- Ну что же, я понимаю: у вас больное сердце, - сказал Герман Петрович. - Будем собираться без вас в надежде, что советами вы с нами все же поделитесь.

- Пожалуйста.

- Окончательно? - уныло спросила Серафима Степановна.

- Окончательно.

- Да как же мы без вас, Андрей Арсентьевич! - вдруг как-то очень светло и в то же время со щемящими нотками грусти в голосе вскрикнула Даша.

- Дария, - нарочитым басом остановил ее Герман Петрович.

И все, кроме Андрея Арсентьевича, рассмеялись. Засмеялась и сама Даша, сдержанно, с болью, понимая, что лучше уж ей прикинуться простушкой, чем объяснять свое запоздалое восклицание.

Она весь вечер держала себя очень скованно, произносила за столом только совершенно обязательные слова и вздрагивала, когда к ней с присущей ему бесцеремонностью и громко обращался Герман Петрович.

Андрей Арсентьевич все это замечал, сочувствовал Даше, искал ее взгляда, стремясь разгадать причину такой от всего отчужденности, но Даша смотрела куда-то в пустоту, и он переводил ее настроение по-своему - Герман Петрович прибирает Дашу к своим рукам, а ей это тяжко. Ему поначалу даже казалось, что заявленная Серафимой Степановной "интересная идея" Германа Петровича связана именно с Дашей - будет объявлено нечто вроде его помолвки с нею. "Интересная идея" предстала иной: пойти всем в таежный поход под предводительством Германа Петровича, отводя ему, Андрею Путинцеву, только роль "эксперта", консультанта, здесь, на месте, понимая, что "последним в связке" он не пойдет.

А Даша, "энциклопедия" и "великий визирь" Широколапа, пойдет. И никуда не денется, потому что на нее тоже оформлена научная командировка. Потому что, кроме как "Дария", звучащее словно кличка, Герман Петрович ее уже никак больше и не называет.

Кофе пили в другой комнате. Теперь завладел разговором Николай Евгеньевич. Рассказывал что-то о Швейцарии, о Чертовом мосте, который вошел в историю вместе с бессмертным походом Суворова через Альпы, а теперь рядом с автомобильным шоссе, по которому с визгом несутся вереницы сверкающих машин, выглядит трогательным и смешным. Андрей Арсентьевич его слушал рассеянно. И кофе только пригубил. Болело сердце.

Ночь он тоже провел беспокойно. Басок Германа Петровича - "Дария" терзал его слух.

Утром он позвонил в лабораторию Широколапа, совершенно не зная, о чем намерен был с ним поговорить. Трубку сразу снял сам Герман Петрович, и Андрей Арсентьевич свою тут же опустил на рычаг. Значит, не Герман Петрович был ему нужен. Часа через полтора он вновь набрал номер. Два, три, четыре длинных гудка... Неужели опять откликнется Широколап? Андрей Арсентьевич ждал напряженно. Щелкнуло в мембране.

"Слушаю", - донесся спокойный голос.

Он хотел сказать как всегда: "Доброе утро, Дашенька..." - и почему-то замешкался, только беззвучно и успокоенно перевел дыхание.

"Да, Андрей Арсентьевич, да", - услышал он то, что хотел услышать.

И бережно положил трубку. Надо было продумывать, что он должен взять с собою в дорогу, в необычный для него поход по Ерманчетской тайге.

...Веселый напев помогал идти. Быстро начало отбеливаться

небо. Клочковатые серые космы облаков низко неслись над лесом. И

если на плечи Андрея Арсентьевича еще сыпались капли воды, так

только с деревьев, словно бы они торопливо стряхивали надоевший им

с ночи дождь.

Было тепло. И чем ниже спускался Андрей Арсентьевич, тем

сильнее его обдавало запахом сырого болота, моховых кочек,

раздавленной ногами черной смородины. Высокий ельник еще стоял

перед ним плотной стеной, но за этим ельником уже отчетливо

угадывалась плоская широкая долина, по которой медленно

переваливаются белые, словно ватные или снеговые волны тумана,

скрывающие под собою болотную зыбь и открытое русло Зептукея.

Андрей Арсентьевич остановился, чтобы хорошенько разобраться в

местности и прокричать в бесчисленный раз: "Даша!", "Да-аша!"

Что, кроме веселого напева, так властно ведет его вниз?

Теперь, когда давящий и пугающий ночной мрак сменился рассветом,

логика вновь потребовала ответа: не в стогу ли сена ты ищешь

иголку?

Он повернулся в ту сторону, где на горе, теперь уже далеко от

него, стояли палатки и где, вероятно, проснулись уже люди,

прочитали его записку и тоже готовятся в поиск.

Спросил мысленно: "А в чем я ошибся, что сделал

неправильного?" И ответил уверенно: "Даже если иголка потерялась в

стогу сена, все равно надо этот стог перебрать по травинке. И чем

раньше, чем скорее, тем лучше".

Самое опасное место - Зептукей, надо с него и начинать. Хотя и

малое, но все же какое-то время у ночи выиграно. И стиснул кулаки:

Гера, Герман Петрович, спокойные супруги Зенцовы, поймите, нет, не

отсиживается Даша от дождя под елочкой.

Он еще раз громко позвал ее. И опять отозвался у него в груди

веселый напев...

10

Андрей Арсентьевич приподнял двустволку и нажал на спусковой крючок. Эхо одиночного выстрела раскатисто прогрохотало над тайгой, замерло в сосновом бору по ту сторону Зептукея. Потом с вершины хребта, от палаток, слабо донесся ответный сигнал. Андрей Арсентьевич облегченно вздохнул: связь установилась. Но куда, в каком направлении двинутся Широколап и Зенцовы? Согласятся ли с оставленной в палатке схемой поисков?

Он стоял у кромки болота, на безлесном мыске, осыпанном брусничником и толокнянкой. Зептукей здесь делал большую кривулину, и с возвышения далеко было видно и вправо и влево. "Далеко", - если бы не туман, застилавший долину плотными белыми лавинами, которые, медленно переваливаясь, двигались по течению Зептукея.

Запутавшись своими первыми тонкими лучами в вершинах елей, солнышко никак не могло подняться над лесом, и оттого туман казался по-зимнему холодным. Андрей Арсентьевич хмуро оглядывал белую долину. Веселый напев в груди уже не звучал. И неотступно преследовал вопрос: почему ты уверил себя, что Даша найдется именно здесь? С какой стати, даже кружась по тайге и постепенно спускаясь вниз, выбрела бы она на зыбучее болото и приблизилась к струящемуся посредине Зептукею? Это подсказал не опыт таежника, не рассудок, а томительный ночной страх.

Так где же все-таки теперь искать Дашу?

Из тумана доносились слабые шорохи. Это начинался разлив речки, вызванный долгим обильным дождем. Вода выходила из низках плоских берегов и растекалась по зыбуну, сотрясая высокий рубчатый хвощ, которым вперемешку с ситником было затянуто болото. Сварливо крякали утки. Их в круглых озерцах, испещрявших зыбун - Андрей Арсентьевич знал, - было великое множество. Накануне, когда еще только готовились к переходу на эту роковую сопку, он пообещал всем притащить с Зептукейского болота столько уток к обеду, сколько закажут.

Он любил Зептукей, в своих одиночных скитаниях он устраивал себе здесь самый продолжительный привал. Это горное болото было чистым, непохожим на вязкие засасывающие трясины, из которых, пузыря бурую грязь, источается удушающий вонючий газ. Зыбун был опасен лишь для того, кто по нему не умеет ходить. Прорвется - и уйдешь столбом в глубину. А туго сплетенный из корней хвоща и троелистки колышущийся покров тут же сомкнется у тебя над головой. Андрей Арсентьевич научился спокойно ходить по зыбуну, чутьем угадывая, куда поставить ногу и когда надо бросить перед собой легкую жердинку, чтобы по ней перебежать, миновать опасное место.

Но именно потому, что он превосходно знал коварные свойства зыбуна, он в ночной своей душевной тревоге больше всего боялся, как бы Даша, блуждая впотьмах, не оказалась близ Зептукея.

Солнечное утро радости не принесло. Неизвестность стала еще более гнетущей. Потому что "стог сена" теперь и еще неизмеримо увеличился в своих размерах.

Нужен очень точный план действий. Нельзя ему больше бежать куда попало, руководствуясь лишь интуицией и веселым напевом. Впрочем, если этот напев оборвется, то не так ли, как при игре в жмурки, когда, подсказывая верное направление, тебе кричат: "холодно или "жарко"? У Зептукейского болота оказалось "холодно". Ну а в какую сторону "горячо"? Андрей Арсентьевич повернулся лицом к солнцу, блаженно ощущая даже сквозь густое переплетение еловых ветвей его теплоту. Нет, веселый напев вновь не зазвучал...