Таранов слушал и мрачнел. Разумеется, он, как и любой человек, живущий в России, слышал разговоры о тюрьмах, о лагерях, но никогда особо не прислушивался, не придавал им значения. Все это было где-то там, далеко, с другими. Да ведь и не понять, что в этих рассказах ложь, а что правда… Сегодня он услышал такой рассказ из первых уст. От человека, которому, безусловно следует доверять. И сам рассказ прозвучал спокойно и даже буднично, что только усиливало эффект.

Любой нормальный человек после такого рассказа спросит себя: тебе это нужно? «Шансон» послушать и книжечки про уголовную романтику почитать – это одно. А на своей шкуре испытать – совсем другое… Ни за что и никогда я не пойду туда!

Так скажет себе нормальный человек… но Таранов уже точно знал: его путь определен и ведет во Владимирский централ. «Сдавайся! Ты окружен!» – орут динамики в тире.

Да, я окружен! Но сдаваться не буду!

– Сурово, – сказал Таранов. – Пятнадцать лет Владимирки – это сурово, Герман Константинович… Скажите, а побеги из централа случались?

– Конечно. Раз есть тюрьма – есть и побеги. Еще до революции из централа сбежал Фрунзе.

– Вот как! Расскажите о побегах.

Герман Константинович улыбнулся:

– Узника свобода манит, Олег, тянет… были побеги, были. Но, в подавляющем большинстве своем, неудачные. Кумчасть не дремлет. Для того и шмоны проводит регулярные, для того и стукачков вербует. Пресечение побегов – для абвера задача ¹ 1. Поэтому большинство побегов пресекается еще на стадии подготовки. Но тем не менее они случаются. На моей памяти их было несколько. С третьего корпуса трое сорвались. Выпилили жалюзи на окне, спустились по связанным простыням. Но спустились удачно только двое. Когда полез третий, простыни оборвались. Он упал и сломал ногу. От боли, конечно, закричал. А уж первый был на стене. Первый спрыгнул и ушел, двое других – нет… Да я и сам дважды пытался сорваться.

– Не получилось?

– Не получилось, – усмехнулся Герман Константинович.

– А как пытались бежать?

– Первый раз – через подкоп. Классика, так сказать, жанра… Выбили мы себе рабочий цех в третьем корпусе. На первом, разумеется, этаже. Подняли кафельную плитку с пола. Под ней – бетон. Но старый уже, рыхлый. Мы поливали его водой и посыпали солью. Потихоньку его разъедало, а мы долбили чем могли, ковыряли, спускали крошку в унитаз. Кафель наклеили на фанеру и дырку в полу закрывали этим щитом. Когда пробили слой бетона, дело пошло веселее. Но через месяц работы кто-то нас сдал. А шанс был реальный.

– Понятно… а вторая попытка? – спросил Иван.

– Вторая была уже в Покрове… Мы с напарником захватили контролера в прогулочном дворике. Две заточки с двух сторон – к горлу – р-раз! Сняли форму, связали, заперли во дворике. А напарник мой, из-под Иркутска парень, форму надел, и пошли мы на выход, к вахте. Но там уже выскочила группа резерва – двенадцать человек – и очень долго лечила нас дубиналом. Потом дали нам по сорок пять суток карцера. Могли бы новый срок нагрузить, но не стали этого делать… за это спасибо.

– Значит, невозможен побег?

– Почему же невозможен? Я же говорю: один-то человек точно ушел. Но для успешного побега необходимо сочетание трех факторов.

– Каких? – заинтересованно спросил Иван.

– Во-первых, необходимо, чтобы о подготовке к побегу знало как можно меньше народу. Критическое количество – три. Трое еще могут реально сохранить тайну. С увеличением количества посвященных риск возрастает многократно… Во-вторых, необходима поддержка с воли. Нужно, чтобы встретили, помогли спрятаться, обеспечили документами. Без этого худо – наверняка поймают.

– А третий фактор? – спросил Иван. – Вы упомянули три фактора.

– Третий-то? – усмехнулся «инструктор». – Третий фактор самый важный, Олег: чтобы фарт был.

Из первой встречи со старым сидельцем Таранов сделал два простых, но важных вывода: тюрьма – штука страшная, противоестественная, но жить и выжить в ней можно.

И – второй вывод: побег, в принципе, возможен.

После первой было у них еще несколько встреч. Герман Константинович действительно оказался «тюремной энциклопедией». Обладая замечательной памятью, он с легкостью восстанавливал события двенадцатилетней давности. Он знал множество реальных историй из криминальной жизни. И множество легенд. И, разумеется, он знал обычаи, традиции и правила среды. Он легко читал язык татуировок и виртуозно владел жаргоном.

Таранов не раз вспомнит добрым словом этого по-своему очень глубокого человека.

Глава 10

В ОПРОКИНУТОМ МИРЕ

Они сидели в кухне и пили чай. За окном падал тяжелый мокрый снег.

– Ванька! – сказала Светлана. – Что с тобой происходит, Ванька?

– А что? – очень натурально удивился Таранов. Его тон мог бы кого угодно ввести в заблуждение, но не Светлану. Можно научиться безукоризненно контролировать свои психомоторные реакции и обмануть даже опытного специалиста… Совершенно невозможно обмануть любящую женщину.

– А что? – удивился Таранов. Светлана покачала головой и ответила:

– Ты изменился, пивовар… ты сильно изменился.

– Я изменился?

– Ты перестал кричать по ночам… И тебя что-то гложет.

Таранов сдвинул брови, и на лбу его рельефно обозначились морщины. По кухне плыл синеватый сигаретный дымок, уютно светила лампа, а ветер с залива раз за разом остервенело бросался на оконное стекло. Он уже нес Таранова во Владимирский централ…

– Так что же с тобой происходит, Иван Таранов? – снова спросила Светлана… Зачем? Зачем ты спрашиваешь? Я все равно не могу сказать тебе правду. Не имею права… И не хочу. Я не хочу об этом даже думать. Я как будто снова стою в проеме люка и готовлюсь к ночному прыжку. И свистит в ушах ветер – черный, плотный. И неизвестность впереди. Но даже при самых опасных прыжках я знал хотя бы высоту… Сейчас я не знаю ничего. Я просто прыгаю в пропасть… темную, как жерло трубы крематория. Я прыгаю и не знаю даже, есть ли у меня парашют. Я знаю только, что не могу поступить иначе… Прости меня. Прости меня, любимая. Но я должен это сделать.

И она поняла. Или не поняла, но почувствовала эту тоску. Страшную зэковскую тоску. Она посмотрела ему в глаза и увидела в них приговор. Приговор, вынесенный самому себе. И заплакала вдруг. Беззащитно, беспомощно, совсем по-детски.

Таранов растерялся. Он всегда терялся от женских слез. Он вскочил и неловко опрокинул свою кружку. И стал целовать Светлану в лицо, в соленые глаза, в пшеничные волосы. И говорил какую-то банальную ерунду, которую говорим мы все, когда чувствуем свою вину перед женщиной.

Стервенел, стервенел ветер. Дымилась незатушенная сигарета на островке пепельницы. Тикали ходики… И нет уже дороги назад… И только слезы на твоем лице, любимая, солоны и горьки. Солоны… и горьки.

– Вы считаете, – спросил Председатель, – что Африканец справится с заданием?

– Да, – ответил психолог. Он, разумеется, ничего не знал о сути задания, которое предстояло выполнить Таранову. Он вообще не имел ни малейшего понятия об операции «Караван». – Да, я убежден, что ему по плечу задания любого уровня сложности. Результаты тестирования дают очень высокие показатели психологической устойчивости. Плюс невероятная сила воли.

Председатель подкинул в пасть камина полено. Взметнулись искры, огонь ласково лизнул древесину. Председатель повернул лицо к психологу:

– Я согласен с вами, Александр, в том отношении, что наш друг – человек неординарный. И потенциал его весьма велик. Но дело в том, что ему предстоит длительное время провести во враждебной среде. Сумеет он выстоять?

– В логове врага? – с улыбкой произнес психолог.

– В общем – да, – кивнул Председатель.

– Насколько длительное время?

– Трудно сказать. Возможно, пару месяцев, возможно, год.

Психолог подумал, что его предположение: Африканца готовят в «десант на нары», – кажется, подтверждается. Но Председателю он этого не сказал. А сказал только: