Я не буду рисковать.
Даже ради защиты спутника в путешествии, которую мог бы дать мне Трэвис.
— Что скажешь, Лейн? Опусти оружие. Мы можем поехать в Форт-Нокс вместе.
Я сглатываю и качаю головой так резко, что две длинные косы, свисающие на спину, слегка подпрыгивают.
— Нет. Я останусь сама по себе.
Он выдыхает, но это лишь его реакция.
— Ладно. Будь осторожна.
— Я всегда осторожна. А теперь медленно подойди вперед и положи эту книгу обратно в мою сумку.
Он опускает взгляд на книгу в своей руке, будто забыл, что до сих пор ее держит.
— Стихи?
Может, это глупо — носить с собой книгу, когда каждый сантиметр пространства в сумке должен быть занят жизненно необходимым, но я не могла ее бросить. Это тонкая книга в мягкой обложке под названием «Самые Любимые Стихотворения», и я снова и снова читала ее бабушке, пока она умирала.
— Да. Верни ее, а потом отойди к самому зданию.
— Ладно, — он делает несколько шагов вперед, бросает книгу в мою открытую сумку, а потом начинает пятиться назад. — Ты совершаешь ошибку, девочка. Ты там не продержишься.
— Посмотрим.
Я замечаю, как он косится на свой дробовик, так и лежащий на гравии, тонким слоем насыпанном поверх утоптанной земли. Я на мгновение подумываю забрать его. Оружие почти так же ценно, как еда или работающий транспорт. Но я решаю этого не делать.
Как и все остальные, я придерживаюсь правила: если то, что я нашла, не принадлежит кому-то другому, то можно спокойно взять. Возьму и не поколеблюсь. Но этот дробовик — Трэвиса, и он стоит прямо здесь.
К тому же, дробовик очень большой, и я не до конца уверена, что в состоянии им воспользоваться.
Я смотрю на него и вижу, что он меряет меня взглядом. Он прекрасно понимает, о чем я думаю, глядя на его оружие.
— Я оставлю его тебе, — говорю я. — Но не подходи за ним, пока я не уеду.
— По рукам.
— До самого здания.
Он подчиняется, больше не пытаясь переубедить меня.
Как только он оказывается достаточно далеко, я подбираю сумку, перекидываю ногу через сиденье мотоцикла и убираю пистолет в кобуру. Затем завожу двигатель.
Он по-прежнему работает прекрасно.
Часть земли и гравия взлетает вместе с облаком пыли, когда я трогаюсь вперед, оставляя позади Трэвиса, его дробовик и остатки моего города.
***
Миру потребовалось всего четыре года, чтобы развалиться на части.
Мне было шестнадцать, когда в Германии упал астероид. Ударные волны и обломки от столкновения уничтожили большую часть Западной Европы. Астрономы видели его приближение, но он не должен был врезаться в нас. Они говорили об этом, воображали сценарии, если это все же случится. Но все это было теориями, и никто особо не обращал внимания.
Потому что он должен был пролететь близко, но не настолько.
Но ученые, да и все остальные, выучили суровый урок о непредсказуемости Вселенной. Траектория астероида изменилась совсем немножко. Это заметили за пару месяцев до столкновения, но мы никак не могли остановить такой огромный кусок камня, несшийся с такой скоростью.
Он врезался.
Астероид был не настолько крупным, чтобы спровоцировать полное уничтожение. Так сказали ученые.
Но все оказалось настолько плохо, что никто и не мог представить.
Массовое бегство из Европы за те два месяца перед ударом, подкосило мировую экономику и стабильность, пока все развитые страны принимали к себе как можно больше иммигрантов. Пыль и обломки, разбросавшиеся при ударе, заставили глобальную температуру понизиться, а дымка почти год заслоняла большую часть солнечного света.
И как будто этого оказалось недостаточно, планета пыталась воспротивиться атаке, породив разрушительные цунами, ураганы и землетрясения на всех континентах.
Мы в США не ощутили самого удара, но явно почувствовали его отголоски, черт возьми. Люди бежали с побережий, волнами устремляясь к центру страны, чтобы сбежать от натиска одного урагана за другим на восточном побережье и от постоянных землетрясений на западном.
Затем супервулкан под Йеллоустоном начал рокотать. Большого извержения так и не случилось, но на протяжении двух лет он постоянно выплевывал облака пепла.
Обширные протяженности сельскохозяйственных угодий в центре Северной Америки, которые едва пережили похолодание и дымку пыли, оказались добиты пеплом.
Это уничтожило нашу еду.
Электричество, средства связи и правительство рухнули следующими.
Люди умирали. И продолжали умирать.
В последней радиопередаче, что я слышала, озвучили предположительные подсчеты, что население мира сократилось вдвое.
Я была уверена, что теперь оно сократилось еще сильнее.
Некоторые люди прятались в бункерах, забрав с собой как можно больше еды и припасов.
Некоторые люди полностью сдались.
