Они позавтракали. Потом Ника стала расхаживать по квартире…

— Так. Так. Так… Какие у тебя есть инструменты?

— То есть какие инструменты? — спросил Карин.

— Мне нужно срезать эту люстру.

— А что тебе для этого нужно? — спросил Карин.

— Да ножницы. Простые ножницы. Ага, нашла. Иди сюда. Помоги.

Она срезала люстру и положила ее на софу.

— Это твоя комната? — спросила она.

— Да, — сказал Карин.

— А та комната — ее?

— Да, — сказал Карин.

— Ее комнату не будем трогать, — сказала Ника.

Карин посмотрел на часы — уже девять.

— Ну, вот и хорошо, — сказала Ника, — надо позвонить в мебельную скупку.

— Зачем? — спросил Карин.

— Как зачем? Сдать эту софу. Больше на ней никто спать не будет. А если будет, то ни я, ни ты не будем знать — кто.

— А, может быть, не надо?

— Надо.

— Ну, ладно, раз надо, — сказал Карин, — а на чем я буду спать?

— Купишь что-нибудь менее малиновое на вырученные деньги.

Ника полистала справочник, нашла нужный телефон и позвонила в мебельную скупку.

— Алё! Доброе утро. Все пришли на работу?.. А кому из вас нужна малиновая софа? И модерновая люстра?.. Всем? Правильно… Продается за бесценок. Деньги нужны… Вот прямо сейчас нужны… Сию секунду… Улица Лермонтова, дом тридцать три, квартира тридцать три… Через сколько?.. Отлично! Ждем! — и повесила трубку. — Сейчас сюда прибудут скупщики…

Скупщики действительно приехали молниеносно. Трое скупщиков вошли.

— Где ваша софа и люстра?

— Вот. Быстренько забирайте.

— А деньги? Кому платить деньги?

— Карин, получи деньги.

У него в доме Ника заразилась общепринятой формой обращения по фамилии. Так к нему обращалась жена. Ника тут же с брезгливостью почувствовала бациллы расхожей матрицы и стала называть Карина — «любимый»… По цвету ее картин легко установить, что слух у нее тоже был абсолютный…

Пока Карин получал деньги и расписывался в квитанции, двое других скупщиков вынесли софу и люстру. Сунув квитанцию в карман, смеясь, следом за ними вышел и третий скупщик… Ника закрыла за ними дверь.

— Черт возьми, — сказал Карин, когда скупщики унесли софу и люстру.

— Печально?

— Нет, — сказал Карин. — Пустовато…

— Вот здесь, на этих стенах будут висеть картины…

— Какие картины?

— Лучшие в мире, которые создаст Ника… Ночь, звезды, море, солнце, весна, водопады и… землетрясение. Портрет повесишь вот здесь, над изголовьем, но без меня…

— А зачем землетрясение?

— Так надо, — сказала Ника. — Вот твоя визитная карточка.

И возвратила ему листок из его блокнота, на котором еще в самолете Карин написал свой адрес и телефон…

— С ума сойти!.. С ума сойти!.. Все, что угодно я мог предположить, но чтобы такое… Кому могло прийти в голову, что на свете и это бывает. Отдать сто с лишним картин… Но в них была вся ее жизнь… Как?

— В них была вся ее любовь к жизни…

— И ты…

— И я…

— То есть…

— Ага… Мадам не учла принципа избирательности, без которого не может быть искусства… Где бы ни появился художник, все, что вокруг него, он наполняет собой… Но в квартире Кариных предметы оставались обычными, словно художник не прикасался к ним… Квартира Кариных была сама по себе, а картины — сами по себе… Они висели на стенах отрешенно. Они были здесь чужие… Принцип избирательности был нарушен. А там, где этот принцип нарушается, надо искать трагедию…

— Значит, ты уже в квартире Кариных понял, что Карин не может быть художником?

— Да.

— Понял?

— Да. Понял.

