Однако если этот аргумент верен, то существует еще более высокий уровень (и по логике Бу-чанана он должен быть еще "более приемлемым") - уровень этики, например, этики не потакания зависти, или этики заботы о конституционных механизмах, демонстрирующих справедливость, или этики приятия результатов рынков. Мы не создадим хороших конституций и тем более не совершим хороших поступков, если не будем в первую очередь этичны, причем в полной мере, включая семь основных добродетелей. Гоббс, Бьюкенен, Ролз и другие хотят проскользнуть мимо этических требований к своим системам, апеллируя к утверждениям, что "интересы игрока будут более эффективно удовлетворены" (как выражается Бьюкенен), если он согласится с утилитаризмом. На мой взгляд, они не могут проскользнуть мимо с помощью такого аргумента, как Pru-dence Only. Конституционная политэкономия, как согласны марксисты и консерваторы, нуждается в этическом фундаменте.

И все же Бьюкенен прав, пусть и неполно. На исторических основаниях я утверждаю, что около 1800 г. на этическом уровне произошло решающее изменение, сделавшее возможным, например, всплеск реального создания конституций в Северной Америке, Польше и Франции в конце XVIII века. Общество стало придерживаться рыночного равновесия (согласившись на процветание Бориса), или более или менее демократического правления, или любезного политического решения о том, что все люди (кроме моих рабов, добавил бы Джефферсон) созданы равными. Итог был благоприятным для наименьших из нас.

Для практического экономиста, тем не менее, утилитаризм низшего уровня имеет свои преимущества. Она указывает на то, что если цена на пиломатериалы в Англии выше, чем в Швеции, то доставка шведских пиломатериалов из Норрланда в Лондон создает стоимость на величину разницы в цене за вычетом транзакционных издержек. Инновация в производстве пиломатериалов или в организации торговли может рассматриваться как тот же самый арбитраж, когда покупается по низкой цене идея лесовозов, стальных пил или оптового маркетинга, а затем продается по высокой. И снова выигрыш в стоимости - это разница в цене. Разница за вычетом транзакционных издержек составляет "прок" в понимании экономиста, то есть вознаграждение за новую идею - новое распределение древесины, новый дизельный двигатель, новый финансовый актив. Шведский лесопромышленник Свен Свенсон стал жить лучше, как и лондонский торговец пиломатериалами Джонс, его работники и клиенты. Правда, если Швеция экспортирует свои пиломатериалы, некоторые люди страдают. Лондонская цена на пиломатериалы из Уилтшира (которые, конечно же, являются заменителем шведских пиломатериалов) падает, и это падение измеряет потери Джека Райтмана, владельца большого участка леса в Уилтшире. Шведскую цену толкает вверх английский спрос, нанося ущерб шведским потребителям. А Йон Йонсон в Швеции, конкурирующий герцог-лесопромышленник, конечно же, оказался в худшем положении из-за успеха короля Свенсона. Он тоже ему завидует, даже не считая того, что от потери дохода и наложил бы вето, если бы мог. Убить соседскую козу.

Экономическая логика, однако, заключается в том, что использование разницы в ценах или благоприятной возможности, перемещение товаров из малоценных сфер использования в высокоценные, создает чистый и национальный выигрыш в потребительской стоимости. Это проявляется как рост национального дохода. Конечно, следует беспокоиться о распределении дохода, но исторические данные свидетельствуют о том, что в долгосрочной перспективе этот выигрыш распространяется даже на самых бедных благодаря конкуренции между предприятиями. В конце концов, бедные люди в богатых экономиках на самом деле живут гораздо лучше - и их не было бы, повторяю, если бы злые капиталисты умудрялись вечно удерживать весь выигрыш от инноваций, останавливая экономику в первом же акте. Вспомните американских бедняков 1930-х годов, как процветали они и их дети. Разница в ценах не является, как утверждает мутный популизм, "просто выгодной", как будто выгода зарабатывается вне общества, как будто она зарабатывается воровством, а не бдительностью по отношению к новым способам ведения дел, и как будто выгода никогда впоследствии не снижается в условиях появления конкурентов на рынке выгодных профессий. Люди, получающие выгоду от первоначального низкооцененного использования, страдают, это верно. Но большее число людей (с учетом покупательной способности) получают помощь, поскольку цена, которую они платят, падает. Другие поставщики пиломатериалов или их заменителей пострадали. В выигрыше оказываются многочисленные потребители любого дополнения, например, домов из дерева.

