Я подвигаю руку навстречу, чтобы кончики наших пальцев соприкоснулись.

— Ты только что сказала, что идея отношений со мной уморительна.

— Я этого не говорила, — мягко отвечает она. — Я сказала, что судить по фотографии, будто мы в отношениях — это уморительно. Дарлин как никто другой должна понимать, что нельзя делать выводы по снимкам папарацци, — она приподнимает голову, её взгляд изучает моё лицо. — Ты подумал, будто я сказала, что идея отношений между нами уморительна.

Я подвигаю руку ближе к ней и переплетаю наши пальцы.

— Да.

Она сжимает мою ладонь в своей хватке, заставляя меня поднять взгляд.

— Но я сказала не это. И если ты когда-нибудь и встретишь того, кто подразумевает буквально то, что было произнесено — это я, Зензеро.

— Я понимаю. Логично, — я претерпеваю бумеранг эмоций, но пытаюсь улыбнуться и показать, что верю ей. Потому что я правда верю.

Сжав ещё раз напоследок, она убирает руку.

— Так вот. В свете этого я буду прямолинейна...

Официант снова подходит. Худший момент из всех возможных.

Я остаюсь в подвешенном состоянии, будущее моей любви отложено ради заказа обеда. Не совсем удивительно. Еда — это серьёзный вопрос для Фрэнки. Повернувшись, она говорит официанту, что хочет заказать, закрывает меню и отдаёт ему в руки. Я тоже заказываю, и мы оба провожаем официанта взглядом, когда он уходит и оставляет нас одних в уединённом уголке ресторана.

— Так на чём ты остановилась? — намекаю я. Отчаянно стараясь не казаться... ну, отчаявшимся.

— Точно. У меня есть некоторые вопросы и опасения. Во-первых, чего ты хочешь от человека, к которому у тебя чувства?

— Ну, я говорю не о ком-то абстрактном, Фрэнки. Я говорю о тебе.

Она прикусывает губу.

— Да. Это.

— Это?

— Просто... — она нетерпеливо взмахивает рукой. — Говори. Поясни.

— Ну, если ты чувствуешь то же, что и я, я бы хотел встречаться. Из-за работы мы можем оставить всё между нами, пока тебе не будет комфортно сказать остальным людям.

Она задумчиво кивает, её пальцы теребят подвески на её шее.

— Рен, ты привлекаешь меня. Ты мне небезразличен, я бесконечно уважаю тебя... — Фрэнки щурится. — Ну чего ты улыбаешься-то?

Слыша это от неё, я испытываю эйфорию. Я чувствую, насколько абсурдно широкой становится моя улыбка, так что прикрываю рот ладонью и пожимаю плечами.

— Но вот в чём загвоздка. Я уже много лет не хотела отношений.

— Много лет?

— Перестань повторять за мной. Да, лет. Я избегала отношений как чумы.

— Почему? — спрашиваю я.

Она шумно выдыхает, надув щёки, и барабанит пальцами по столу.

— Как показывает практика, у людей заканчивается терпение в отношении меня и моих обстоятельств. Я заметила, что я счастливее, что моё благополучие и самооценка на более хорошем уровне, когда я одна. Так что я вроде как отказалась от идеи, что однажды стану человеком, у которого будет домик с белым заборчиком и 2.5 ребёнка.

— Ну, ничего страшного. Я хочу жить в своём доме на пляже, который тебе нравится; хочу собаку, которая у тебя есть; и пятеро детей, которые...

— Пятеро? — Фрэнки комично выпучивает глаза. — Иисусе, Бергман. Моя плюшка болит от одной лишь мысли об этом.

— Твоя плюшка?

— Я же сказала, прекрати повторять за мной, — зажмурившись, она глубоко вдыхает и на выдохе говорит: — Я отвлеклась.

— Это моя вина, — когда она открывает глаза, я пытаюсь встретиться с ней взглядом. — Можно мне кое-что спросить?

Она кивает.

— Тебе когда-нибудь казалось, что я обращаюсь с тобой таким образом?

— Нет, — тут же отвечает она.

Моё сердце совершает ликующий кульбит.

— Но... — Фрэнки крутит свои подвески и осторожно наблюдает за мной. — Мы не состояли в отношениях.

— Но я этого хотел.

Её пальцы замирают. Щёки окрашиваются румянцем.

— Это не то же самое.

— Ты права. Тогда позволь мне пообещать тебе здесь и сейчас, что я никогда не буду воспринимать тебя как бремя или проблему, которую нужно преодолеть. Ты личность, Фрэнки, личность, к которой я питаю сумасшедшие чувства. И любые сложности, любые проблемы в твоей жизни, ну, я буду просто благодарен, что мне доведётся быть рядом с тобой, пока ты с ними справляешься.