— А, следовательно, чтобы выставить эти картины, настоящий художник должен быть мертв?.. Вот в чем твоя подножка с автопортретом…

— Автопортрет Вадима Карина нельзя было принять за автопортрет. Такая самовлюбленность звучала диссонансом среди всех остальных произведений… Но, как портрет — это было превосходное зрелище… Я не сомневался, кто-то увидел Карина влюбленными глазами… Впрочем, как и весь мир, который висел у него в комнате. Художник был феноменально талантлив. Раньше я никогда не встречался с такой манерой письма. Но ни одна из картин не была подписана автором. Так могла поступить только женщина, которая просто отдавала картины своему любимому, как отдавала себя. Она и не думала где-то выставляться. Все это было ей в высшей степени безразлично. Ее беспокоил лишь один зритель. Ее любимый. И только его ей надо было убедить, что она — художница… Что она — Ника! Становилось ясно, что все события должны развиваться вокруг этой женщины. И, конечно, точкой отсчета во всех моих построениях была личность Ники… Оставалось понять, каким образом ежедневно в квартире Кариных появлялись картины одна за другой… Ведь писались они не в его квартире…

— И акварель «Винный погребок в Таллине» стала для тебя посылкой?

— Лишь безрассудно любящая мать могла не вмешиваться в дела дочери и умела не замечать, что дочь ежедневно выносит из дома картины. Едва нарисует и тут же уносит… Я понял, что эта женщина когда-то очень любила, но ее не любили… Такие матери готовы терпеть самые странные выходки своих дочерей, чтобы как-то сохранить и без того рвущиеся нити отношений…

— Итак, Карин — единственный зритель ее картин.

— Да. Свидетелей ты не найдешь, кто бы видел эти картины при жизни Ники.

— А стюардесса? Тоже исключается. Очевидно, встретившись со стюардессой, Елена Карина убедилась, что та понятия не имеет, кто автор картин. И успокоилась. Иначе она бы не пошла на убийство. Как не стала бы рисковать и в том случае, если бы не знала о смерти Никиной матери. Думаю, что она об этом узнала на следующее же утро. Ладно. Ладно. Ладно. Но Москва — это же не пустыня? Ника работала чертежницей, а Карин — инженером… Абсурд?

— Это вроде бы абсурд… А на самом деле все очень логично. Два месяца любви… Тут Нике и Вадиму никто не был нужен. Наоборот, все это время они искали уединения… Любовью не делятся… Просто и естественно…

— Но ты долго карабкался к этой простоте.

— Да. Я очень долго карабкался к этой естественности и простоте. Очень долго… Теперь тебе все ясно?

— После смерти Ники Елена Карина хотела заставить мужа подписать картины. Но у нее ничего не получилось. Для него это было кощунством. И он наотрез, железно отказался. Отказался и этим отказом подписал себе смертный приговор.

— Ты думаешь о том, как «найти» этих двух женщин?.. Я тебя правильно понял?

— Ты назвал ее Никой. А если ее зовут иначе?

— Ты Старый Арбат знаешь?

— Ты живешь на Старом Арбате…

— Похоже, что тебе спать пора.

— Давай говори!

— Ты останавливал сегодня ночью машину на углу Веснина и Щукина, возле старого готического особняка с двумя подъездами на обе улицы?.. А напротив по диагонали, через дорогу, в садик мы с тобой заходили? Где растет роскошная красная рябина?.. Но сейчас август… А теперь посмотри на репродукцию, как выглядит садик весной…

— Да! Это он!.. Слушай, это тот самый садик!

— Да? А я думал, другой.

— Перестань выпендриваться, профессор!

— Он нарисован с высоты птичьего полета… И увиден с этой стороны… То есть художник рисовал его в доме на углу Веснина и Щукина… Вот и все.

— Что — все?

— Пейзажа улицы, на которой жил Вадим Карин, среди акварелей нет… А, между прочим, каждый художник очень любит рисовать место, где он живет.

— Ах, да! Это тоже был для тебя один из аргументов…

— Так что выясни, какие смерти были зарегистрированы в этом готическом особняке, из окон которого просматривается уютный староарбатский садик… Думаю, что Ника и ее мать жили здесь…

— Я сейчас же позвоню…

— Олег! Дом номер…

— Тринадцать дробь два. Я помню.

Ваграм сел за фортепиано.

— Але!.. Доброе утро, свяжите меня с электронной картотекой Москвы… Але!.. Картотека? Доброе утро… Выясните, пожалуйста, какие смерти были в доме тринадцать дробь два, угол Щукина и Веснина, за период с марта по июнь этого года… Я жду…