Это выглядит сложным. Однако на доске экономист может показать вам, что при довольно простых предположениях чистый выигрыш в национальном доходе от разрешения свободной торговли пиломатериалами всегда положителен. Если у вас хватит терпения, мне потребуется около получаса, чтобы показать вам доказательство в виде диаграммы. Если вы хорошо разбираетесь в математике, я смогу показать вам его за пять минут. Как сказал Бастиат в самом начале истории аргументации laissez-faire, "то, что я экономлю, ничего не платя солнцу [за освещение помещения в дневное время], я использую для покупки одежды, мебели и [даже] свечей". Все очень просто, говорит экономист, - если только, с некоторой долей беспокойства признает она, не вмешиваются соображения "второго лучшего" или "невыпуклости", или если вы не одобряете с этической точки зрения взвешивание людей по покупательной способности.

Однако, если отбросить доказательства на доске и их непростые предположения о наилучшем и аморальном распределении доходов, исторические факты говорят достаточно громко. Очевидно, что экономические перемены всегда вредят некоторым людям, так же как и интеллектуальные перемены, перемены моды или изменения климата. Новые идеи вредят тем, кто зарабатывает на старых идеях. Как говорит Мокир, экономисты склонны считать, что большинство издержек - это временные явления. Однако технический прогресс почти никогда не является ... улучшением для всех, кого он затрагивает: в процессе есть проигравшие, и хотя выигравшие могли бы компенсировать их [так говорит экономист, указывая на доску], они делают это крайне редко. Чем сильнее неприятие нарушения существующего экономического порядка, тем меньше вероятность того, что в экономике будет создан климат, благоприятный для технического прогресса.

Однако столь же очевидно, что с 1800 г. выигрыш от экономических изменений в денежном и этическом выражении значительно перевесил потери английских дровосеков, лишенных работы из-за шведского леса, или американских кузнецов, лишенных работы из-за автомобилей, или индийских погонщиков быков, лишенных работы из-за грузовиков. Выигрышей-выигрышей гораздо больше, чем одиноких проигрышей. Если вернуться к терминологии утилитаризма и конституционной политэкономии, то в каком обществе вы бы предпочли родиться: в том, которое запрещает любые инновации, приводящие к каким-либо потерям для кого бы то ни было, и отдыхает при $3 в день, и считает, что солнце "восходит", а живопись всегда должна быть изобразительной, или в том, которое разрешает инновации, возможно, с системой социальной защиты, как в Норвегии, и приводит к $137 в день, и позволяет Копернику и Пикассо сделать старые идеи устаревшими?

Именно поэтому научно важно осознать огромные масштабы современного экономического роста. Когда же создаваемая стоимость сводится к скромному приросту эффективности, отмеченному в XIX веке классиками британской экономики, можно усомниться и впасть в протекционистские меры, излюбленные как консерваторами, так и прогрессистами. (Хотя доска, говорю я, все равно предоставляет истинному либералу доказательство выгоды от свободной торговли, каким бы непростым оно ни было; более надежное доказательство - отметить, что вечное сохранение людей на прежних рабочих местах, что и делает протекционизм, было бы очевидной ошибкой; еще более надежное - отметить, что если защита от свободной торговли хороша для страны, то почему не для региона, или города, или района, или вашего дома?) Но когда создаваемая стоимость возрастает в десять и более раз - с $3 до $30, не говоря уже о $3 до $137, что является радикальным увеличением масштаба (я снова обращаюсь к своим коллегам-экономистам) коробки Эджворта, - становится гораздо труднее утверждать, что потери субститутов (других поставщиков пиломатериалов, скажем) в историческом плане перекрывают выигрыш (покупателей древесины, скажем, или людей, живущих в деревянных домах). Или, если снова говорить в терминах конституционной политэкономии, выйдя из-за завесы неопределенности, становится гораздо труднее утверждать, что предпочтительнее (из-за завесы, т.е. не зная своего конечного положения в обществе), чтобы навязать правила, ведущие к невежественному обществу с зарплатой $3 в день, а не к мудрому обществу с зарплатой $137 в день. "Конфликт между победителями и проигравшими от новых технологий, - пишет экономист Питер Хауитт, резюмируя торическую работу Мокира, - является постоянной темой экономической истории, и трудность опосредования этого конфликта влияет на готовность общества поощрять и терпеть экономический рост".