Глава вторая

Сойер морщится, кривя губы, и, прежде чем я успеваю его остановить, он начинает раскрывать рубашку, медленно расстегивая пуговицы. Он борется с ними, его плечи напряжены и дергаются, когда он давит ту же пуговицу в третий раз — очевидно, ему больно. Я инстинктивно отворачиваюсь, щеки пылают румянцем, но вместо этого я тянусь, чтобы помочь ему.

Я избегаю его взгляда, расстегивая его рубашку, мои руки трясутся, и эта дрожь не имеет ничего общего с болью, которая, кажется, пронзает меня рикошетом. Вместо этого я чувствую себя странно обманутой из — за того, что вижу Сойера раздетым именно так. И тут же мне становится стыдно за то, что я вообще так думаю в такое время.

Я стягиваю фланель с его широких плеч, чувствуя, как тепло исходит от его груди, когда я приближаюсь. Неспешно убирая ткань, я не могу оторвать взгляда от его загорелой кожи, влажной от пота. Капли катятся по холмам его щедрых мускулов, следуя по дорожке к темным волосам, поднимающейся чуть выше его талии. Проходит несколько вдохов, прежде чем я понимаю, что пялюсь. Но со всеми этими мышцами трудно не сделать этого.

Когда я заставляю себя посмотреть на него полностью, жар, обжигающий мое лицо, испаряется, и его место занимает беспокойство. Его плечи испещрены синяками, все они крупнее и темнее, чем тот, что на его челюсти. Они представляют собой калейдоскоп темно — синего и сливового цветов, спиралевидно спускающихся по его плечам, спине и позвоночнику. Когда он ерзает, он не пытается скрыть, как сильно это действие причиняет ему боль. Неудивительно, что он не мог сам расстегнуть рубашку.

Я смотрю на него, не в силах подобрать слова, чтобы выразить свой шок и гнев по поводу того, что Каллен вполне мог убить его.

Я ухожу на кухню за чистой влажной тряпкой, наполняю фарфоровую миску водой, пока смачиваю тряпку. Когда я возвращаюсь к Сойеру, я аккуратно смываю пот и кровь с его кожи осторожными движениями, глядя, как вода в миске становится розовой. На левом предплечье неприятная рана, липкая от полузасохшей крови. Я очищаю ее, прежде чем со вздохом взглянуть на остальные его раны.

Пока я работаю, Сойер неловко ерзает, крепко сжав ладонями колени. Я не знаю, то ли это боль от этих ужасных травм, то ли дискомфорт от того, что я так близко.

— Я почти уверена, что на некоторые из этих порезов стоит наложить швы, — говорю я.

— Не больница, — отвечает он.

Я смотрю на него, и его челюсти напряжены, глаза сужены.

— Сойер…

— Просто перевяжи их покрепче — они заживут.

Он немногословен, снова закрывается, без сомнения, напоминая себе, что это все моя вина. Затем он сердито смотрит поверх моего плеча на что — то вдалеке. Я полагаю, что Мара и Майер должны быть в поле зрения. Сойер закрывает рот и больше не произносит ни слова, пока я смотрю на них сама. Когда я снова поворачиваюсь к нему лицом, я не пытаюсь спорить — он имеет право злиться на меня за все это. Он, должно быть, думает, что от меня больше проблем, чем пользы, и он не ошибается.

Я больше не оглядываюсь на Мару и Майера, хотя могу сказать, что они устроились в другом конце гостиной. Ни один из них не говорит, оба перевязывают свои раны остатками бинты, что был у меня в ванной. Им не нужно много, так как оба быстро заживают из — за природы того, чем они являются. Хотела бы я каким — то образом сделать то же самое и для Сойера.

Я чувствую, как напряжение исходит от них во время работы, густое и ощутимое в тихом доме. Я не могу сказать, то ли это взаимная неприязнь, то ли весомое знание того, с чем мы столкнулись, или с кем мы столкнулись. И всегда есть понимание того, что Каллен вернется. Он не закончил. И в следующий раз он не будет возиться со шпионом. Он вызовет стражу. Возможно, всю стражу.

Мара говорит первой, когда идет на кухню, чтобы выбросить обертки от бинтов в мусорное ведро, а неиспользованные бинты кладет в аптечку. Тени окружают ее глаза, и я чувствую, как у меня по шее пробегает беспричинное раздражение, когда она сердито смотрит на меня.

У нее нет никакого права злиться: все, что она делала, это сидела, как дрожащая креветка под камнем, и смотрела, как Каллен пытался нас уничтожить, а меня — затащить обратно в океан.

Но я знаю, что злиться на нее несправедливо — она не воин, так чего же я ожидала от нее? Что она возьмет копье и проткнет Каллена? Никто из нас не справился бы с ним, и мы обе это знаем. Мара особенно, учитывая одержимость Каллена мной, а не ею. Если бы она была схвачена им, он убил бы ее. А этого я точно не хочу.

— Я иду спать, — тихо говорит она, устремив усталый взгляд на дверь гостиной. — Увидимся утром.

Я киваю и смотрю, как она исчезает наверху, пока негромкий стук ее шагов не становится единственным признаком ее присутствия. У меня перехватывает дыхание, когда я вспоминаю другого человека в гостиной — того, о ком я до сих пор не знаю, что думать, не говоря уже о том, что с ним делать. Я пытаюсь расслабить плечи, дышу, пока гнев не пройдет. Затем я поворачиваюсь и смотрю на Майера.

