Минут десять он возился с компьютером, поставив его себе на колени. Потом не поленился подняться из кресла и передал ноутбук мне. В этот момент на жидкокристаллическом дисплее начиналось интересное кино:

Горница Наташиной дачи под Вырицей. Стол, заставленный неприхотливой закуской. На самом почетном месте – початая бутылка «Столичной». А за столом – мы с Вадимом. Он – в анфас; а я – в профиль.

Все ясно: в тот вечер, когда мы с ним познакомились, за занавеской, отделяющей от горницы кухню, была установлена скрытая камера, тщательно фиксировавшая то, как я хлещу с комитетчиком водку. Но кроме камеры был установлен еще и микрофон. Хороший микрофон, потому что все, о чем мы беседовали с генерал-майором ФСБ Арцыбашевым, зафиксировано очень четко – так, словно разговор записывался не в обычной избе, а в студии звукозаписи.

Впрочем, так оно, скорее всего, и было. Все это озвучивалось, а точнее фальсифицировалось, в студии где-нибудь на Захарьевской или на Литейном проспекте. Потому что ничего из того, что я сейчас слышал, оторопело смотря этот видеофильм, на самом деле никогда не говорилось.

Я никогда не разбалтывал Арцыбашеву никаких воровских тайн!

Я никогда в разговорах с ним вообще не касался той стороны своей жизни, которая соприкасается с блатным миром!

Я, даже подвыпивший, никогда не посмел бы и вскользь упомянуть о том, что просто знать уже было опасно для жизни! Не говоря о том, чтобы взять вдруг и выложить это человеку непосвященному!

Но сейчас из двух маленьких встроенных динамиков раздавался мой голос!!!

«Или не мой? Ведь никому не дано услышать свой голос вживую – таким, каким он воспринимается окружающими, – вспомнилось мне. – Если хочешь увидеть себя со стороны, достаточно посмотреться в зеркало. Если хочешь услышать себя – тут уж хрен! Для этого „зеркал“ еще не придумали. Конечно, можно записаться на звуковой носитель, потом прокрутить эту запись, но тогда твой голос будет искажен электроникой и динамиками, какими бы совершенными они ни были. А в тот момент, когда что-нибудь говоришь, сам себя ты всегда слышишь тоже в искаженном виде, через подкорку головного мозга – как бы изнутри, в отличие от окружающих. Кстати, я не представляю даже, как звучит мой голос, записанный на какой-нибудь магнитофон. Ни разу в жизни нигде не писался. Ни разу не слышал себя, даже отфильтрованного электроникой. Так что, сравнивать не с чем. И все же…»

– Мой голос смодулирован, – неуверенно сказал я. Наполовину утвердительно, наполовину вопросительно.

– Да. – Арцыбашев, решив, что я увидел и услышал достаточно, забрал у меня ноутбук и вернулся в свое кресло. – Притом, он смодулирован настолько тщательно, что фальсификацию не определит ни один эксперт-акустик. Так же, как ни один графолог не заметит подделки в обязательстве о сотрудничестве, которое ты написал еще в сентябре.

Естественно, никаких обязательств я не писал, но в том, что оно, действительно, существует, ничуть не сомневался.

– Там тебе даже присвоена агентурная кличка, – продолжал издеваться надо мной Арцыбашев. – Показать тебе эту бумажку?

– Не надо. Я вам верю.

– И веришь теперь, что мое удостоверение не липа? – оживился Вадим. – И отдаешь себе отчет в том, что дорога обратно к блатным теперь для тебя заказана?

Я был бы просто упертым болваном, если бы не отдавал себе в этом отчета. Возврата к братве теперь не было. Я был измазан компроматом по самые уши; я запутался в силках, расставленных Арцыбашевым настолько, что не мог ни шелохнуться, ни вякнуть. По сравнению с моим нынешним соперником приснопамятный кум был не более чем первоклассником школы для детей с отклонениями в умственном развитии. И приходилось признать, что в сегодняшнем поединке мне ничего не светит. И выбирать: либо подохнуть; либо принимать условия победителя, надеясь выторговать для себя хотя бы какие-нибудь маленькие послабления.

Подыхать мне не хотелось. Оставалось второе…

– Одного не понимаю, – пробормотал я, стараясь хоть ненадолго отвлечься от нелегкого выбора, – зачем вам понадобилось подсовывать мне прокурора? В этом что, тоже был какой-нибудь смысл? Скажем, чтобы, охотясь за ним, я не маялся от безделья, пока вы готовите для меня банк?

Арцыбашев расхохотался.

А вот я, например, ничего смешного в этом не видел. Ну горел я желанием отправить на тот свет негодяя Муху, и что из того? Не повод же для веселья.

– Смысл… Хм… – Вадим посмотрел на меня, покачал головой. – Если очень захотеть, то скрытый смысл можно найти везде, даже в твоем прокуроре. Скажем, а почему бы его, действительно, не отдать? Одним продажным мерзавцем в стране будет меньше – тоже неплохо. Это с одной стороны. А с другой – прикончил бы ты этого Муху, сбросил бы с души камень, что так и не расквитался с засадившим тебя негодяем – глядишь, и охотнее согласился бы на то, что собираюсь сейчас тебе предложить. Плюс? Плюс. При всем при том, что минусов никаких здесь я не наблюдаю. Ну а если по честному, – то, что в мои планы вмешалась охота за прокурором, для меня оказалось большой неожиданностью. Очередным сюрпризом Светланы, которая совершенно случайно наткнулась на Муху, как ни странно, сумела его узнать, и, естественно, не смогла не доложить об этом тебе. А в результате все, задуманное мною, повисло на волоске. Пока ты вел наблюдение за прокурорским подъездом – еще куда ни шло, но когда ты перенес акцию в банке – тут уж мне пришлось подергаться. Но хорошо, что все хорошо кончается, – задумчиво пробормотал Арцыбашев, а я про себя добавил: «Для кого как». – Так что, Денис, решил для себя: ты со мной?

– Или ты мертв? – продолжил я.

– Если ты решил поставить вопрос так, ребром, то откровенно тебе и отвечу: ты прав, выбор у тебя именно такой. Либо со мной, либо мертв. Что выбираешь?

Я выбрал первое. Но сначала потребовал от Арцыбашева, чтобы он рассказал, что мне предстоит. И удивился, когда из его рассказа понял, что ничего уж такого кошмарного. В конце следующей весны, как только тайга станет проходимой, я с одним несложным заданием должен был отправиться туда к своим старым знакомым – спасовцам. К старцу Савелию. К бабе-яге Максимиле. К Настасье…