Глава 5

Я просыпаюсь следующим утром, и в комнате светло. Это нетипично... обычно мы встаем, когда еще темно.

Я моргаю и переворачиваюсь, запутавшись во времени. Трэвис рядом. Я ощущаю его запах. Я привстаю и обнаруживаю, что он сидит в кресле у окна.

Он читает мою книгу стихотворений, но опускает ее, осознав, что я проснулась.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ты чего меня не разбудил? Мы давно должно были отправиться в дорогу.

Он пожимает плечами и встает.

— Неважно. Подумал, тебе не помешает отдохнуть.

Я подвигаюсь, свешивая ноги с края кровати, затем похлопываю по покрывалу рядом с собой.

Он подходит и садится, наблюдая за мной с тихой пытливостью, которая слегка нервирует.

— Как ты себя чувствуешь? — повторяет он, но уже мягче.

— Нормально. Синяк немного побаливает, но ничего страшного. Я правда в порядке. Ты правда думаешь, что мужчины не пытались провернуть со мной подобное?

— Знаю, что пытались. Но он тебя везде лапал. Ударил. Я видел, как он сшиб тебя с ног. Он мог... — его лицо безупречно собранное, но акцент делается таким сильным, что мой желудок скручивает спазмом. Трэвис до сих пор очень расстроен.

— Он этого не сделал. Меня сбили, но теперь я снова на ногах. И даже если мне потребовалось больше времени, чтобы снова подняться, я не хочу, чтобы ты обращался со мной как со сломанной куклой или типа того.

Я вижу на его лице признание моих слов. Его челюсти разжимаются.

— Ладно.

— Так что мне не нужно проспать весь день, или что ты там себе придумал. Я хочу снова отправиться в дорогу. Нам нужно добраться до Форт-Нокса раньше, чем стадо.

— Сначала тебе надо поесть. Что-нибудь с протеином. Ты вчера пропустила ужин. Мы все равно выедем поздно, так что давай разведем костер снаружи и разогреем что-нибудь.

Я колеблюсь. Я очень проголодалась, но мы опаздываем.

— Я тоже умираю с голоду, — добавляет Трэвис.

— Ладно. Но прежде чем мы что-то сделаем, мне надо спуститься вниз. Я вот-вот описаюсь, — я направляюсь к двери, но медлю, понимая, что Трэвис идет за мной.

— Ты не пойдешь одна, — говорит он. — Никуда. Больше ни за что. Раньше я пытался дать тебе уединение. Быть... вежливым. Не слишком лезть к тебе. Но теперь этому пришел конец. Я не выпущу тебя из поля зрения.

Я выдыхаю и слегка улыбаюсь.

— Ладно. Но ты повернешься спиной, пока я делаю свои дела. Тут я провожу черту.

— По рукам.

***

День выходит неплохим. Мне уже лучше после вчерашнего, и осторожность Трэвиса помогает, потому что это дает мне нечто, чему можно противиться и давать отпор.

Не то чтобы я собираюсь бороться с его попытками защитить меня. Мы слишком расслабились, и оба это понимаем. Но необходимость дать Трэвису понять, что я не травмированная и не слабая, дает мне нужный запал, чтобы быть сильной.

По ходу дня ко мне возвращается уверенность. Слишком много всего случилось, чтобы зацикливаться на одном плохом моменте.

К вечеру я почти чувствую себя нормально.

Мы преодолели не очень большое расстояние из-за позднего выезда и урона от землетрясений, отчего приходится маневрировать и постоянно искать бензин. Когда начинает темнеть, мы проехали всего около пятидесяти километров.

Нам снова пришлось полностью съехать с разрушенной дороги, так что мы находим местечко в лесу, чтобы разбить лагерь на ночь. Трэвис показывает мне приемы самообороны и учит пользоваться его дробовиком, и от этого мне еще лучше. Он позволяет мне поспать первой после того, как я заставляю его пообещать разбудить меня для моей «смены».

Он правда меня будит. И если я подозреваю, что он бодрствовал больше половины ночи, то у меня нет доказательств. У меня нет никаких часов.

Я сижу спиной к дереву, держа оружие наготове, пока Трэвис спит у моих ног. В какой-то момент он протягивает руку и держится за мою лодыжку, как и несколько ночей назад.

Я не отстраняюсь.

Следующим утром воздух кажется более прохладным. Более свежим. Более близким к тому, что я помню по временам своего детства. Я глубоко дышу, пока мы делим меж собой банку консервированных персиков. После я напеваю себе под нос, сворачивая спальный мешок.

Я это не осознаю. Я делаю это машинально.

Но все же замечаю, когда вижу, что Трэвис уставился на меня.

— Что? — спрашиваю я.

— Ничего. Просто... ты что-то с чем-то.

Я не уверена, что он имеет в виду, но по его лицу понимаю, что это комплимент.

Я улыбаюсь ему, и он почти улыбается в ответ.

День проходит почти так же, как и предыдущий. Медленное продвижение вперед. Никаких встреч, кроме безвредных пеших путешественников.

После обеда мы видим весьма крупный ручей, и я спрашиваю, можем ли мы на время остановиться, чтобы наполнить бутылки и помыться.

Трэвис какое-то время изучает окрестности, пока не находит хорошее уединенное место, с двух сторон огражденное скалистыми выступами. Затем мы берем пустые бутылки, полотенца, мыло, маленькие бутылочки шампуня и идем к ручью.

