— Почему? Потому что она сказала тебе, что ты хорош?

Я медленно вдыхаю, пытаясь успокоиться. Это работает... Как минимум временно.

— Я хорош.

Папа откидывает голову назад и смеется.

— Мне неприятно говорить тебе об этом, мальчик, но она не в том положении, чтобы называть кого-то хорошим. — Я хмурюсь. — Ты думаешь, она такая? Хорошая? Возможно, когда-то она и была такой, до того, как ты запустил в нее свои грязные и испорченные когти.

Как ты, мать твою, смеешь! Все мое тело напрягается, мышцы едва не сводит судорогой, и я прыгаю вперед, прежде чем ударить собственного отца в челюсть. Удар отбрасывает его голову в сторону, но отец быстро приходит в себя. Я едва нанес ему ущерб... И это печальное осознание, когда ты обнаруживаешь, что больше расстроен тем, что не разбил губу своему отцу, чем тем, что психанул и ударил его. Я рычу, пока рык не обжигает мне горло, и пытаюсь снова. Тот же результат. Я хочу причинить ему боль, черт возьми! Я пытаюсь снова и снова, пока моя грудь не начинает гореть, а костяшки пальцев не начинают болеть. Терплю неудачу... Это все, что я всегда делаю, когда дело касается его. С тяжелым выдохом я падаю на колени у его ног.

— Что я тебе такого сделал?

Я тяжело дышу, качая головой.

Я никогда в жизни не чувствовал себя таким слабым, и звук моего собственного голоса, умоляющего его, разочаровывает меня.

— Ты существуешь, отравляешь людей и никого не уважаешь. Одно из трех, выбирай сам.

Я поднимаю на него взгляд.

— Я стал таким благодаря тебе. Я являюсь следствием твоей неспособности быть достойным родителем. — Мои губы начинают растягиваться шире, когда я смотрю на него. — Мама стала алкоголичкой, ты знал об этом? Она потеряла работу, потеряла все. Угадай, кто ей помог? — Я поднимаюсь на ноги и выпрямляюсь в полный рост. — Ты помнишь свою хорошую дочь Мэддисон? Да, ну, она раздевалась за наличные в Вегасе. Угадай, кто помог ей выбраться из этого? Что касается Оливии, то она застряла в тупиковых отношениях с парнем, который обращался с ней как с дерьмом. Хочешь попробовать угадать, кто помог ей выбраться и из этого тоже?

Папа пристально смотрит на меня, его карие глаза вонзаются в мою плоть, словно кинжалы.

— Правильно, старик. Я! Я помог ей и обращаюсь с ней как с гребаной королевой, каковой она и является. Конечно, ей нравится немного пошалить, но это не влияет на то, кем она является в глубине души. — Я качаю головой. — Что касается мамы и Мэдди, я был тем, кто восстановил нашу жизнь после того, как твоя смерть разорвала ее на части. Раз уж мы об этом заговорили, поскольку ты утверждаешь, что знаешь все о моей новой жизни, то спроси себя, сколько раз я навещал твою могилу? — Он бледнеет, и мысль о том, чтобы причинить ему такую же боль, какую он причинил мне, подстегивает меня. — Спроси себя, сколько раз я упоминал тебя в разговоре, кроме как для того, чтобы обосрать твою память?

Я жду его ответа. Ничего. Мои губы дергаются.

— Я так и думал.

Затем его рука поднимается, и он бьет меня по щеке, прежде чем я успеваю это заметить. Моя кожа горит, когда тепло распространяется по поверхности, но я не смею оторвать глаз от его разъяренного лица. Интересно, его лицо треснуло бы и развалилось на куски, если бы он улыбнулся? Я продолжаю пристально смотреть на него, когда он исчезает. Хорошо.

Я трясу предплечьем, когда от моего локтя исходит невыносимое давление. Моргаю один раз, нет, дважды, и, прежде чем я осознаю это, уже лежу на спине, а Дон кладет ноги мне на грудь, пока выпрямляет мою руку.

