Медведь забавлялся. Мы наблюдали за ним с раскрытыми ртами. И страха у нас почему-то не было. Будто это не грозный зверь, а теленок, разыгравшийся бычок. Зимогор тоже спокойно стоял и улыбался в бороду. Затем он достал кисет и начал закуривать. Ожили и мы, начали перешептываться. Ванька Вехтев вытянул из кармана пугач и показал Потапу. Тот одобрительно кивнул головой:

- Пальни!

Выстрел шарахнулся между скал, расплескался эхом. Медведь прекратил свое занятие и повернулся в нашу сторону. Глаза маленькие, круглые, злые. Увидел нас под скалой, разинул пасть и рявкнул. Да так рявкнул, что не знаю, как у других, а у меня волосы на голове поднялись.

Зимогор вытащил из-за голенища нож, показал его медведю и грозно приказал:

- А ну-ка, Михаил Потапыч, улепетывай отсюда, пока я тебе брюхо не распорол. Хватит безобразничать, угланов да баб пугать. Ишь ты, нашелся проказник!

И вдобавок свистнул, вложив в рот два заскорузлых пальца. Медведь припал на лапы и, косясь на нас, пошел наутек вдоль отвесных скал, прыгая с камня на камень.

Тут и мы на него заорали все, припоминая ему вчерашнее. А потом вдоволь наелись малины. Да еще домой в фуражках принесли.

Нынче-то на Качканаре спокойно. Народу вокруг, как в муравейнике. От графов Шуваловых и духу не осталось. Пришли новые люди, советские. Боевые. Веселые. Обогатительный комбинат строят, жилые дома, магазины. Гору рвут аммоналом. Руду из нее выбирают. Новый, настоящий хозяин на гору пришел.

НА РОЖОН

Почти двести километров от стойбища Бахари шел старый охотник Родя со своим сыном Степаном к промысловой избушке. Шел и радовался. Богатая должна быть нынче охота. А как же. На кедраче уродилось много орехов. От рябиновых ягод красно в глазах. Ого! Все звери, все птицы пожалуют в промысловые угодья Роди. Председатель колхоза потом скажет:

- Молодец Родион! Ты у нас лучший добытчик. А на этот раз ты самый самейший. Получай обещанную премию - ружье-тройник.

Шутка ли? Два ствола гладких, третий витой. Из витого ствола пулей бей сохатого наповал, медведя бей. Не бегай по пятам за лисой, за песцом. Не жди, пока попадут в капкан. Увидел вдалеке и бери на мушку. Плохо ли?

Степан вместе с лайками, Цыльмой и Щугором, тянул узкие на высоких копыльях тяжело нагруженные нарты. На них в мешках сухари, крупа, мука, сливочное и топленое масло, боеприпасы и два меховых одеяла.

Шедший налегке Родя тоже впрягся в лямку.

- Поживее, Степашка! Звери-то, птицы-то ждут, поди, нас, а?

- Знамо, ждут,

- Вот-вот. Я тоже думаю. С утра пораньше станем выходить на промысел. Много спать тебе не дам. Будить стану, сразу подымайся. Ты спать ой какой здоровый. Уснешь, медведь под ухо рявкнет - не пробудишься.

- С утра до ночи ходим по лесу, вот и спится.

- Дома будем отсыпаться. Смотри-ка, зима пришла. Выпал снег, нынче немного снега. Шибко хорошо. На снегу про зверей все написано. Не ленись только. Мы с тобой, Степша, обязательство взяли добыть пушнины больше всех.

- Взяли.

- О-о. Тройник-то, премия, кому достанется? Нам?

- Нам. Если все будет хорошо.

- А когда у нас было плохо? В верховьях реки Ильмы угодья всегда добычливые. Вот как!

Безусый, большой, кривоногий, будто рожденный для того, чтобы волочить грузы, сын Роди вначале во всем поддакивал отцу, хотя ему было не до разговора. Ременная лямка резала плечо, нарты то и дело застревали на пнях-колодинах, их приходилось приподнимать, толкать сзади, подбадривать собак. Парень устал, вспотел в меховой одежде. А размечтавшийся старый охотник допекал его разговорами. Потом сын совсем не стал обращать внимания на отцовскую болтовню. И чтобы не обидеть старика, занялся собаками: то упряжь подправит, то вицей шевельнет собаку, которая лениво тянет.

Родя на сына не обиделся. Молодой ведь. Свое на уме. Зазноба в стойбище осталась. Жалко, поди-ка, оставлять было. А у старого душа поет. Иначе-то как. Пошел на Ильму, на промысел. Всю весну и лето околачивался возле дома. Скукота. А в парме, в глухих лесных местах, на водоразделе двух рек, птицы выводили птенцов, звери - зверят. Сколько их теперь там? Много, ох, много, наверное!

