— Да? В самом деле? А кто?

Цао Вэйнин оцепенел, не сводя с неё глуповатого взгляда, а затем уклонился от ответа:

— Дева Гу, м-м-могу я тоже называть вас А-Сян?

Чжоу Цзышу полностью посвятил себя изучению содержимого чаши, мысленно приговаривая: «Ничего не вижу, ничего не слышу…».^[252] Он чувствовал себя как на иголках в этой мучительной, неловкой до тошноты ситуации и тщетно пытался распробовать вино онемевшим языком. 

В этот момент двери таверны распахнулись, впуская новую посетительницу. Переступившая порог женщина обвела помещение отстранённым взглядом, и многоголосый шум стих в один миг. Даже разносчик поражённо уставился на незнакомку и застыл деревянной статуей. Заметив это, вошедшая послала ему лёгкую улыбку. Тарелки с громким стуком выпали из рук бедолаги. 

Женщина была настолько хороша собой, что большинство гостей заведения одновременно сочли её самой пленительной красавицей, какую им посчастливилось лицезреть в жизни. Даже Гу Сян ошеломлённо потянула Цао Вейнина за рукав и зашептала:

— Только глянь на неё! Небожительница, скажи?

Цао Вэйнин, вопреки ожиданиям, бросил на женщину лишь один незаинтересованный взгляд и снова обернулся к Гу Сян.

— У той госпожи слишком хитрые бегающие глаза, — возразил он. — В книгах по физиогномике такие называют «персиковыми», это верный признак коварной натуры. Она ни в коем случае не сравнится с… с…

Конец фразы Цао Вэйнин договорил так тихо, что Гу Сян, поглощённая рассматриванием дивной красавицы, не расслышала. Вэнь Кэсин, однако, захихикал. Он подумал, что Цао Вэйнин сам не обладает особой живостью и сообразительностью, потому и относится с предубеждением к людям, чей взгляд «бегает». Гу Сян всегда глядела прямо, не отводя глаз, чем и покорила беднягу.

Тем временем красавица обвела персиковыми очами помещение таверны и поднялась на второй этаж. Направляясь к их компании, она остановила томный влажный взор на Чжоу Цзышу и, плавно приблизившись, изящно поклонилась ему, ни на кого больше не глянув.

— Желает ли господин угостить меня вином?

Незнакомка распространяла сладостное благоухание и вся была подобна божественному персиковому цветку, потрясающему своим совершенством. Но, прежде чем Чжоу Цзышу успел ответить, из-за его спины вылетела рука, ограждая от женщины. Без малейшего стеснения другой рукой Вэнь Кэсин молниеносно выудил из одежд Чжоу Цзышу кошелёк и на глазах у всех спрятал у себя за пазухой. А затем невозмутимо ответил красавице:

— Боюсь, что нет.

Примечание к части

∾ Маньтоу — паровая пампушка, булочка из дрожжевого теста, приготовленная на пару.

∾ Гунцзы (公子) — молодой господин, букв. «сын дворянина» «сын общества».

∾ Люхэ (六 合) — шесть гармоний.

∾ Богомол ловит цикаду, не замечая позади чижа — «螳螂捕蝉，黄雀在后», пословица о человеке, который видит быструю выгоду, не замечая бóльшей опасности.

∾ «История о двух сливах, убивших трёх генералов» — Цао Вэйнин перепутал сливу с персиком. Отсылка к «二桃杀三士» — «Два персика, убившие трех генералов» из «Весны и осени Учителя Яня» (V–IV вв. до н.э.).

∾ «Река трупов» — отсылка к «逝者如斯夫», или «Всё уходит, как эти воды, всякий день и всякая ночь» — известная цитата Конфуция. Цао Вэйнин неверно истолковывает «逝者» — «вещи, которые проходят» (т.е. «течение времени» в контексте) как «трупы».

∾ «Однажды в сновидении уже пожилой Лао Цзы...» — Цао Вэйнин приписывает Лао Цзы перевранную цитату Конфуция.

∾ «Проклятый повелитель призраков Вэнь...» — первоначальное оскорбление: «презренная чума восьми поколений». 瘟 (wēn) — «чума», омофон фамилии Вэнь Кэсина.

∾ «Ничего не вижу, ничего не слышу…» — отсылка не к пословице о трёх обезьянах, а к наставлению Конфуция о самоограничении: «非礼勿视，非礼勿听，非礼勿言，非礼勿动», или «не видеть того, что не положено, не слышать того, что не положено, не говорить того, что не положено, не трогать того, что не положено».

* — Пример персиковых глаз: https://bit.ly/3EGajRD

Том 2. Глава 35. Зелёная Лиса

Чжоу Цзышу обернулся, рассматривая возникшую перед ним красавицу.

— Госпожа, этот скромный человек знаком с вами? — выражение его лица стало нежным, а в голосе появилась мягкость.

Красавица засмеялась.

— Вы не захотите угощать меня выпивкой только потому, что мы не знакомы?

— Отчего же? — улыбнулся Чжоу Цзышу. — Если того пожелает ваша душа, я не только вином готов вас угостить, но и кровью и плотью. Подавальщик! Принеси кувшин лучшего вина.

Чжоу Цзышу поднял глаза на злющего Вэнь Кэсина и, мгновение поколебавшись, добавил:

— Запиши на его счёт.

Гу Сян впервые в жизни увидела, как на лице её господина расцветают всевозможные оттенки красного, и сразу почувствовала, что трапеза того стоила.

Красавица расхохоталась, трепеща, словно цветок на весеннем ветерке. Как будто серебряные жемчужины зазвенели о дно нефритовой чаши. Музыка Цинь Суна Зачаровывающего растеряла бы всё пленительное колдовство, состязаясь с этим грудным смехом.

Вскоре принесли вино, и Чжоу Цзышу вежливо предложил:

— Прошу, угощайтесь, госпожа.

Незнакомка коснулась его плеча лёгкими, как лепестки, пальчиками, и ласково шепнула:

— Не волнуйтесь. Я уйду, как только допью.

Чжоу Цзышу разочарованно охнул, и на его лице отразилось разочарование.

— За этим столом действительно нет лишнего места, — скептично отметил Вэнь Кэсин.

Красавица искоса глянула на него и быстро осушила свою чашу. Даже это движение покоряло изяществом — ни единого изъяна в манерах! Зрачки Чжоу Цзышу были прикованы к чудной незнакомке, словно он не хотел упустить ни единого её жеста. Женщина поставила чашу на стол и чуть наклонилась, нежно проведя кончиками ногтей по его щеке.

— Мне пора. Пойдёте со мной?

Не проронив ни слова и даже не оглянувшись на своих спутников, Чжоу Цзышу поднялся и последовал за чаровницей. 

Раздался хруст — это переломились надвое палочки для еды в руках Вэнь Кэсина. Гу Сян и Чжан Чэнлин опустили головы ниже, привычно делая вид, что ничего не замечают. Но Цао Вэйнин кипел от праведного гнева. Он задыхался, разевая рот, как вытащенная из воды рыба, и указывал пальцем вслед быстро сговорившейся парочке.

— Это такая… Такая несправедливость! — наконец подобрал слова Цао Вэйнин. — Чувства Вэнь-сюна к Чжоу-сюну так глубоки и чисты! Почему же Чжоу-сюн предпочёл… предпочёл красоту?

Цао Вэйнин снова растерял слова и умолк, сообразив, что ляпнул не то. Вообще-то, он собирался сказать: «предпочёл братским узам красивую женщину», но так вышло бы ещё хуже.

Как бы то ни было, Цао Вэйнин проявил сочувствие, и Вэнь Кэсин живо повернулся к нему. В кои-то веки глупый мальчишка не раздражал его своей болтовнёй. Казалось, Вэнь Кэсин был растроган до слёз. Гу Сян прикусила язык и держалась из последних сил.

Цао Вэйнин немного подумал и прервал молчание:

— Нет. Наверняка всё не так просто, как могло показаться, — заявил он уверенно. — Вот дела! Выходит, я сболтнул лишнего… Вэнь-сюн, пожалуйста, забудьте, что я сказал! Чжоу-сюн не такой человек. Уверен, у него была веская причина или какой-нибудь план, иначе он бы не опустился до столь скандального поведения. Прошу, не поймите его неправильно.

— Верно-верно. Не поймите неправильно, господин, — всё-таки влезла Гу Сян. — Разве вы не заметили, что пятки Чжоу Сюя указывали только на вас, когда он уходил? Очевидно же, его уволокли против воли!

На этот раз даже Цао Вэйнин уловил сарказм. Однако он был слишком смущен и только беспомощно моргал, глядя на девушку.

— Сестрица Гу, лучше помолчи, — вмешался более решительный Чжан Чэнлин.

Но молчание не могло унять тревогу Вэнь Кэсина. Кончилось тем, что он поднялся и, не простившись, отправился за Чжоу Цзышу.

Оставшейся троице пришлось довольствоваться обществом друг друга. Какое-то время они в смятении переглядывались, не зная, как продолжить разговор. Наконец Гу Сян судорожно сглотнула и тоненько пискнула:

— Ну вот. Теперь мой господин в полном отчаянии.

Цао Вэйнин покачал головой и произнёс со вздохом:

—«Стоит ветру и дождю подняться в ночи, кто знает, сколько слёз прольётся…»^[253] С древних времён любовь наносила самые тяжкие раны, но что тут поделаешь? 

Чжан Чэнлин подумал: «Да уж, добавить нечего». А раз добавить было нечего, он опустил голову, чтобы наконец-то поесть спокойно.

- - - - -

Незнакомка вела Чжоу Цзышу узкими переулками, сворачивая то вправо, то влево, пока они не оказались во внутреннем дворе какого-то дома, окружённого голыми сливовыми деревьями. Как только женщина толкнула входную дверь, изнутри повеяло насыщенным ароматом пряных благовоний. Приподняв занавеску из длинных нитей бисера, красавица прислонилась к косяку:

— Не заглянете?

Проследив за её взором, Чжоу Цзышу начал рассматривать внутреннее убранство комнаты. Смутно виднелись очертания кровати и зелёной шёлковой ширмы, комод в углу и длинное женское платье, висевшее рядом с большим бронзовым зеркалом. Коробочка с румянами была открыта, косметика находилась в полном беспорядке. Вот она —  легендарная и манящая «страна нежности»!^[254]

Чжоу Цзышу покачал головой с улыбкой сожаления:

— Этот скромный человек неопрятен и не посмеет в таком виде войти в дом прекрасной госпожи.

— Поздновато вспоминать о благовоспитанности, не находите? — рассмеялась женщина. — Неужели не зайдёте, даже если я буду настаивать?

Чжоу Цзышу снова улыбнулся и опустил голову, разглядывая свою обувь.

— Да простит меня госпожа. Даже запасись я двойной храбростью, не осмелился бы ступить в покои, где горят благовония «Красный курган». Боюсь, выйти получится только в виде трупа.

У красавицы слегка дёрнулся уголок рта, но она быстро взяла себя в руки и улыбнулась.

— Что, если и так? Вы пошли со мной, значит были готовы к неожиданностям, так зачем отступать в конце? Разве у мужчин нет поговорки: «Умри под пионом, и даже твой призрак обернётся сердцеедом»?^[255]