— Я не могу.

О, черт, с него хватит.

— Почему?

— Мне нечего напевать тебе. Я... не написал ничего нового с тех пор, как...

— С тех пор?..

Тео откашливается, целует меня в висок, а затем прижимается щекой к моему лбу. Некоторое время парень не отвечает на вопрос. У меня такое впечатление, что он возвращается к воспоминаниям, которые не особенно приятны.

— Я не написал ничего нового с тех пор, как написал ту пьесу, которую сыграл в актовом зале, — наконец признается он. — Это был реквием. Твой реквием.

Мое сердце немного замирает, нервы берут верх.

— А что такое реквием?

Парень размеренно выдыхает. Рассеянно скользит рукой по моей рубашке сзади и начинает рисовать круги на моем боку. Действие знакомое и собственническое. Это заставляет меня чувствовать себя немного менее обеспокоенной тем, что он собирается сказать дальше.

— Это музыкальное произведение, написанное для мессы по усопшим. Для... похорон, — шепчет он. — Когда ты впала в кому после последней серьезной операции, они сказали, что ты не сможешь очнуться. Ни в коем случае. Я проводил много времени в часовне при больнице, хотя не верю ни во что из этого дерьма. Было тихо. Мирно. Единственное место, где я мог слышать свои мысли. Там почти каждый день был один священник. Отец Симмонс. Я привозил виолончель с собой в больницу. Надеялся, что этот звук разбудит тебя, так что он уже знал, что я играю. Священник сказал, что было бы здорово написать для тебя музыкальное произведение, как... как способ попрощаться, — неловко говорит Тео. — У меня не было планов прощаться, но я все равно написал эту пьесу. Это спасло меня. Занимало меня, пока я сидел там с тобой в той комнате, ожидая, когда ты проснешься. Как только закончил, я проигрывал ее для тебя снова и снова. И однажды, когда я играл... твоя рука дернулась.

Я закрываю глаза от мысленной картины, которую он рисует, ненавидя каждую секунду этого. Боль в его голосе невыносима. Реальна. Парень сидел у моей постели в той больнице каждый день в течение нескольких недель, когда ему говорили, что я умру. Я даже представить себе не могу...

— После этого ты, казалось, реагировала всякий раз, когда я играл это конкретное музыкальное произведение, — бормочет он мне в волосы. — Так что я продолжал, черт возьми, играть без остановки. Примерно через неделю, несмотря на все прогнозы, ты проснулась.

Тео остался. Для меня. Здесь, в «Туссене», даже после того как окончил школу. Остался со мной в больнице. Он не терял надежды, что я вернусь к нему, несмотря ни на что. Написал для меня музыкальное произведение, которое должно было помочь ему отпустить меня, а вместо этого вернуло меня к жизни. Я знала эту музыку еще до того, как приехала сюда с Гейнор. Я знаю ее уже много месяцев. Это была постоянная мелодия, звучащая в глубине моего сознания, преследующая и успокаивающая меня с тех пор, как я себя помню. Тео написал мне песню моей души.

— Я могу напеть тебе что-нибудь еще, если хочешь? — предлагает Тео. — Что-нибудь, что не я написал.

— Не смей, — шепчу я. — Я хочу свой реквием. Не хочу слышать ничего другого.

— Не думаешь, что это слишком мрачно?

Я качаю головой.

— Я думаю, что это красиво.

Некоторое время парень молчит, размышляя.

— Я снова сыграл его для тебя. В тот вечер в актовом зале. Я подумал, что возможно... это вернет тебя во второй раз. В каком-то смысле разбудит тебя снова. Когда ты выбежала оттуда, я надеялся...

Что я вспомнила. Что музыка наконец-то привела меня в чувство. Этот мальчик полон решимости заставить меня плакать. Я ничего не смогу с собой поделать, если он будет продолжать в том же духе.

— Я знала, что эта музыка что-то значит для меня, — говорю я. — Чувствовала, что... она важна. И смотреть, как ты играешь там, на сцене... ты был таким невероятным. Я чувствовала, что схожу с ума. У меня было такое сильное, необъяснимое чувство, что... — я качаю головой. — Все это не имело никакого смысла.

— У тебя... все еще есть те чувства? — шепчет Тео.

— Да, — признаю я, шепча в ответ.

Парень снова целует меня в висок, прижимаясь губами к моей коже на долгую секунду. Я могу сказать, что он испытывает облегчение.

— Теперь они имеют для тебя больше смысла? — спрашивает он.

Я замираю, обдумывая этот вопрос.

— В данный момент мало что имеет смысл. Но что я чувствую к тебе? Я знаю, что это кажется... правильным.

Тео мягко смеется.

— Что?

— Значит ли это, что мне больше не нужно спать с одним открытым глазом? Нет ничего более странного, чем ждать, когда твоя страдающая амнезией подружка ворвется и перережет тебе горло посреди ночи, потому что она не может вспомнить, что влюблена в тебя, и думает, что ты убил ее воображаемую лучшую подругу.

— Нет, теперь эти чувства прошли. Я больше не ненавижу тебя.

— Какое облегчение, — фыркает Тео, но то, как он крепче прижимает меня к себе, держась за меня так, словно боится, что я ускользну из его рук, дает мне понять, что все это не было для него шуткой. Это было тяжело. Чертовски жестоко.

Чувство вины, которое наваливается на меня, запросто может съесть меня заживо.

— Извини, — говорит он. — Иногда легче посмеяться над дерьмовой ситуацией, понимаешь?