Помогая сыну везти поклажу, Родя посматривает по сторонам. Все на глаз попадает и все радует. Вот березка потеряла листочки и оделась в иней. Рябинку чуть не до земли склонили подмороженные, но никем не тронутые ягоды.

Посыпанная снегом, в тулупе до пят, стоит елка. Ей тепло. И пустит она за пазуху, спрячет, пригреет белку, рябка. А кедр! О, добрый, пушистый кедр всех примет, накормит, приютит.

Прежде чем добраться до становища, охотникам четырежды пришлось ночевать в глухом лесу, прикорнув к костру, к тлеющим, поваленным друг на друга сухарам.

Но вот и промысловый стан. Избушка стоит на заснеженном бугре под стеной старого седого, но вечно кудрявого кедрача. Завидев ее, собаки поднатужились и лихо подтащили нарты к дверям, подпертым палкой. Пока Степан выпрягал собак и развязывал воз, Родя деловито оглядел холодное, подернутое куржаком, жилище. В нем все было так же, как оставлено весной. На подоконнике банка с солью, пара деревянных расписных, под лаком, кировских ложек и коробка спичек. В закопченном ведре, подвешенном к потолку, лежала в мешочках остатки круп, сухари. Затем старый охотник проложил след под бугор к незамерзающему, парящему ключу. Ладошкой зачерпнул воды, попил, крякнул, рукавом обтирая бороду:

- Хороша водичка, будто с сахаром!

От живого искристого родника, положившего начало реке Ильме, старик прошел в кедровник к лабазу. Высоко над землей на четырех столбах стоит бревенчатая амбарушка с приставной лестницей. Поднявшись наверх, Родя всунул туловище в узкое отверстие кладовой, потом начал выкидывать на снег потертые лосиные шкуры, старые изношенные одежды, служившие постелью.

Вскоре над крышей избушки тоненькой струйкой взвился сизый дымок. Охотничий стан на Ильме выглядел обжитым.

По утрам, еще до свету, подымался старый охотник, разжигал огонь в каменушке и при красноватом отблеске пламени готовил еду. Промысловикам сразу же повезло. В первый день охоты они добыли матерого сохатого. Вот как! За три поездки на нартах еле приволокли мясо. Теперь можно было не скупиться. Есть досыта. И собак кормить.

Когда по избушке распространялся ароматный запах вареной лосятины, Родя будил сына:

- Степша! Гляди-ко ты, как разоспался. Вставай. Лиса была, в окошко стучала, хвостом вильнула, звала. А ты дрыхнешь. Эх, ма!

Растормошенный Степан поднимался на нарах. Сидел и снова сидя засыпал. Родя зажимал ему нос. Тогда парень раскрывал глаза и окончательно просыпался, выходил за дверь избушки, Умывался снегом. И вместе с отцом принимался за еду.

Уже сытые, накормленные, большие серые собаки лежали у порога и поглядывали на хозяев. Дескать, скоро ли вы? Мы готовы. Берите ружья.

А собаки, Щугор и Цыльма, были отменные лайки. С азартом шли за птицей и зверем. На птицу лаяли настойчиво, но не спеша, на зверя - с приступом, зло. На охоту Цыльма ходила с Родей, Щугор - со Степаном.

Старый охотник промышлял обычно к северу от избушки, молодой - к югу. И оба каждый день возвращались с богатой добычей. В кедровом бору и примыкающих к нему ельниках, осинниках и рябинниках много было белок, куниц, лисиц, зайцев. А в середине зимы нередко попадались и песцы, прикочевавшие из тундры.

Однажды, возвратившись, с охоты, старик сказал:

- Беда пришла, Степша. Росомахи появились в угодье. Два зверя. Спаренные. В Клюквенном болотце разметали пасть, песца, из ловушки выволокли. Погляди-ка.

Родя достал из сумки клочья песцовой шкурки.

- Ова-а! - сказал изумленный Степан. И сделал большие круглые глаза.

- Так-то житья не будет от грабителей, - продолжал Родя. - Что станем делать, парень, а? Вот напасть!

На другой день оба охотника отправились на Клюквенное болотце, нашли развороченную ловушку и пустили собак по следу росомах. Шарьте-ка. Да на деревья заглядывайте. Следы были уже старые, и лайки скоро сошли с них. Вокруг было много горячих следов всяких зверей. Они куда интереснее!