Я чувствую, как трещит мой сустав, и кричу от боли. Нет, нет, нет.

— Нет!

Я пытаюсь отстраниться, но это только усиливает боль.

— Сет! — несколько человек выкрикивают мое имя, но я не могу выделить ни одного из них.

Раздается второй хлопок, и моя свободная рука становится тяжелой, будто она сделана из чистого золота, и я не могу постучать.

Своей выпрямленной рукой, прижатой к Дону, я чувствую, как его грудь вибрирует от смеха, а затем он двигает бедрами вперед…

…и моя рука ломается.

Я вскакиваю с постели, тяжело дыша, будто пробежал целую милю.

— Сет? — Я слышу хриплый усталый голос Оливии прежде, чем чувствую ее теплые успокаивающие руки на своем теле. Я опускаю голову, когда ее нежная кожа путешествует по моей груди и вниз по позвоночнику одновременно. Я закрываю глаза и позволяю ей вернуть меня к реальности. Я не на арене, где сражаюсь с Доном. Я в постели со своей женой, моей хорошей женой… Моей чертовски хорошей женой.

Я откидываюсь на кровать и поднимаю руку для Оливии. Она прижимается прямо к моей груди, и я обнимаю ее за плечи, притягивая так близко, как могу.

— Тебе снова снится этот сон? — спрашивает она, когда кончики её пальцев скользят вверх по центру моего живота, по моим мышцам и погружаются в складки между ними. Это приятно. Успокаивающая энергия струится от кончиков ее пальцев и ладоней, успокаивая мое бешено колотящееся сердце.

— Да.

Она придвигается ближе, сильнее прижимаясь ко мне своим упругим и нежным телом.

— Все закончилось, — говорит она. — Ты здесь. Со мной.

Я позволяю словам впитаться в себя. Ты здесь. Со мной. Она прижимается губами к моему боку, и мое тело дрожит. Это не обычная дрожь. Это та дрожь, которую только она может вызвать во мне, та, от которой по моей коже бегут мурашки. Дрожь возбуждает мою кровь, заставляя ее быстро приливать вниз к члену, пробуждая его ото сна. Оливия осторожно проводит пальцами по моему животу к бедрам, и ее пальцы танцуют, выписывая маленькие круги. Это усыпило бы меня, если бы я не был так болезненно тверд. Я напрягаю бедра под ее рукой, надеясь, что она поймет намек. И она понимает. Ее пальцы цепляются за резинку моих трусов, и я приподнимаю бедра, когда она стягивает одну часть вниз. Будучи джентльменом, я помогаю ей с другой стороны. Оливия садится на мои бедра, перекидывая ногу через мое тело. Я чувствую ее голую влажную киску на своей плоти, когда она скользит руками вверх и вниз по моей груди. Она наклоняется вперед, едва оказывая давление на мое тело, и целует меня прямо в грудь. Снова и снова она целует меня, в то время как ее руки скользят по моей коже. Я стону, когда она приподнимает свою задницу, позволяя моему члену проскользнуть между нами, а затем опускается, прижимаясь к моему члену. У меня перехватывает дыхание, когда ее горячая влага покрывает меня. Она дразнит меня, позволяя мне чувствовать ее, но не впуская внутрь, и мне это нравится. Я не хочу, чтобы она отдавалась мне сразу. Я хочу, чтобы она играла со мной, сводила меня с ума своим телом, и когда я больше не смогу этого выносить, хочу, чтобы она дала мне это, заставив начать сладкую пытку снова и снова. Она точно знает, что делает, о чем я бы никогда не догадался, когда встретил ее. На публике Оливия выглядит невинной. Ее глаза яркие и милые, заставляющие тебя думать, что она никогда в жизни не прикасалась к члену. Но когда мы одни, она меняется. Ее внутренняя тьма выходит наружу, невинность исчезает, и яркие огоньки в глазах тускнеют, превращаясь в озорство. За закрытыми дверями она точно знает, как обращаться со мной. Оливия — это неоспоримая сила с длинными ногами, изящными изгибами и красивыми зелеными глазами. Идеальная упаковка. Она часто говорит, что поглощена мной, но это я поглощен ею. Ее разум работает не так, как у кого-либо другого. Кто-то смотрит на нее, и она думает, что с ее платьем или прической что-то не так, но когда я вижу, как они смотрят на нее, то желание и зависть людей для меня так же ясны, как день.