Я не могу держать на него зла. Я не помню той травмы, через которую мы оба прошли. Тео прожил и сохранил каждую секунду этого. Ему пришлось иметь дело со мной, когда я была Кэтрин, и одно это звучит как кошмарный сон.

— Все в порядке. Я понимаю. И... мне жаль, — говорю я. — Я никогда не смогу загладить свою вину перед тобой. Даже не знаю, с чего начать...

— Не надо, — он сжимает меня. — Ты мне ничего не должна. Давай сменим тему. Ты задала мне вопрос за обедом.

— Насчет девственности? — Это даже больше не кажется важным.

— Ага.

— Все в порядке. Мы не обязаны...

— Это было до несчастного случая. Ты была собой. Я был твоим первым.

— А я твоей? — Он тихий. Слишком тихий. Я отталкиваюсь от него, смеясь, немного шокированная. Глядя на него снизу вверх, я игриво хлопаю его по груди. — Ты был развязным мужчиной-шлюхой до того, как я вернулась из Нью-Йорка? Я в шоке!

— Нет! Черт! Нет! — Однако парень не может сдержать ухмылку на своем лице. Он застенчив. Я вижу это в его глазах, и это самая очаровательная вещь, которую я когда-либо видела. — Я переспал с одним человеком до тебя. Один раз. Она была... — он съеживается, — ...шведской студенткой по обмену.

Из моей груди вырывается взрыв смеха.

— Ты лжешь!

— Нет. — В уголках его глаз появляются морщинки.

— Ты, блять, точно врешь!

— Клянусь богом, это не так. Я рассказывал тебе о ней по электронной почте, когда ты жила со своим дядей. Есть идеи, как ее звали? — подсказывает он. Тео начал это делать — задавать мне случайные вопросы о мелочах, чтобы посмотреть, вспомню ли я.

— Уххх... — я ломаю голову. У меня нет конкретных воспоминаний о письме, которое он мне отправил, поэтому я предполагаю вместо этого. — Хельга?

Тео немного приходит в себя.

— Анника. Она была на два года старше меня. И у нее было так много лобковых волос.

— Фу! О, боже. Остановись. Не хочу этого знать.

— Это был ужасный опыт. Для меня ничего не значило, — говорит он, становясь теперь очень серьезным. — Я был слишком молод, чтобы понимать, что делаю. Когда мы с тобой впервые переспали? Мы ждали целую вечность. И я имею в виду... — он приподнимает брови, корча гримасу. — Вечность, — подчеркивает он. — Мы дразнили друг друга. Заставляли друг друга кончать при каждом удобном случае. Но сам акт секса? Мы оба хотели, чтобы это что-то значило. И это произошло. Мы были в Нью-Йорке, навещали твоего дядю перед его смертью. А еще это был мой день рождения. Мы пошли на ужин в потрясающий суши-ресторан.

Я помню. Не о поездке, о которой он рассказывает, а о том времени, когда Тео стоял в дверях моей спальни, несколько недель назад. Он задал мне вопрос, в то время как я угрожала запустить снежным шаром в его голову.

— Ты когда-нибудь была в Нью-Йорке?

— Что?

— Это простой вопрос. Ты когда-нибудь была в Нью-Йорке?

— Зачем мне снежный шар Нью-Йорка, если бы не была?

Уголки его губ опускаются вниз.

— Ну, не знаю. Люди коллекционируют такие вещи. Или дарят их в качестве подарков. Где твое любимое место в мире?

Я не смогла ответить ему тогда и до сих пор не могу. Глубокое чувство потери захлестывает меня, вызывая боль в груди.

— Ты купил мне тот снежный шар. Тот, что в моей комнате, — говорю я.

Тео, собирающийся продолжить свой рассказ, резко останавливается. Его плечи немного поникли.

— Ты сказала, что он напоминает тебе о Рождестве и о том, как ты смотрела в окно и мечтала о том, как приедешь ко мне на каникулы...

— Стой!

Тео замирает, сразу же встревоженный.

— Что? Это твоя голова? Тебе больно?

— Нет, нет, я в порядке. Я просто... — Не знаю, как это объяснить, но должна попытаться. — Я передумала. Я не хочу, чтобы ты мне это рассказывал. Я хочу иметь возможность вспомнить. Звучит так, будто это было... нечто особенное...

Глаза Тео ярко сияют. Его щеки немного покраснели.

— Это было больше, чем нечто особенное. Это было все.

— Решено. Не хочу слышать об этом из вторых рук. Я хочу вернуться туда и пережить все заново для себя. Эти воспоминания все еще здесь, я уверена в этом, — я постукиваю себя по голове. — И я собираюсь вернуть их обратно. Буду работать изо всех сил, пока не вспомню каждую секунду нашей совместной жизни до аварии.

Осторожно протягиваю руку и делаю то, что мне до смерти хотелось сделать в течение нескольких недель; кончиком пальца я слегка провожу линию между веснушками, образующими треугольник под глазом Тео. Парень тихо смеется, закрывая глаза. Парень выглядит таким умиротворенным. Я почти ожидаю, что он начнет мурлыкать, как котенок.

— Я делала так раньше? — шепчу я.

Тео очень медленно кивает.

— Да.

Открыв глаза, парень осторожно протягивает руку и проводит пальцами по моей скуле, вниз по щеке, осторожно, как будто я могу сломаться. Я бы поставила на это деньги — Тео действительно думает, что я сломаюсь. Как это, должно быть, ужасно — затаив дыхание, ждать, когда человек, которого ты любишь, расколется на части и больше не будет самим собой. Наблюдать, как он становится кем-то другим, снова, снова и снова.