Сначала мы наполняем бутылки, проверив качество воды (потом можно будет вскипятить для гарантии). Затем я снимаю рубашку, решая помыться в майке и трусиках, как в тот день ранее. Вода в ручье глубиной больше 30 см. Должно получиться.

Когда Трэвис встает рядом с дробовиком, лениво прислоненным к плечу, я спрашиваю:

— Ты же тоже помоешься, разве нет?

— Конечно. Но не одновременно. Тут очень тихо, но я не буду рисковать.

Я соглашаюсь без споров и расстегиваю джинсы.

— Я собираюсь зайти внутрь. У меня до сих пор не было возможности помыть волосы, а очень хочется.

— Нет проблем.

Трэвис не поворачивается спиной, пока я раздеваюсь и захожу в ручей, но и не смотрит на меня. Он осматривает окрестности, его поза выдает напряжение.

Я моюсь и ополаскиваюсь. Затем распускаю косы, опускаю голову под воду и намыливаюсь. Это так приятно, что я стону от удовольствия, пока вымываю шампунь из волос.

Трэвис наблюдает за мной, пока я промываю глаза водой, и я улыбаюсь ему.

— Я никогда не понимала, какая это роскошь — мытье головы.

Он лишь хмыкает.

Я не хочу испытывать терпение Трэвиса, задерживаясь надолго, так что выхожу на берег и вытираюсь. Я заворачиваюсь в полотенце, подтыкая его под мышкой, чтобы удержать, затем тянусь к пистолету.

— Мне надо обсохнуть перед тем, как надевать одежду, так что почему бы тебе не пойти мыться сейчас?

Он не спорит. Он кладет дробовик и подходит к краю ручья. Я стою на страже, совсем как он ранее, пока он раздевается до серых боксеров, которые я нашла для него. Он моется мылом и шампунем намного быстрее, чем я. Я знаю, что ему не нравится быть уязвимым на открытом воздухе.

Я стараюсь стоять на страже и не пялиться на него все время, но сложно отвести глаза. Когда он намокает, хлопок его трусов льнет к телу. Я вижу каждое очертание его фигуры. Сильные бедра. Крепкая округлая задница. Жесткие очертания рук и плеч.

Его тело не просто привлекательное. Оно сильное. Живое.

Что-то во мне тянется к нему так, как тянет к воде во время жажды.

Трэвис оказывается на берегу и вытирается прежде, чем я успеваю переварить свои чувства.

— У нас есть время, чтобы я расчесала волосы? — спрашиваю я у него.

Он на мгновение колеблется.

— Конечно, — он оборачивает полотенце вокруг талии и поднимает дробовик.

Я нахожу камень, на который можно сесть, и принимаюсь распутывать свои мокрые волосы. Трэвис напряженно ждет, выглядя до невозможности сексуально в одном полотенце и с дробовиком.

Я действую быстро и почти распутала волосы, но вдруг замечаю кое-что, когда Трэвис поворачивается.

— Ты ранен! — я встаю, и от движения мое полотенце соскальзывает.

Он удивленно моргает.

— Что?

— Ты ранен. Тот мужчина зацепил тебя ножом. Почему ты мне не сказал?

Он смотрит на свой бок, на порез, который опять начал кровоточить — наверное, от того, что он помылся.

— О. Это ерунда. Я почти и не заметил.

— Я не осознавала, что он тебя ранил. Ты даже не обработал порез.

— Я же сказал, ерунда, — он выглядит весьма раздраженным. Это почти вызывает облегчение. Значит, он оправился и стал самим собой.

— Ну, если мы не обработаем рану, может начаться заражение. Нельзя же так глупить! — мое полотенце продолжает сползать, так что я бросаю его и тянусь к джинсам. Мои трусики все равно почти высохли.

Трэвис скользит взглядом по моему телу, после чего резко отворачивается.

Надев джинсы, я подхожу к джипу и достаю нашу аптечку.

Трэвис мрачнеет.

— Я же сказал...

— Знаю, знаю. Это ерунда, — я сердито смотрю на него. — Ну, я все равно обработаю рану, хоть ерунда это, хоть нет.

Он больше не возражает, но его тело напряжено, пока я аккуратно очищаю порез, наношу мазь-антисептик и наклеиваю два пластыря. Его полотенце мне мешает, так что я сдергиваю ткань с его талии. Он свободно придерживает полотенце рукой. На нем все равно есть трусы, так что он не голый.

Прижимая пластыри к его коже, я внезапно осознаю, как близко стою. Я чувствую его тепло. Чувствую его чистый запах. Его тело крепкое, напряженное. Но оно реальное, мужское и такое близкое ко мне.

Я провожу пальцами вверх от пластырей по его боку и слышу, как он резко втягивает вдох.

Я смотрю ему в лицо и вижу, как его глаза блуждают от моего лица к груди. Мои волосы распущены. Моя майка до сих пор слегка влажная.

Я чувствую себя желанной в такой манере, которой обычно не испытываю. Его серо-голубые глаза пылают чем-то сродни голоду.

Я опускаю взгляд на его тело. Ткань его боксеров вздыбилась.

Он затвердел.

Между моих ног зарождается пульсация.

Мы оба молчим, не считая нашего учащенного дыхания. Его взгляд задерживается на моих грудях. Их ничто не прикрывает под влажной льнущей майкой. Я опускаю глаза и вижу, что соски заметно напряглись.

Я как будто чувствую их. Свои соски. Напрягшиеся под тканью.

Они реагируют на Трэвиса, как и остальное мое тело.

Затем он внезапно издает сдавленный звук и драматично отворачивается, густо покраснев.