взял меня в партнеры по бизнесу. Он гнездо себе свивает! Если бы только бедные люди [такие, как беспринципные братья Александры] могли хоть немного поучиться у богатых людей!" Японские зарплатники стали героями романов. Вопреки сопротивлению многих представителей клерикальной авангардной интеллигенции и художников, мир начал переоценивать буржуазные города. В 2005 г. английский философ и писатель из Швейцарии Ален де Боттон говорил о своем скучном и буржуазном родном городе Цур-ихе, чей "отличительный урок миру заключается в его способности напомнить нам о том, насколько по-настоящему изобретательным и гуманным может быть требование к городу, чтобы он был не более чем скучным и буржуазным". Он процитировал Монтеня, писавшего в последние десятилетия XVI века: