– Твои лирические наклонности спасли мне жизнь, – сказал Хелот, заканчивая возиться с повязкой. – Если бы ты не отъехал в сторону полюбоваться природой, меня бы повесили.

Алькасар захохотал, блестя белыми зубами:

– Это точно!

Греттир содрогнулся.

– Меня убьют? – спросил он.

– Когда-нибудь – несомненно, – утешил его Хелот и затянул завязки мешка с целебными травами. – Но, во всяком случае, не сейчас.

– Эй, постой, – вмешался Алькасар. – Мне показалось, что ты хочешь отпустить его, Хелот.

– Правильно.

– Он никуда не пойдет, – заявил сарацин. – Это мой пленник, и я говорю: он останется здесь.

– Да? – спросил Хелот странным голосом. – И что ты, в таком случае, собираешься с ним делать?

Сарацин слегка нагнул голову и ответил очень сдержанно:

– Я поступлю с ним, как захочу.

Хелот посмотрел ему прямо в глаза прямым, тяжелым взглядом. Он молчал так долго, что сарацин неожиданно смутился и закричал:

– Эта бледная сопля предаст тебя за первым же углом! Разве можно доверять рыцарю, да еще норманну? Ты сошел с ума, Хелот!

– Он уйдет в Ноттингам, – повторил Хелот совсем тихо и коснулся своего меча.

Алькасар побледнел, отступил на шаг, потом пробормотал сквозь зубы ругательство на своем языке, резко повернулся и пошел прочь, расшвыривая ногами лежавшие на земле комья снега и ветки,

Ранним утром Хелот ехал по лесу, направляясь к городу Ноттингаму, и улыбался. На душе у него было так свежо и чисто, будто ему снова десять лет и он идет к своему первому причастию.

Накануне ему пришлось выдержать штормовой гнев Малютки Джона и ядовитое кипение отца Тука, которые негодовали на него за «дурацкое и трижды дурацкое» (по выражению духовного отца) решение отпустить Греттира Датчанина. Положение смягчил сынишка вдовы, который весьма кстати вспомнил, что у Хелота, вроде бы, действительно был в Ноттингаме какой-то приятель из норманнских вельмож и вот этот-то вельможа и помог вызволить браконьера из тюрьмы. Заявление рыжего Робина вызвало всеобщее недоумение. Алькасар был мрачнее тучи и на Хелота не глядел.

– В Ноттингаме меня знают как рыцаря Ордена Храма, – заявил Хелот. – Думаю, не будет ничего страшного, если я отправлюсь туда завтра один и посмотрю, что можно сделать.

Они сидели в харчевне Тилли и Милли в урочище Зеленый Куст и от волнения поглощали эль в чудовищных количествах. Милли запыхалась и стала красной как свекла, умаявшись таскать кувшины и наполнять кружки.

– Сын мой, у твоего плана есть чудовищный недостаток, – заявил отец Тук. – Его основа – доверие к человеку, которому мы никак не можем доверять. Надо было прирезать этого Трентира, или как там его, и дело с концом.

Стрелки закивали, Алькасар смотрел на своего друга угольными глазами, пылающими лютой злобой.

– По-моему, – неожиданно сказал сарацин, – мне надо бы пойти вместе с Хелотом.

Хелот задумчиво потыкал пальцем в пену, вскипевшую в его кружке, чтобы она опустилась, потом все так же задумчиво облизал палец.

– Это до первой встречи с Гарсераном, – сказал он наконец.

– Вот уж не думаю, что он меня узнает, – пробормотал Алькасар без особой уверенности.

– Вот как раз тебя он узнает с первого взгляда, – сказал Хелот и залпом допил свою кружку, после чего уставился Алькасару в лицо прямым взглядом. – Ты ему столько крови попортил, что он тебя и на смертном одре вспомнит.

Отец Тук громогласно заржал и опустил на плечо Хелота свою красную лапищу.

– Еретик из Лангедока, как всегда, прав, – заявил он. – Иди один, мой сын, и да пребудет с тобой святой Бернард Клервосский.

И вот зимним утром он едет один по зимнему лесу, и вороной Шериф тихо ступает по наезженной ноттингамской дороге – для одних торной, для других полной неожиданных опасностей.

Вдруг вспомнился день, когда он впервые увидел Робина из Локсли, знаменитого разбойника. Хелот был уверен – хотя, откуда взялась такая уверенность, еще не понимал, – что когда-нибудь все эти замечательные разбойничьи приключения закончатся большой кровью. Слишком уж много Локсли занят тем, что пытается заставить окружающих ценить свободу. Для этого он избрал, несомненно, кратчайший путь, а именно: тыкать людей носом в их же собственное дерьмо. Интересно, что сказал бы по этому поводу святой Сульпиций?

Неожиданно Хелоту пришло на ум, что, возвращаясь в Ноттингам к Греттиру, он полностью отдает себя в руки юного датского рыцаря. Ведь мальчик при желании мог бы его выдать шерифу в любой момент. Однако Хелот отмахнулся от этих мыслей. Греттир был еще в том возрасте, когда люди поступают соответственно ожиданиям окружающих. И если от мальчишки ждать одного только благородства, то он, скорее всего, проявит себя достойным потомком древних датских королей – не реальных, конечно, а из легенд.

Хелот без труда отыскал дом Греттира неподалеку от ворот святой Цецилии. Улица поднималась в гору, и Хелот ехал не спеша, чтобы не утомлять попусту вороного Шерифа. Это была старая часть города, и здесь сохранились еще дома, у которых верхние этажи были на три-четыре локтя шире нижних. Некоторые почти смыкались, закрывая небо, и поэтому улица была довольно темной и достаточно унылой. Хелот поймал вдруг себя на том, что задыхается, – привык к лесной вольной жизни.

Когда он спешился и загремел дверным кольцом, приоткрылось зарешеченное окошечко над воротами и там показался блестящий глаз.

– Доложите о Хелоте из Лангедока, рыцаре Ордена Храма, – велел Хелот, старательно копируя хамский тон Гури Длинноволосого.

Окошечко лязгнуло и закрылось. В ожидании, пока ему откроют, Хелот поглаживал своего коня, оглядывая улицу с таким видом, будто собирался купить здесь пару десятков домов, затем, утратив терпение, пнул дверь сапогом – и тут она раскрылась. На пороге, согнувшись в поклоне, стоял слуга. Не удостоив его взглядом, Хелот прошествовал мимо и только бросил на ходу:

– Присмотри за лошадью.

Греттир вышел ему навстречу, путаясь в длинной ночной рубахе. Он старательно прикрыл за собой дверь спальни, и Хелоту почудилось, будто оттуда донесся недовольный женский голос. Греттир покраснел и воровато оглянулся на спальню, однако Хелот сделал вид, что ничего не замечает.