Некоторые люди объединились в блуждающие банды, которые стали известны как стада. Они иногда насчитывают аж до тысячи человек, передвигаются по остаткам дорог на грузовиках и танках, забирают все, что пожелают, убивают всех, кто встает на их пути.
Мой маленький городок насчитывал три тысячи жителей, когда мне было шестнадцать.
К тому времени, когда мне исполнилось семнадцать, нас осталось лишь полторы тысячи, потому что многие переехали из-за страха близости к побережью или примкнули к бандам или группам выживальщиков.
Люди, оставшиеся в Мидоузе, делали все возможное. Во второй год, когда сообщения о стадах, опустошавших все поселения, на которые они натыкались, становились все чаще, руководители города взорвали мост через реку, который служил основным средством въезда в Мидоуз. Две других дороги были горными и петляющими, защитить их было проще.
Большинство мужчин в городе, а также многие женщины умели охотиться, рыбачить и стрелять. Мы объединились с соседними городами, чтобы обслуживать и охранять электростанцию, так что электричество у нас сохранилось еще несколько месяцев после того, как остальная страна погрузилась во тьму. Еду делили и распределяли между всеми. Все старались вести свой вклад. Этого все равно было недостаточно.
Месяц назад, когда численность животных в лесах сократилась из-за перемены климата, а в реке перевелась рыба, большая часть из четырех сотен выживших в Мидоузе собрала вещи и отправилась в Форт-Нокс, услышав слухи о том, что армейская база в Кентукки охраняется остатками армии и принимает беженцев. То же говорилось о Форт-Брэгг в Калифорнии, но люди беспокоились, что это слишком близко к побережью, так что решили отправиться в Форт-Нокс. Единственные, кто не пошел с ними — это люди, не пожелавшие оставлять больных родственников, которые не могли пуститься в путь.
Например, я. Я потеряла деда, когда электростанция вышла из строя, и я не собиралась расставаться с бабушкой. Она умоляла меня уйти, но я отказалась. Не могла. Даже зная риски, я оставалась с двумя десятками других, и мы несколько недель влачили скудное существование.
Два дня назад моя бабушка умерла, и поэтому теперь я на пути в Форт-Нокс.
Может, я найду остальных жителей моего города.
Больше мне идти некуда.
***
Бензина в моем мотоцикле хватает почти на восемьдесят километров. Я держусь маленьких сельских дорог, где меньше шансы наткнуться на других людей, потому что «люди» неизбежно равно «опасность». Я неплохо справляюсь и сталкиваюсь лишь с несколькими маленькими группами, идущими вдоль дороги.
Видя, что бензин начинает заканчиваться, я сворачиваю на обочину и смотрю на дорожную карту, которую выдрала из старого атласа дома. Мне предстоит преодолеть еще почти пятьсот километров. Мне нужен бензин, и единственный способ добыть его — найти брошенное транспортное средство, откуда его еще не сцедили.
Непростая задача. Обычно надо отыскать заброшенный город и осматривать пустующие дома, пока не найдешь машину с бензином в баке. Так что я удивлена и полна подозрений, когда вижу нетронутый грузовик-пикап с багажником-кемпером, стоящий на обочине дороги.
Заброшенные машины обчищают за час, так что эта, наверное, только что остановилась.
Я притормаживаю и не вижу, чтобы в грузовике кто-то сидел.
Наверное, закончился бензин. Обычно именно по этой причине транспортные средства бросают на обочине. Но также есть вероятность, что возникли какие-то механические неполадки, и в баке есть бензин.
Надо проверить. Каким бы маловероятным это ни казалось, любые шансы найти бензин слишком важны, чтобы забить на это.
Направив мотоцикл на обочину перед машиной, я слезаю и иду к водительской дверце.
Я ахаю, осознав, что на сплошном сиденье-скамейке находится мужчина.
Он обмяк, и поэтому я не увидела его с дороги.
Его рубашка пропиталась кровью.
Мой первый инстинкт — быстро сдать назад. Этот мужчина явно погиб насильственной смертью, и от этого я хочу держаться как можно дальше. Но машина может быть в рабочем состоянии, и тут может иметься бензин. В кузове могут иметься припасы. Я буду дурой, если не проверю просто из-за крови и мертвого тела.
Так что я беру нервозность в узду и подхожу снова.
Открываю дверцу и толкаю обмякшее тело мужчины от руля, чтобы дотянуться до замка зажигания.
Тело до сих пор теплое. И не такое обмякшее, как я ожидала.
А потом оно стонет.
Я отшатываюсь, когда мужчина открывает глаза.
Его взгляд встречается с моим, рот открывается. Он пытается что-то сказать, но получается лишь невнятный хрип.
Я осматриваю его рубашку в поисках источника крови и вижу уродливую рану на животе. Похоже на огнестрельное ранение. В дни, когда существовали медики и работающие больницы, такое ранение, наверное, можно было пережить, но сегодня он никак не выкарабкается. Вот-вот испустит последний вздох.
Я чувствую некую тошноту, но не грусть. Смерть незнакомцев меня уже не трогает.
И если в грузовике есть бензин, мне он нужен.