За орудийным грохотом я не услышал гула нашей авиации. Увидел самолеты, когда они уже прошли над окопами. От их фюзеляжей темными каплями стали отделяться бомбы...

Вот-вот должна была начаться атака, и я вместе с сопровождавшими меня штабными офицерами отправился на НП армии. Еще при подходе к нему до меня донесся сердитый бас генерал-лейтенанта П. Ф. Малышева. Он за что-то отчитывал светловолосого старшего лейтенанта. Увидев меня, Малышев замолчал.

- В чем дело? - спросил я.

Выяснилось, что старший лейтенант, находясь со своей ротой во втором эшелоне, не соблюдал маскировку. Вражеская артиллерия накрыла и подразделение и НП командарма. Правда, серьезно никто не пострадал, но случай этот вывел командующего из себя.

- Тут и мы с вами виноваты, - сказал я Малышеву, когда старший лейтенант ушел, - плохо подавили огневые точки.

- С нас тоже спросят, - постепенно отходя, буркнул Петр Федорович.

Началась атака. Мы перешли на запасный наблюдательный пункт.

Вскоре стали поступать донесения. Они были не очень радостными. Из-за недостатка боеприпасов наша артиллерия не смогла подавить огневые средства противника во всей тактической глубине его обороны, и продвижение армии вперед шло очень медленно.

К середине дня неприятель был отброшен всего на 2-3 километра и лишь кое-где на 4-5. Мы с Малышевым прикидывали: вводить танковый корпус сейчас или подождать, когда участок прорыва станет шире и глубже.

- Вроде бы рановато, - рассуждал я. - Брешь небольшая. Да и обозначилась пока слабо.

- А если противник сумеет подтянуть свежие силы и заткнет ее? - спрашивал Малышев.

- Может случиться и такое.

Поколебавшись, мы все же решили бросить соединение Сахно в бой немедленно.

Вздымая облака рыжей пыли, танки устремились в пролом. Его узость не позволяла соединению развернуться. Машины шли густо. Слишком густо! Едва головные подразделения втянулись в четырехкилометровую горловину, неприятель обрушил на них сильный огонь. С болью в сердце следили мы, как одна за другой загорались тридцатьчетверки, окутываясь дегтярно-черным дымом.

Ситуация складывалась крайне напряженная. "Что же делать?" - в который уже раз задавал я себе один и тот же вопрос. Генерал-майор М. Г. Сахно попросил доставить на НП раненого командира танковой роты. Он хотел лично расспросить его о некоторых деталях боя. Когда санитары опустили носилки неподалеку от нас, я взглянул на лежавшего на них офицера и узнал в нем Павла Федоровича Тулунина. Лицо его было совсем черным от копоти. На бинтах, обвивших плечо, расплылось кровавое пятно.

- Много неподавленных огневых точек, - доложил он, с трудом шевеля ссохшимися губами, - бьют прямой наводкой... Наша машина уничтожила два расчета. Потом нам не повезло...

Тулунин рассказал, что, когда он и стрелок-радист выскочили из горящей тридцатьчетверки, неподалеку разорвался снаряд. Стрелка-радиста убило, а его ранило.

Мы пожелали Павлу Федоровичу поскорее выздороветь и вернуться в часть. Его унесли. На КП воцарилось тяжелое молчание. Наконец Сахно произнес:

- Дивизии не завершили прорыва, и танкистам приходится теперь самим этим заниматься...

Малышев бросил на комкора сердитый взгляд:

- Они прорубили вам окно, а вы топчетесь!..

- В том-то и дело, что окно, а нужны ворота.

- Ну знаете, - вскипел Малышев, - может, вам еще ковер постелить?

Все напряженно думали, как быть. Сахно предложил:

- Введены только две бригады. Может быть, пока не поздно вывести их и доломать вражескую оборону стрелковыми соединениями?

- Ни в коем случае! - возразил Малышев. Оба посмотрели на меня. Трудно, ох как трудно принимать решение на поле боя! Особенно когда на твоих глазах войска несут большие потери и ты понимаешь, что в ответе за каждый подбитый танк, за каждого упавшего солдата.

Пока я раздумывал, зазвонил полевой телефон. Из штаба фронта сообщили, что войска нашего левого соседа, наступавшие южнее Даугавы, уже вышли на указанный им рубеж. Это известие всех нас подхлестнуло.

- Малышев прав! - сказал я. - Надо бить всеми силами. И как можно скорее!

Последовал новый артиллерийский удар по огневым точкам противника. Большинство из них замолчало, и танковый корпус пошел быстрее. Бой переместился в глубь вражеской обороны, и увидеть что-либо в стереотрубу было невозможно. Пришлось довольствоваться донесениями и прибегнуть к помощи карты.

Примерно через час сопротивление гитлеровцев было сломлено, и танкисты вырвались на оперативный простор. Вслед за ними хлынула пехота.

