Проснулся я оттого, что горячий луч солнца уперся мне прямо в левый глаз.

Обычно, если за окном темно или пасмурно или если шторы с вечера плотно задернуты, я могу дрыхнуть до второго пришествия. Или до такого состояния, когда начинаешь чувствовать, что отлежал бока. Но когда меня будит жаркое летнее солнце, сон улетает, как пыль на сквозняке, и хочется улыбаться и чирикать.

Чирикать я, понятное дело, не стал, потому что не умею, а вот улыбка сама собой появилась на моем лице, и я, лежа с закрытыми глазами, представил себе, что нахожусь где-нибудь на даче в Сосново, и можно будет, выйдя из хибары, сонно побродить по грядкам в семейных трусах.

Однако, когда я открыл глаза, то, как и следовало ожидать, увидел себя не в скромной дачной комнате, а в огромной спальне европейского отеля, и рядом лежала, раскинувшись во сне, голая и смуглая черноволосая красотка. Одеяло валялось на полу, и я впервые смог спокойно разглядеть эту женщину.

Кончита лежала на спине, закинув одну руку за голову, а другой, как на старинной картине, прикрывая свои гладко выбритые прелести. Кстати, меня всегда занимал вопрос, почему это у женщин – прелести, а у нас – срам. По моему, то, что можно увидеть между ног у мужчины, срамом назвать ну никак нельзя. Разве что если оно имеет размер колпачка от авторучки. А так – вполне приличное устройство, особенно в возбужденном состоянии.

Однако, пора вставать, товарищ граф, вас ждут великие дела!

Да уж, дела меня ждали если не великие, то, во всяком случае, важные.

Вчера я вернулся из косметической клиники, где провел целых две недели, и Кончита сначала не узнала меня, что было очень даже неплохо. А потом, поняв, что это все-таки я, набросилась на меня, как хохол на сало.

В перерывах между захлестывавшими нас волнами страсти она томно шептала, что все эти две недели ждала только меня и даже не смотрела на других мужчин. Это, по правде говоря, меня совершенно не интересовало, но Кончита повторяла эту декларацию так настойчиво, что убедила меня совершенно в обратном. И мне оставалось только надеяться на то, что она не наградит меня каким-нибудь горбатым триппером вроде того, которым я стращал мореманов на «Несторе Махно».

Время от времени она отстранялась от меня и начинала придирчиво осматривать мое лицо. При этом она ахала, восхищаясь мастерством хирургов, а я лишь самодовольно хмыкал. Еще бы – за двести пятьдесят тысяч долларов на меня набросилась целая свора мастеров по изменению внешности, причем все они были как минимум профессорами.

И теперь узнать меня было практически невозможно.

Вот только стеклянный глаз…

Но мало ли у кого стеклянный глаз! Я думаю, во всем мире наберется не один миллион одноглазых. Так что об этом можно было не беспокоиться.

Я посмотрел на стенные часы.

Половина одиннадцатого.

Через полчаса придет человек, который сфотографирует меня, а еще через два часа я смогу, ничем не рискуя, отправиться в «Дойче Банк», прошептать менеджеру на ухо тайные цифры и запустить руки по локоть в мои бриллианты. Насчет «по локоть» я, конечно, завернул, но заграбастать полную горсть, а то и две – легко.

После этого я собирался снять номер в «Бисмарке», ведь до сих пор я неофициально жил у Кончиты, закупить некоторое количество новых шмоток, а потом выполнить свое обещание и слетать с ней на один день в Париж.

Вчера, в постели, она призналась мне, что всю жизнь мечтала побывать в Париже. А я, дурак, расслабившись, опрометчиво пообещал ей, что после того, как получу документы и схожу в банк, мы отправимся в Париж.

Ладно, хрен с ним.

Один день не в счет.

А кроме того, я и сам еще не был в этом самом Париже.

Правда, как сказал Владимир Семенович, мы там нужны, как в бане пассатижи, да и мне лично вся эта Франция даром не нужна, но зато потом можно будет небрежно сказать – а, Париж… Был я там. Ничего особенного.

Я посмотрел на сладко спавшую Кончиту и подумал – могу ведь еще, черт побери, угомонить ненасытную бабу!

Могу!

И я осторожно, чтобы не разбудить лежавшее рядом со мной лихо, встал с постели и отправился принимать душ.

Стоя под колючими прохладными иголочками, я растирал себя большой морской губкой и чувствовал, как бодрость и желание действовать постепенно наполняют меня примитивной и оттого могучей радостью бытия.

Закончив водные процедуры, я вышел в спальню и увидел, что Кончиты в постели нет. Зато из другой ванной доносились плеск воды и ругательства. Кончита была недовольна тем, что в номере две ванных. Понятное дело – если бы была одна, то сейчас Кончита наверняка была бы под душем вместе со мной, и… И мои мысли автоматически направились бы в другую сторону. А ведь мне дела делать нужно, а не кувыркаться с ней с утра до вечера. Ей ведь, если подумать хорошенько, кроме койки ничего не нужно. А я считаю, что телу – время, а делу – еще больше времени. Так что тут мы с Кончитой расходились во мнениях самым серьезным образом.

Я быстро вытерся и столь же быстро оделся.

И вовремя, потому что, как только я застегнул пуговицу на джинсах, завершив этим свое облачение, из ванной выскочила мокрая Кончита.

Судя по всему, она рассчитывала застать меня в такой же кондиции, но не тут-то было. Я уже был одет, и мой срам, в отличие от ее прелестей, был надежно скрыт от ее жадного взора и шаловливых ручек.

Кончита окинула меня недовольным взглядом и сказала:

– Ты только и думаешь, как бы скрыться от меня. Наверное, там, в клинике, с молоденькими медсестричками…

Она неожиданно заткнулась и посмотрела на меня с испугом.

Ага, небось вспомнила тот разговор в ресторане, когда я пообещал выбить ей зубы. Я, конечно, не собирался исполнять свою угрозу, но она-то этого не знала! Вот и хорошо. У них, у диких латиносов, дать бабе в зубы или пырнуть навахой любовника – нормальная вещь. Вот пусть она и про меня так думает. Мне от этого только спокойнее и удобнее.

И, для того, чтобы закрепить у нее инстинкт подчинения, я сузил глаза и тихо спросил:

– Что ты там сказала про медсестричек?

– Нет, Майкл, ничего, – торопливо ответила Кончита и шмыгнула обратно в ванную.