— Пока это не надоест, — ровно говорит она. — Сначала все говорят как ты, Рен.

Я стараюсь не позволять этому причинить боль. Мне приходится напоминать себе, что её сомнение и недоверие вызваны не мной. Это спровоцировано её прошлым и пережитой болью. Для того, кто мыслит так аналитически и выискивает закономерности, как Фрэнки, прошлое — это лучший способ предсказать будущее.

— Ладно, — признаю я. — Знаю, что тебе может быть сложно поверить, что я никогда не буду воспринимать тебя так. Я знаю, что может потребоваться время, чтобы проверить это на практике. Так что если ты готова дать мне шанс, чтобы я заслужил твоё доверие в этом отношении, я буду доволен и этим. Мы можем двигаться постепенно, не спешить. Я прошу лишь о моногамии.

Она опешивает.

— Естественно, я буду верной, — протянув ладонь, она шлёпает меня по руке. — Ты за какую засранку меня держишь?

— Ну, я не знаю, чем сейчас занимаются дети.

— Дети? Рен, я старше тебя.

— Аж на год, да.

Она закатывает глаза.

— Я просто... — я вздыхаю. — Мне нужна верность. Вот и всё.

Фрэнки хватает булочку из корзинки, разрывает её и агрессивно намазывает маслом, полностью сосредоточившись на задаче и бурча себе под нос.

— Что ты там бормочешь? — спрашиваю я.

Фрэнки награждает меня испепеляющим взглядом и говорит, набив рот булкой:

— Как будто я бы захотела кого-то другого, если бы ты был моим.

Когда её слова откладываются в сознании, глубоко в моём сердце теплится чувство привязанности.

— Очень мило с твоей стороны сказать это, Франческа. И я твой.

То, как она смотрит на меня, как её страх и уязвимость душераздирающе близки к поверхности — это подобно удару в грудь. Как часто бывает с Фрэнки (я замечал это и за своей сестрой Зигги), её разум видит мир рассечённым, через откровенный анализ, которого большинство из нас избегает. Фрэнки разрезает прямиком до самого ядра уязвимости любви. И пусть многие из нас любят утешать себя иллюзией, будто любовь — это блаженство, всё далеко не так. Мы любим, заворожённые захватывающим видом, и падаем, не зная, куда приземлимся.

Нашу еду расставляют перед нами, тарелки повернуты под идеальным углом для лучшей презентации. Стаканы заново наполнены водой. И мы опять остаёмся одни.

Фрэнки смотрит на свою еду и вздыхает.

— Эй, — я мягко дотрагиваюсь до неё, накрываю её руку своей. — Что ты чувствуешь из-за всего этого?

Она смотрит мне в глаза.

— После прошлого вечера, когда ты сказал мне и ушёл... я размышляла, могу ли я это сделать, хочу ли я это сделать, — её глаза смягчаются, плечи округляются, будто она хочет свернуться калачиком. — И я могла думать лишь о том, как сильно я по тебе скучала. Мне хотелось быть с тобой. Так что поэтому я здесь. Потому что сейчас я как минимум могу с абсолютной искренностью сказать, что хочу быть с тобой, и мне кажется, что я захочу быть с тобой лишь сильнее и сильнее. Но я также должна быть честной, Рен. Это пугает.

— Как я могу сделать всё это менее пугающим?

Она мягко улыбается.

— Будь честен со мной. Будь честен с собой. Когда всё станет слишком тяжело, скажи мне.

— Не станет, Фрэнки, — я сжимаю её ладонь. — Я тебе это покажу.

— Ну, тогда на этом всё. Но пока мы не вылетим из плей-оффа или не выиграем Кубок, на работе мы ведём себя как обычно — совершенно профессионально. На протяжении сезона, что бы мы ни делали в своё личное время, ничто не изменится в том, как я обращаюсь с тобой в присутствии остальных.

— Что, если кто-то узнает, пока ты ещё работаешь на команду? Ты хочешь подождать до конца сезона?

«Пожалуйста, скажи нет. Пожаааааааааалуйста, скажи нет».

— О нет, — она машет рукой. — На работе будем вести себя профессионально, а если кто-то будет гадать, почему я провожу с тобой время вне работы, то мне всё равно уже не грозит увольнение. Я и так ухожу из команды. Никого не касается, чем мы занимаемся, чёрт возьми. Впрочем... тебя-то это устраивает?

Я улыбаюсь ей.

— Целиком и полностью.

— Хорошо, — Фрэнки улыбается про себя и принимается за еду. Она тихая, пока ест, и как раз когда я начинаю волноваться из-за молчания, из-за того, о чём она там задумалась, меня останавливает её ступня, мягко прижавшаяся к моей под столом.

Легчайший жест.

Но он ощущается невероятно значимым.