Вот кто заслуживает моего гнева. Я должна кричать и требовать от него ответов. Он лжец. Он выставил меня дурой, заявив, что он — друг, хотя все это время собирался сдать меня Каллену. Это так раздражает, я едва могу дышать, и все же…

— Что теперь? — мягко спрашивает он, и его взгляд останавливается на мне.

Что — то горит в его взгляде, что — то, чего я не могу определить, и вскоре он отводит взгляд. Всегда отводит взгляд: в «Мокко Пот», на моей кухне и по дороге домой — всегда отводит от меня взгляд. Будто он не может смотреть мне в глаза. Я хочу спросить, является ли причиной его вина, или есть что — то еще. Но я не спрашиваю. Боюсь, мне не понравится его ответ.

— Пока ты останешься здесь, — говорю я прерывающимся голосом. Я не могу долго сдерживать гнев в своем тоне.

Сойер поворачивается ко мне широко раскрытыми от недоверия глазами.

— Ты же не позволишь ему остаться здесь? С тобой? — он поворачивается к Майеру, сжав руки так крепко, что костяшки его пальцев белеют. Покачав головой в явном несогласии, он снова поворачивается ко мне. — Он может навредить тебе, затащить тебя к Каллену посреди ночи, он может сделать с тобой все, что захочет. Ты здесь с ним — легкая добыча.

— Я бы не причинил ей вреда, — отрезает Майер. — Это уже должно быть совершенно ясно.

— И я не верю ни одному проклятому слову, которое исходит из твоего рта, — отвечает Сойер.

Майер внезапно вскакивает на ноги, и двое мужчин становятся лицом друг к другу, почти грудью к груди. Взгляд Майера мог соскоблить ракушки с лодки.

— Ты знаешь, что Каллен сделал бы со мной, если бы увидел меня снова? — Майер кипит.

Сойер усмехается, не впечатленный.

— Награда за возвращение Евы перевесит затраты, я уверен.

В один момент я уверена, что кто — то из них нанесет удар. Но через несколько секунд Майер отступает, нарушая тяжелую, пропитанную тестостероном тишину. Я благодарна ему за это — даже несмотря на то, что он ранен, он все равно может нанести серьезный вред Сойеру. Сильнее, чем Сойер мог сделать с ним.

— У меня были свои причины, — тихо говорит он.

— Уверен, что так и было, — саркастически говорит Сойер.

Майер поворачивается ко мне.

— Ты не представляешь, как сильно я сожалею обо всем… что я сделал, — он молчит пару секунд, а затем кивает. — Я сделаю все правильно, даже если мне придется умереть в процессе. И, Ева, я могу найти другое место для ночлега, если тебе так будет удобнее.

— Как насчет океана? — рычит Сойер, снова приближаясь к Майеру. — Ползи туда, откуда пришел, и…

— Прекрати, — рявкаю я и, прежде чем успеваю подумать, опускаю ладони им на плечи, физически раздвигая их. — Я не могу… больше терпеть эту борьбу, — я делаю глубокий вдох. — Майер, ты можешь спать на диване, а Сойер… ты тоже можешь остаться… конечно.

Долгий момент никто не двигается и даже не дышит, пока они оба смотрят друг на друга. Напряжение настолько сильное из — за невысказанных слов, что я чувствую, что могу проглотить их. И если бы эти слова имели вкус, они были бы горькими.

Как только напряжение становится почти невыносимым, Сойер тихонько фыркает и поворачивается к прихожей.

— Хорошо, — говорит он, пытаясь стряхнуть гнев. Это не работает. — Но я все еще не доверяю ему.

— Тебе не обязательно ему доверять, — говорю я, беря его за руку. Взяв его, я нежно сжимаю ладонь, что заставляет его остановиться. — Ты должен доверять мне. Ты можешь это сделать?

Он делает глубокий прерывистый вдох, и я могу поклясться, что слышу, как его дыхание сбивается, прежде чем он спрашивает:

— Не знаю. Могу я? — я смотрю на него, и он разглядывает меня несколько ударов сердца, прежде чем качает головой и вздыхает, отпуская мою руку и отступая от меня на шаг. — Я пойду домой, приму душ и смою эту кровь.

Он направляется к входной двери, и вдруг я не хочу, чтобы он уходил.

— Сойер, почему бы тебе… ты можешь принять душ здесь… то есть, если ты хочешь.

Он делает паузу, а затем поворачивается ко мне, прежде чем бросить взгляд на Майера. Затем он кивает и направляется к лестнице. Перила скрипят под его весом, когда он сжимает их в поисках опоры, и я снова задаюсь вопросом, не стоит ли ему отправиться в больницу. Я смотрю на его удаляющуюся спину, комок подступает к горлу.

— Прости, — говорит Майер.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него, и обнаруживаю, что он ближе, чем я ожидала. Я смотрю на него.

— За что именно ты извиняешься? За попытку сдать меня Каллену или причинить боль Сойеру?

Он наклоняет голову, не желая встречаться со мной взглядом.

— За все. И я… говорил честно. Я могу спать в другом месте. Твой друг прав. Я не заслуживаю доброты, которую ты проявляешь ко мне.

— Заманчиво, но нет, — начинаю я, скрещивая руки на груди. — Я тебе не доверяю, поэтому лучшее место для тебя там, где я могу наблюдать за тобой, — он ничего не говорит, а только кивает, будто говоря, что понимает. Я сужаю глаза и продолжаю. — Но давай проясним одну вещь. Ты здесь не гость. И ты мне не друг.