— М-мы, — хмыкнул Попович. — Сколько же вас, таких «ненавистников»?

— Сколько есть — я всех вам передам. Сами знаете, как за мной здесь жандармы гоняются.

— Напугал. Да, если хочешь знать, я года три тому на Рике двух жандармов так друг о дружку стукнул, что потом их водой отливали. И, конечно, сразу же им перехотелось разгонять забастовщиков.

— Драться теперь придётся разве что напоследок, а сначала…

И Лой рассказал, чего ждут от Поповича советские товарищи: лесника предполагалось сделать связным Кикины.

Вскоре в новом серяке явился отец — было видно, собрался в дорогу. Он объяснил сыну:

— Видишь ли, с того времени, как ты бежал за перевал, прошёл целый год. За это время у границы могли появиться новые посты. А ты, наверное, хотел идти по прежней, проверенной дороге.

В самом деле, спохватился сын, он об этом как-то не подумал. К тому же на этот раз у него материалы, плёнки. Нужен проводник!

— Есть там один человек, — продолжал отец. — Федор Хмиль, лесник. Я как-то шил ему серяк. Помню, говорили о России… Да и живёт под самым перевалом, на хуторе Лопушном.

Отец сел в автобус, который шёл из Хуста в Торунь. В горах нашёл Хмпля. Сказал прямо, без обиняков:

— Знаю тебя, Федор, не первый день и не первый год — могу тебе довериться. Сын Иосиф и его товарищ хотят уйти в Россию. Не покажешь им свою тропинку?

Хмиль, улыбнувшись, молча пожал его локоть.

Шумной ветреной ночью Лой с Кикиной перешли границу. На советской стороне дорогу преградили пограничники. Лой назвал пароль:

— Я — Косуля. Направляюсь к Орлову…

Орлов встретился с ними в коридоре, крепко пожал им руки:

— С прибытием, товарищи! Мы, признаться, уже заждались. Ну, заходите, заходите…

Лой отпорол подкладку серяка и достал записки, которые приготовил Кикина. Выложил на стол плёнки. Орлов бегло пробежал глазами донесение и сразу же оценил роботу:

— Спасибо. Молодцы… Ну, а теперь… Как говорил Кутузов, солдату перед боем надо первым делом хорошенько выспаться.

В Гармиш-Пахтеркирхене, бывшей зимней олимпийской столице, погода на этот раз удивила не только заезжие парочки, приехавшие в предгорья Альп из Мюнхена, Дрездена, Лейпцига на собственных машинах полюбоваться видами, посидеть в сказочном гроте, где день-деньской гремели марши. Даже толстяк Франц, владелец известного пивного мабара «Кранц-отец и сыновья», отстегнул фартук и, позабыв о кровяных колбасках, жарившихся на кухне, выскочил на белую, совсем белую мостовую улицы, где забавлялись его внуки. Снег нагрянул необычно рано, а лёгкий морозец позволил трамбовщикам горнолыжных трасс проложить для гостей, отдыхавших в Гармише, удобные маршруты среди тихих серебристых елей.

Из домиков, которые, казалось, обошли все бури, бушевавшие в последние месяцы сорокового года, вывалились грузные бюргеры в цветных свитерах и их солидные подружки, мечтавшие сбавить вес в горах, шумно шли к подъёмникам.

Разве что Ханс-Иорген Кнехт, сметая снежок с панели летнего бассейна, устроенного среди дачного дворика, скучающе поглядывал на сытых туристов. Он ждал, пока появится Кнехт-старший, его высокопоставленный «фатти». Дача — стилизованный под старинную крепость домик, с маленькими башенками, каменной стеной и даже рвом, была выстроена Иоргеном Кнехтом, владельцем крупного химического концерна в Эссене за последние года полтора — насколько знал Кнехт-младший, за счёт прибыли от срочных военных заказов, — и отец проводил в ней не менее трёх-четырёх месяцев в году, проложив сюда линии связи со своими заводами и компаньонами. Сам Ханс неохотно наведывался в отцовское «гнёздышко», ибо он побаивался своего «фатти»: тот держал его на расстоянии, только один раз и позаботился о нём — устроил в службу абвера. Сделать это Кнехту было вовсе нетрудно, ибо он принадлежал к «кружку друзей фюреpa» — обществу избранных и доверенных лиц из высших промышленных, финансовых, военных кругов. Кнехт был на близкой ноге с теми, перед которыми сынок, в общем обладавший завидными нервами, робел, как гимназист. Солидная служба тем не менее не приблизила отпрыска ни на шаг к полным отцовским сейфам, хотя он в душе на это весьма надеялся. И теперь Ханс терялся в догадках, зачем он вдруг понадобился «фатти». Вызвал начальник их отдела, вручил предписание — явиться сюда, в Гармиш, не преминув заметить, что о сроке его возвращения сообщит ему отец.

У калитки скрипнул снег. Кнехт-старший, затянутый в коричневый с яркими цветами свитер и узкие брюки, отбил лыжи и поставил их аккуратно в стойку. Ханс поднялся, подумал про себя, что глава их семейства, несмотря на все шестьдесят лет, подтянут, как солдат. Ещё бы — три хорошеньких массажистки на утреннем сеансе, тренер-гимнаст после обеда, лыжи, хвойные ванны, а ты возись с вонючими клиентами в каких-то непонятных карпатских сёлах…

Герр Иорген шагнул к нему навстречу и, нахмурив брови, заглянул в глаза.

«Все знает, — отметил про себя сынок, — буквально все. Неужели начальство ему докладывает о моей работе?»

— Да, в Карпатах совсем огрубел, одичал…— прочитал он мысли своего папаши. — Но не беда, мне предстоит более приятная миссия. Недаром я изучал французский

— С твоей «приятной миссией» придётся обождать…— отец повернулся и зашагал к дому.

Ханс знал его привычку и, не ожидая приглашения последовал за ним.

Усевшись на старинный жёсткий стул в небольшом кабинете и закурив сигару, Кнехт-старший продолжил свой разговор с сыном. Как и раньше, в редкие их встречи, герр Иорген цитировал фюрера вперемежку с Ницше преподавая сыну известные истины об «избранности нордической нации». Затем открыл папку и прочитал выдержку из документов второго венского арбитража, знакомых службам абвера до каждой запятой. Тем не менее сынок счёл нужным помолчать, изобразив полнейшее внимание. А отец разошёлся:

— Мы заставили эту полнейшую бездарность в сюртуке — венгерского премьера — подписать то, что нам было нужно. Я имею в виду соглашение о «национальных меньшинствах». Этот термин временный — наше меньшинство на отданных им землях впоследствии станет большинством. А пока что, согласно формальностям, венгерское правительство будет заботиться о том, чтобы немцы, проживающие в Венгрии, не терпели никакого ущерба из-за национальности и национал-социалистского мировоззрения, с которым они солидарны. Кроме того, им предоставляется право создания своих организаций и свободного общения с Германией на культурном поприще.

— Это интересно, мой фатти, — Ханс слегка притронулся к прилизанным волосам.

— Интересно, дорогой, другое, — торжественно продолжал Кнехт-старший. — В тридцать шестом я был в качестве гостя графа Шенборна в Подкарпатской Руси и посетил одно село…— Он вставил монокль и прочитал с трудом название селения на жёлтом обороте фотографии, лежавшей на столе:— «Уст-тшерное»… С этим «буковым языком», как острят венгерские коллеги, можно вывихнуть челюсть… Помню, оттуда направился по красивой речке к чудо-озеру. Там великолепные леса, а выходы породы на берегах свидетельствуют о наличии богатых минералов. И я себе подумал: это самое карпатское Уст-тшерное должно быть названо иначе — ведь там живут немцы, настоящие немцы! В двух шагах от нетронутых корабельных сосен и в трёх — от богатейших залежей соли. А вот типичный верховинец, село Вутшковое.

Поймав вопросительный взгляд сына, Кнехт самодовольно заключил:

— Я все уже предусмотрел, Ханс. Наступило время заполучить нам этот лес, эту соль и кое-что ещё. В Карпаты уже отправилась группа моих изыскателей и инженеров — ты встретишь их там в качестве организаторов вечеров «немецкой национальной культуры». Придали им для пущего эффекта двух певиц и конферансье. С Будапештом я договорился — и мы создадим смешанное акционерное общество по использованию естественных ресурсов этого района. Твоя задача — подобрать будущих надзирателей из тамошних немецких колонистов… И не смотри на меня так, словно тебя ожидает открытие нового острова и приручение туземцев. Наши острова теперь— в Европе. Германия создаст себе колонии на своём материке!