Несомненно, лучшие главы в романе "Державный плотник" те, в которых показывается борьба двух миров России того времени в Преображенском ("пытошном") приказе князя-кесаря Ромодановского. Борьба, где "государев допрос" с его пытками "слабой плоти" и неминучей смертной плахой бессилен подчас против приверженцев старорусских идеалов, в глазах которых "царь-антихрист" допрашивает самое Русь. Да, конечно, новые люди страны борются "со всем обветшалым и косным", что мешает ее будущему, но в романе показывается и то, как губили русские же люди национальное восприятие жизни, как при этом подчас иссякало и такое, общее для всего живого чувство, как жалость к родной плоти... Ибо, например, не страха ради доносит попадья Степанида на своего мужа, а в будущем "в пытошной исповедальне" окажется - царевич Алексей!
Читая в романе, как Петр учинил устав "всепьянейшего и всешутейшего собора", чин ставления в "шутейшие патриархи" и распевал на этих "соборах" им же сочиненные "Бахусовы и Венерины кануны", задумываешься о том, что он, видимо, ревновал своих подданных в их вере в бога, желая направить энергию этой веры на великое, начатое им дело.
А дела предстояли действительно великие! Страна уже не могла дышать без моря, - и как раз в такое время, когда все выходы к нему были заперты сильнейшей тогда в Европе армией шведского короля Карла XII.
...Пока еще не написано такой, если не мировой, то хотя бы общеевропейской истории, с которой бы согласились все народы. У каждого народа - своя правда в истории, и подчас тот, кого он почитает национальным героем, для другого народа не более, как ненавистный захватчик.
"Правда" нашего народа заключалась прежде всего в том, что пока он в течение нескольких веков служил для Европы тем самым "русским щитом", который заслонял ее от нашествий с Востока, пока русские изнемогали в этом кровавом противостоянии, "благодарная Европа" часть за частью захватывала ее западные земли - от Галиции до Киевщины и от Немана до Смоленска.
Александр Невский, государственный гений которого оказался еще выше, чем его же полководческий, породнившись ради спасения уже разоренной ордынцами Русской земли с ханом Батыем, при своей жизни не давал шведам и немецким крестоносцам захватить приморско-невские пятины (провинции) Новгорода. Здесь, известный еще Геродоту (под именем "Чуди", которую он считал частью Скифии), жил народ Ижора. (Еще и сейчас на территории Ленинградской области проживает несколько тысяч человек, называющих себя "ижорцами"). Затем, захватив, наконец, этот край, шведы назвали его "Ингерманландией".
Эти-то древние новгородские земли и предстояло России вернуть себе.
Впрочем, Мордовцев, объективный историк, не без соли показывает в романе, как союзный с новгородцами патриотизм Ижоры используется русским православием для создания государственной идеологии. Старый священник читает царскому сыну Алексею летопись времени Александра Ярославича накануне того, как стать этому князю "Невским"... Рассказывается в летописи о видении ижорским старейшиной Пелгусием святых Бориса и Глеба, сподвигнувших его оповестить новгородского князя о появлении на Неве шведской рати. И вот теперь, когда русские вернулись в этот край, священник не только напоминает эту историю, но, оказывается, и сам он "духовными очима" увидел, как рядом с царем "взыде на большой свейский корабль святый Борис, огненным мечом...".
Воспитание патриотизма посредством слова, внушения, легенды - это как раз то воспитание в русском человеке государственной идеи, к которому Петр хотел "приставить" церковь, фактически, после ликвидации патриаршества, низведенную им до роли одного из своих приказов (коллегий).
Несмотря на множество "литературных вариантов" жизни Петра I, в том числе и в советском историческом романе. Мордовцев раскрывает в его образе немало таких черт, которые или внове современному читателю, или понимались им не совсем верно. Так, в художественной, да и в исследовательской литературе много говорится о житейской неприхотливости этого человека, например, об отсутствии у него какой-либо ревности при виде возводимых его приближенными дворцов, подчас, как, например, у Меншикова и Шереметева, более роскошных, чем его, царские... Читая Мордовцева, начинаешь догадываться, что мы иногда просто не в состоянии постичь того времени, когда и "полудержавный властелин" Меншиков и "Шереметев благородный" были таковыми для всех, кроме царя: для него они - "Алексашка" и "Борька", ему они принадлежали не только вместе со своими дворцами, но и, сказать по-простому, "со всеми потрохами".
Или - что, например, мы почерпнули для себя нового о Петре через его отношение к князю Михаиле Алегуковичу Черкасскому?.. Это после того-то, как царь узнал, что заговорщики "во место" его, Петра, хотят поставить царем именно этого человека, любимого всей Москвой... Если мы и не скользнем взглядом по этому единственному в романе упоминанию о князе Черкасском, а задумаемся о его дальнейшей судьбе, то уж, наверное, по историческим стереотипам нашего века будем ожидать для него самого худшего.
Однако Петр... и сам любил этого действительно славного характером и толкового в любом деле человека - и не изменил своего отношения к нему. А дореволюционный читатель, наоборот, после этих строк подумал о Петре только хорошо... Потому что он, тот читатель, сразу же, как только прочитал об этом, неожиданном для самого Черкасского соперничестве, вспомнил из истории о том, что, когда в 1707 году шведский король Карл XII, разгромив тех, кто противостоял ему в Северной и Средней Европе, двинулся со всей своей армией в Россию, именно князю Черкасскому вверил Петр судьбу Москвы!
Чтение этого романа непривычно еще и потому, что его автор, так же, впрочем, как и современные ему читатели, изучал историю общества без отделения ее от истории религии, - отсюда не только истинное знание истории России, но и наполнение романа всей той жизнью, реалий которой (например, подлинной истории закладки Санкт-Петербурга) мы не найдем в нашей современной исторической беллетристике.
Не бесспорны, однако же, наверное, интересны выводы автора о том, какой характер приняла бы война со шведами, если бы она оставалась исключительно "Северной" войной, не спровоцируй Мазепа Карла XII на его поход именно в Украину своим обещанием поднять ее против России. Собственно, рассуждения автора на эту тему можно понять только таким образом: сам же допуск ("а, что, если?..") союза Украины со Швецией исторически неуместен.