Десятника звали Хашта. Он был легко ранен - в левое плечо. Сидел, одновременно откусывая от лепешки и затягивая зубами узел на повязке. Хашта и слушал местного балагура, и не слушал, мимолетно улыбаясь шуткам и поблескивая белками глаз.
- Ну-ка! - произнес чей-то громкий голос.
Воины загомонили, уступая место, и к костру протиснулся кряжистый дядька. Тот, что спас мне жизнь. Это и был сотник.
Оглядел собравшихся, хмыкнул. Его угостили лепешкой, вином в полой тыкве. Отведал и того, и другого. Встретился глазами с Хаштой, еле заметно кивнул ему.
Сотник сказал, что подслушивал у палатки начальства. Там решено, что битву выиграли мы, и потому завтра отходим к реке Дуалу.
Известие было хорошее. Мы просидели у огня до глубокой ночи. Выпили все вино, какое только нашлось. Потом заснули.
Я очнулся. Мы с Мурзиком лежали рядком на диване, будто супруги на брачном ложе, а Цира без сил оседала на табуретке. Мы видели, как она кренится набок, хватаясь слабеющими руками за табуретку, но не могли даже пошевелиться, чтобы ее подхватить. В конце концов Цира с грохотом повалилась на пол и тихонько, бессильно заплакала, скребясь пальцами по полу.
Первым пришел в себя Мурзик. Отбросил одеяло, скатился с дивана и подобрался к Цире. Улегся рядом большой неопрятной кучей. Она подползла к нему и свернулась клубочком. Мурзик погладил ее, как кошку. Кое-как встал. Поднял Циру и перетащил ее на диван.
Цира бухнулась рядом со мной, задев меня локтем по лицу. Я простонал, мотнул головой. Сел.
Мурзик пошел на кухню за водой.
Цира, громко глотая, выпила принесенную Мурзиком воду.
- Загоняешь ты себя, - сказал ей Мурзик.
Цира подержала стакан в руке и вдруг с визгом запустила им в стену. Стакан разбился, осквернив обои остатками воды.
- Гад! Гад! Гад! - завопила Цира, подпрыгивая на диване. Меня мягко потряхивало рядом с ней. - Сукин сын! Мерзавец!
Мурзик изумленно моргал.
- Сволочь! Коммунистическая гадина!
- Да что с тобой? - тихо спросил Мурзик. - Что я тебе сделал?
- Мне?!. Мне?!. Ты всем!.. Всем нам!.. Всем! Ты... Ты!.. Ты сделал... Ты... Энки...ду...
Она расплакалась - бурно, навзрыд.
Мурзик сел на пол возле дивана, заглянул Цире в лицо. Вытер своим толстым пальцем слезы с ее щеки.
- Ты чего, Цирка... - прошептал он. - Ты чего плачешь?..
- Ты нас предал... Ты нас бросил... - захлебывалась Цира. - Ты погряз в своих комми...
- Вы же сами мне велели... Вот и господин мой скажет... - бормотал Мурзик виновато. - Я же для пользы...
Я сел рядом с Цирой на диване и резко спросил Мурзика:
- Нашел стерву?
- Да... И в доверие к ней втерся... Она меня на курсы всеобщей грамотности отправила... Читать-писать обучаюсь за счет партии...
- Мы тебя не для грамотности туда направляли!
- Так это... господин... - сказал Мурзик. Он заметно сделался прежним.
- Слушай ты, Хашта, - сказал я. - Хватит называть меня господином. Привыкай теперь к Даяну.
- Хорошо, - сказал Хашта.
- И волосы отпусти. Не стриги под полуноль.
- Хорошо, - повторил Хашта.
- И серьгу себе купи. Я денег дам.
Он заморгал.
- Так это вы были?.. - спросил он тихо. - Тот паренек...
Паренек?
- А какой я был? - спросил я.
- Нет, вы сперва скажите... У костра - это вы сидели?
- Там много кто сидел.
- Нет, возле самого сотника. Еще вином его поили из тыквы.
- А... вином - это я его поил. Он мне жизнь спас.
Хашта-Мурзик засиял. Потянулся через Циру, схватил меня за руку. Сжал.
- Он этот глоток вина потом долго вспоминал...
- Почему? - поразился я.
Хашта пожал плечами.
- Вино хорошее было... Он знаете как говорил? Много, говорил, я вина в жизни выпил, но самое лучшее - то, что от души... Одно - в харчевне у Харранских ворот, из рук пригожей девки, а другое - поил меня, говорит, один раздолбай после боя у реки Дуалу...
- Ну, и какой я был?
- Да такой же, как теперь, только покрепче, что ли...
Придя домой, я застал у себя Мурзика с Цирой. Они сидели на кухне, за столом, разложив какие-то бумаги и уткнувшись в них нос к носу.
- Обед в термосе, - сказала Цира, не поднимая головы.
Я вошел в комнату, снял с подоконника толстый цирин термос, достал бумажную тарелку и вытряхнул на нее содержимое термоса. В комнате запахло съестным. Тушеная картошка с куриными фрикадельками. В томатном соусе. Умеет Цира порадовать мужчину.
Сел на диван с тарелкой на коленях и начал есть. Руками. Съел быстро, обтер руки об одеяло и направился на кухню. Выбросил пустую тарелку. Ведро было переполнено.
- Вынес бы ты, что ли, мусор, Хашта, - сказал я.
Мурзик-Хашта оторвался от бумаг. Посмотрел на меня виновато.
- Я сейчас, Цира, - сказал он. Встал, взял ведро. Потопал на помойку. Лежавшая сверху скомканная бумажка вывалилась из ведра и упала на пол. Тотчас же кошка, доселе невидимая, - караулила, что ли? - возникла из небытия и принялась с топотом гонять бумажку.
Я всегда считал, что кошки - бесшумные твари. Что они крадутся на мягких подушечках лапок. Наша кошка, Плод Любви, бегала с топотом, какой не снился самому завзятому барабашке.
Когда за Мурзиком захлопнулась входная дверь, я заглянул в бумаги.
Это были грамматические упражнения.
- Ну что ты во все суешься? - недовольно спросила Цира. - Кто тебя звал?
- Во даешь, Цирка! - сказал я развязно. - В конце концов, это моя квартира. А Мурзик - мой раб.
- Он уже почти не раб.
- Я еще не подписал все бумаги. И гражданство ему еще не выправил.
- Все равно, Энкиду...
- Только этого нам и не хватало, - сказал я. - Энкиду-коммунист. А ты что тут делаешь, Цира? Помогаешь Мурзику листовки писать? Призываешь к мятежу с бомбометанием? Злокозненным комми потворствуешь?
- Я у Мурзика ошибки проверяю, - сказала Цира холодно. - У него, между прочим, завтра контрольная по вавилонскому.
- Покажи.
Я взял листок и стал вчитываться в мурзиковы каракули. Неумелой рукой беглого каторжника было выведено:
КАГДА РАБОЧИЙ КЛАС АСВАБАДИЦА,
ТО СДОХНЕТ ВОВИЛОНСКАЯ БЛУТНИЦА.
- "Вовилонская", - фыркнул я, бросая листок обратно на стол.
Цира аккуратно исправила "о" на "а" и сердито велела не мешать.
Когда Мурзик вернулся и осторожно поставил ведро на место, я сказал ему: