Роуэн наклоняется ближе, замедляет свои толчки, накрывает мою спину теплом своего тела. Одна из его рук находит мою грудь, он перекатывает сосок между пальцами, обдувая мою шею прохладным воздухом, отчего я вздрагиваю.

— Насчет татуировки, Слоан, — говорит он слащавым голосом. — Ты спросила, почему я набил тату.

Я хнычу, когда глубокий толчок приближает меня к интенсивному оргазму, который почти в пределах досягаемости.

— Точно… а-а-ах…

— Есть какие-нибудь предположения?

Прижимаю лоб к руке, издаю сдавленный крик.

— …я тебе… нравлюсь…?

— Потому что ты мне нравишься? — Роуэн недоверчиво хихикает. — Как… ты… серьезно? Господи, Слоан. Ты чертовски великолепна, но иногда делаешь вид, будто не понимаешь. Правда думаешь, что ты мне просто нравишься, когда я вставил в рамку рисунок, который ты оставила для меня на клочке бумаги, вырванном из блокнота? Тот, который я повесил на кухне, чтобы смотреть на него каждый день и думать о тебе? Думаешь, ты мне просто нравишься, когда я вытатуировал его на своей коже? Я играю в эту гребаную игру каждый год и разрываю себе сердце, наблюдая, как ты уходишь каждый раз только для того, чтобы встретиться снова, и ты мне нравишься? Думаешь, ты мне просто нравишься, когда я трахаю тебя вот так?

Темп ускоряется. Горячая ладонь Роуэна ласкает мою грудь. Он вонзается в меня. Я выкрикиваю его имя, и он трахает сильнее.

— Я бы убил ради тебя, хотя так и было. Я бы делал это снова, каждый чертов день. Вывернулся бы наизнанку ради тебя. Я бы за тебя умер. Ты мне не просто нравишься, Слоан, и ты, блять, это знаешь.

Яростные толчки отбрасывают меня за край. Звезды разбиваются вдребезги перед взором. Звук, которого я никогда раньше не издавала, срывается с моих губ, когда оргазм разрывает меня на части.

Я не кончаю. Я взрываюсь.

Рука Роуэна обвивается вокруг моей талии, он прижимает меня к себе, когда кончает, мое имя заглушается биением сердца, которое гремит у меня в ушах.

Его дыхание все еще прерывистое, грудь вздрагивает, когда я выключаю игрушку, и он шепчет мне в шею:

— Ты мне не просто «нравишься», понимаешь?

Я киваю.

Пальцы Роуэна обводят мой подбородок, мягко и медленно, и я склоняюсь к этому прикосновению, когда его ладонь останавливается на моей щеке.

— И я тебе тоже не просто «нравлюсь», да?

Это не вопрос. Даже не требование. Это потребность освободиться от места, где, как ему кажется, он был один.

Ключ проскальзывает в замке, когда слова Ларк эхом отдаются в моей голове сквозь бешеный стук сердца.

«Побудь храброй ради себя, для разнообразия».

Все эти «что, если» я откладываю в сторону. Все, кроме одного.

— Нет, — шепчу я. — Ты мне не просто нравишься, Роуэн. Я все время думаю о тебе. Скучаю по тебе каждый день. Ты появился в один момент, и с тех пор все изменилось. И это пугает меня. Очень сильно.

Роуэн прижимается поцелуем к моему плечу, а его большой палец скользит по моей щеке.

— Я знаю.

— Ты храбрее меня.

— Нет, Слоан, — говорит он с тихим смешком и отстраняется. — Я просто безрассуднее, у меня меньше чувства самосохранения. Но мне тоже страшно.

Я наблюдаю, как он встает с кровати, идет в ванную, возвращается с полотенцем и салфетками. Очищает мою кожу нежными движениями, его внимание приковано к движению своей руки, а лоб наморщен, кажется, он глубоко задумывается.

— Чего ты боишься? — спрашиваю я, когда тишина надолго растягивается, пробирая меня до костей.

Роуэн пожимает плечами, не поднимая глаз, говорит:

— Не знаю. То, что мои глазные яблоки высосут из головы пылесосом, мне часто снится такой кошмар. Не знаю, почему, — когда я хлопаю его по руке, стоическая маска Роуэна наконец-то расплывается в слабой улыбке. Но она медленно угасает, и он еще немного молчит. — Боюсь, что ты уничтожишь меня. А я уничтожу тебя.

Я драматично выдыхаю.

— Сразу в крайность, да? Лучше пугаться того факта, что мы живем в разных штатах, или, что мы оба безумно заняты на работе, или, что у меня только одна подруга, а ты общаешься со всем Бостоном. Нет. Пошел прямо на рожон.

Его улыбка возвращается, но я все еще вижу в его глазах, как страх цепляется за мысли, проникая и в мои.

— Не вижу в этом ничего сложного. Мы просто должны делать то, что делают нормальные люди. Разговаривать и все такое.

— У нас нет нормального опыта общения с обычными людьми, — я показываю на свое лицо. — Вещественное доказательство. Мы можем пойти выпить пива.

— Тогда у нас хорошо получится. Просто нужно практиковаться.

Кажется так просто, да? Практика. Стараться лучше. Немного сильнее. Трудно представить, как преодолеть эти препятствия, которые кажутся горами, пока стоишь в их тени. Но я никогда не поднимусь, если буду просто стоять на месте. И Ларк была права, я одинока, пока прячусь в тени.

Поэтому продолжаю задавать себе один и тот же вопрос: что, если я попробую?

Не позволяю теряться в поисках ответа. Потому что настоящий ответ таков: я не знаю. Я никогда не пыталась и даже не раздумывала об этом.