Опускаясь поцелуями по моей шее, она начинает раскачивать бедрами, чувственно скользя вверх и вниз по всей длине моего члена. Она чувствует себя потрясающе — более чем потрясающе, — а я еще даже не вошел в нее. Я закрываю глаза, пока ее руки нежно массируют мою грудь, и она наклоняется вперед, прижимаясь своим лбом к моему. Я хотел бы, чтобы здесь было светло, чтобы я мог видеть ее лицо, чтобы мог видеть ее тело рядом со своим и выражение ее лица, когда я заставлю ее кончить.

— Тебе нравится, когда я двигаюсь медленно? — шепчет она, ее голос напряженный и хриплый, когда она прикусывает нижнюю губу зубами.

Я улыбаюсь и провожу кончиками пальцев по ее бедрам. Ее мышцы дрожат, когда я поднимаю голову с подушки и втягиваю ее нижнюю губу в рот. Она задыхается, горячее дыхание вырывается из нее, ее возбуждение видно через трусики.

Я отпускаю ее губу.

— Ты знаешь, что мне это нравится.

В ответ она снова и снова скользит по мне, подталкивая ближе к краю. Я сжимаю бедра Оливии, не в силах оторвать от нее руки ни на секунду, впиваюсь в нее пальцами, заставляя двигаться быстрее.

— Знаешь, что еще мне нравится?

Она стонет, ее руки больше не массируют мою грудь, а впиваются в нее.

— Заставлять тебя кончить.

Оливия хнычет, и мышцы ее бедер сжимают мои бедра.

— Тебе это нравится?

Я дрожу.

— Черт возьми, да, я хочу этого.

— Тогда сделай это, — требует она. — Пожалуйста. — Она вздрагивает и резко вдыхает, двигаясь все более неистово. — Пожалуйста, сделай это.

Я чувствую, как мои губы подергиваются, когда поднимаю бедра и сбрасываю ее с себя на постель. Она задыхается, когда я с силой вдавливаю ее в матрас и просовываю руку между нами. Ее дыхание опьяняющее, она почти всхлипывает, когда чувствует, как моя рука скользит по внутренней стороне ее бедра. Я едва дотронулся, а она уже вздрагивает от малейшего прикосновения. Я опускаюсь и целую ее в шею, одновременно я трусь своим твердым членом о ее киску. Тело Оливии движется само по себе, приподнимаясь, чтобы прижаться ко мне, побуждая взять ее. Ее руки поднимаются по моим плечам и сжимают мои волосы, в то время как мои губы продолжают исследовать ее шею и ключицу. Внутри меня вспыхивает фейерверк, взрывая каждую клеточку и каждый сосуд, но мне удается сохранить самообладание. Мой рот снова находит ее рот, и я целую О жадно, страстно. Страсть, которую я проявляю к своей жене — это страсть иного рода, чем та, которую проявляю (или проявлял) к кому-либо еще. Страсть, которую я трачу на Оливию, подпитывается любовью и похотью. Никогда ни с кем другим такого не было. Не заблуждайтесь, любой может быть страстным, но для того, чтобы быть страстным снова и снова, нужна настоящая любовь. Я никогда не устану от ее теплой кожи, твердой или мягкой. Я никогда не устану от ее больших круглых сисек, упругих или нет, и я никогда не устану от ее теплой улыбки или ярко-зеленых глаз. Она моя, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас (вычеркните это), даже в загробной жизни она моя, и я буду бороться с любым ублюдком-призраком, который попытается все испортить.