Противник пятился по всему фронту. 4-я ударная армия повела наступление в направлении Даугавпилса.

В течение дня мы получили от Андрея Ивановича Еременко несколько колких телеграмм. Он упрекал меня и Малышева за то, что даже с помощью танкового корпуса мы не можем ничего сделать. Теперь я послал командующему фронтом донесение о том, что прорыв завершен и войска успешно наступают.

Очевидно, гитлеровцы никак не ожидали, что их так скоро собьют с этого рубежа, поэтому и не приняли мер к своевременной эвакуации тылов. На станции Свольна, куда мы с Сахно въехали вслед за нашими частями, они бросили артиллерийский, продовольственный и инженерный склады, базу горючего, несколько железнодорожных транспортов с имуществом. Все было целехонько. Неприятель не только не успел увезти это добро, но и взорвать. Вокзал, подсобные сооружения и пути оказались исправными.

В кабинете дежурного по станции на лавке валялся немецкий мундир.

- Это кто же забыл? - поинтересовался я.

- Эсэсовский майор, - ответил пожилой железнодорожник с морщинистым лицом и прокуренными усами. - Командовал тут нами.

Он рассказал, что минут за пятнадцать до нашего прихода в дежурку вбежал ефрейтор и, испуганно крикнув: "Руссише панцерн!", тотчас же исчез. Майор сорвал с себя мундир, надел рабочую куртку и тоже скрылся.

- Он пытался уехать с подготовленным к отправке эшелоном, - пояснил железнодорожник, - но наши ребята испортили паровоз. Так что его где-нибудь здесь надо искать.

Уже позже я узнал, что эсэсовского майора поймали-таки. Помогла собака. И не овчарка, а самая обыкновенная дворняга. Фашист спрятался в дровяном сарае, видимо рассчитывая пересидеть в нем до наступления темноты. Почуяв чужого, собака подняла лай, который и привлек внимание наших солдат.

К вечеру первого дня операции оборону противника прорвали войска 22-й армии. Гитлеровцы отступали к Освее.

Командующий фронтом приказал корпусу генерала М. Г. Сахно стремительным броском отрезать путь от ходящему врагу.

Михаил Гордеевич сам повел головную танковую бригаду. Но слишком большое расстояние отделяло соединение от цели. Оно успело ударить лишь по арьергардам. Вместе с подоспевшей 22-й армией танкисты начали преследование.

* * *

Утром 11 июля я встретился с командармом 22-й генерал-лейтенантом Г.П. Коротковым. Он находился в корпусе, действующем на главном направлении. Там же был и заместитель командующего фронтом генерал-лейтенант М. Н. Герасимов. Жизнерадостный, живой, очень общительный, Коротков являл собой полную противоположность Герасимову, суховатому, педантичному человеку, казалось не знавшему иного языка, кроме официального. От Герасимова я узнал, что Еременко поручил ому организовать взаимодействие армии с 5-м танковым корпусом.

- Ну что же, поедемте догонять Сахно вместе,- предложил я Герасимову и Короткову.

С группой штабных офицеров мы на трех "виллисах" направились в Юховичи.

Стояла сухая солнечная погода. Над перелеском толпились слегка подсиненные, по-летнему высокие тучки. Ветер, ударяясь о ветровое стекло, залетал в машину и немного освежал нас.

Ехать по дороге на большой скорости было невозможно. Ее забили крытые "доджи", "студебеккеры", колонны пехоты. Мы свернули на проселок. Петляя между небольшими озерауи и болотами, сбились с пути. В поисках большака выскочили на какой-то пригорок. Впереди и справа увидели цепочки солдат. Бросилась в глаза круто заломленная тулья офицерской фуражки, серо-зеленоватые мундиры. Немцы! На какое то мгновение мы замерли. Гитлеровцам, конечно, не могло прийти в голову, что сразу три советских генерала со всем своим сопровождением пожалуют к ним прямо вот так среди бела дня. Они что то кричали нам и призывно махали руками. Но, присмотревшись и наконец сообразив, в чем дело, открыли огонь. Малокалиберным снарядом была подбита машина, в которой ехал генерал Коротков. Осколком ранило его адъютанта. Мы выскочили из "виллисов" и залегли. Моего шофера тоже зацепило. Но, несмотря на это, он развернул автомобиль и загнал его в выемку на середине холма. Третий "виллис", провожаемый вражеским огнем, успел умчаться в тот самый лес, из которого мы только что выехали. Немцы били из автоматов, ручных пулеметов и легкой артиллерии. В течение двадцати тридцати минут мы отсиживались в углублении под прикрытием всего двух пистолет-пулеметов. Наконец стрельба стихла. Мы приподняли голову. Немцы уходили. Видимо, боялись отстать от своих. Если бы они знали, кого прижали огнем к земле, то, наверное, задержались бы.