Не отвечай на вопрос. Просто попробуй.

Вот о чем я думаю, когда смотрю на свое отражение в зеркале в ванной. Об этом я думаю, когда возвращаюсь к кровати, и Роуэн помогает мне надеть майку и повязку на руку. Об этом я думаю, когда ложусь рядом с ним. Он наблюдает за мной, а я смотрю на него в ответ. Его веки тяжелеют, как и у меня, но он отказывается отводить взгляд. А я думаю: «просто попробуй».

Вытаскиваю правую руку из-под себя и поднимаю кулак между нами.

— Камень-ножницы-бумага.

— Зачем?

— Давай, красавчик.

Он одаривает меня подозрительной ухмылкой, а затем встречает мой кулак своим. На счет «три» мы делаем свой выбор. У Роуэна камень. У меня ножницы.

В большинстве случаев в играх «камень-ножницы-бумага» побеждает камень. Я посмотрела правила после первой встречи с Роуэном, когда он предложил этот способ на случай ничьей. И да, я знала, что Роуэн почти всегда выбирает камень.

— И что я выиграл? — спрашивает он.

— Ты можешь спросить меня о чем угодно, и я честно тебе отвечу.

Его глаза вспыхивают в тусклом свете.

— Серьезно?

— Ага. Давай. Что угодно.

Роуэн прикусывает губу, размышляя. Ему требуется много времени, чтобы определиться с вопросом.

— Ты хотела уехать, когда мы были в Западной Вирджинии, а я убил Фрэнсиса. Почему не уехала?

Образ Роуэна, стоящего на коленях на дороге, всплывает в голове. Я столько раз думала об этом, о том, как он обрушивал безжалостные удары на человека, зажатого в тисках безумия. Я наблюдала из тени, и когда Роуэн замедлился и остановился, я попятилась. Уйти было самым разумным поступком. Он явно был не в себе. Опасен. Всего несколько мгновений назад он схватил меня за горло, и, несмотря на испуг, я все еще доверяла ему. Часть меня знала, что он оттолкнул меня от Фрэнсиса и машины, чтобы спрятать в тени. И когда все закончилось, мой разум кричал бежать, но сердце видело сломленного человека на дороге, изо всех сил пытающегося найти себя в тумане ярости.

И первым словом, сорвавшимся с его губ, было мое имя.

Я отступила лишь на два шага назад. И даже ни разу не отвернулась.

— Ты звал меня. Словно что-то потерял. Я… — я сглатываю, и его прикосновение находит меня из тени, след покалывающего тепла течет вверх по моей руке и снова спускается вниз. — Я знала, ты не просто хотел, чтобы я осталась. Тебе это было нужно. Давненько во мне так не нуждались.

Его нежная ласка находит мою щеку, что контрастирует с жестокостью, оставившей шрамы на его костяшках пальцев той ночью.

— Наверное, сейчас это уже довольно очевидно, но я рад, что ты осталась.

— Я тоже, — наклоняюсь ближе и прижимаюсь к его губам, наслаждаясь его знакомым запахом и теплом. Когда отстраняюсь, говорю: — Можно мне задать вопрос несмотря на то, что я проиграла?

Смех Роуэна прерывает поцелуй в мой висок.

— Ладно, дам тебе поблажку. Но только один вопрос.

— Я помню, как ты шептал Фрэнсису что-то перед тем, как избить. Что ты сказал?

Пауза молчания между нами затягивается, и на мгновение кажется, что он не собирается отвечать. Роуэн просовывает руку под мою подушку и притягивает ближе, пока моя голова не оказывается у него на груди, его сердцебиение успокаивает в темноте.

— То же самое, что говорил тебе перед его смертью: «моё», — наконец произносит он. — Сказал, что ты моя.

Когда этот кусочек головоломки встает на место, мне немного больно, как будто сердце сейчас треснет, чтобы освободить место для него. Вроде и не верится как-то, что Роуэн все это время был уверен в нас, кем мы можем стать и в своих желаниях. Он терпеливо ждал, когда я догоню его.

Я запечатлеваю поцелуй на его груди и прижимаюсь щекой к его сердцу.

— Да. Наверное, так оно и есть.

Мои глаза медленно закрываются, и когда я открываю их в следующий раз, комната залита рассветом, который проникает сквозь решетчатые жалюзи.

Я все еще в объятиях Роуэна, его ноги переплетены с моими, рука обвивает мою талию. Он крепко спит. Я пользуюсь моментом, чтобы просто понаблюдать за подергиванием его век и ровным подъемом груди, а затем высвобождаюсь из его объятий и ускользаю прочь. Когда заканчиваю все дела в ванной, он еще не шевелится, поэтому я молча одеваюсь и оставляю его.

Запах кофе и сдобного теста тянет вниз по коридору. Когда я добираюсь до столовой, Роуз уже там, ее темные волосы заплетены в свободную косу, перекинутую через плечо, а перед ней стоит тарелка с вафлями. Она поднимает голову, когда я подхожу, и одаривает меня яркой улыбкой, ее большие карие глаза приветливы.

— Доброе утро, — говорит она. — На кухне много чего. Угощайся.

— Спасибо. И прости.

— За что? — говорит Роуз с полным ртом вафель. Ее взгляд мечется по сторонам, и она прищуривается на меня, как будто пытается понять, не обворовала ли я ее ночью.

— За то, что… кричали.

Роуз просто пожимает плечами и опускает взгляд на тарелку с едой.

— Милая, я живу в цирке с пятнадцати лет. Я могу спать на качелях, если придется.