ПОДНИМАЕТСЯ ТЁМНЫЙ ПРИЛИВ Кейт Фрэнсис Стром
7 элейнта, Год Перчатки
Последние лучи заходящего солнца протянулись над водами Внутреннего моря, превращая в мерцающее золото его беспокойную поверхность. Моряки звали это Огнём Амберли и считали добрым знамением, знаком того, что Морская Королева благословляет их труд. Морган Кевлинсон стоял на носу видавшей виды рыбацкой плоскодонки, не одно поколение прослужившей его семье, и даже не замечал этот потрясающий вид. С отсутствующим видом он откинул с лица прядь угольно-чёрных волос, которую сдули туда вихрящиеся, пахнувшие солью пальцы ветра, и позволил мыслям уйти далеко-далеко от пламенной шкуры моря.
Дикие порывы глубин коконом окружает тьма; в обласканных солнцем морских залах видны сине-зелёные силуэты.
Там покоились тайны. Он знал это, как знал своё собственное имя. Море хранило древнюю мудрость — дикую и необузданную; несло зловещие обещания на своей широкой спине. И иногда, когда он в молчании плыл по волнам, эти обещания взывали к нему. Сегодня был именно такой день.
Морган закрыл глаза, поглощённый танцем ветра, волн и пены. Он чувствовал знакомое опустошение, как будто во время какого-то внутреннего отлива; его сердце билось в такт морским волнам, медленно и настойчиво, как бьющиеся о борт белые гребни пены, пока вообще всё — сердце, лодка, небо — не превратилось в единый ритм, и мир застыл в единственном текучем мгновении.
Тогда-то Морган и увидел её: глаза цвета густой сурьмы, зелёная, как отборный хризоберил, кожа, и сине-зелёные волосы, струившиеся свободнее самой воды. Да, ещё в этом существе была печаль, уязвимость, вызывающая у Моргана такую боль, какой он не знал никогда прежде. Он как раз собирался спросить, что может сделать, чтобы вернуть улыбку на её лицо, когда она открыла рот и...
- Эй, парень! Хватит грезить, лучше подсоби-ка! - голос был глубоким, резонирующим и жёстким, как коралл, сглаженный лишь дружелюбным говором рыбаков аламберского побережья.
Морган открыл глаза и быстро повернулся к голосу, едва удержавшись на ногах, когда лодка покачнулась от его резкого движения. Ангус, его дед, сидел с правого борта у планширя, с лёгкостью многолетнего опыта сматывая в бухту канат. Кожа на его лице и руках напоминала потрескавшуюся шкуру. Опущенную голову старого рыбака венчала густая копна серебряных волос, а его одежда из грубого сукна износилась и была покрыта коркой соли. Несмотря на следы прожитых лет, Ангус не подавал никаких признаков старческой немощи. Его рассудок и его хватка оставались по-прежнему крепкими — обычное дело для тех, кто проводил всю жизнь, рыбача у скалистых берегов и островов Аламберского моря. При мысли, что его деду могла действительно потребоваться помощь, Морган невольно улыбнулся.
- Деда, да я просто...
- Уж-я то знаю, чем ты занимался, парень, - прервал его старик. - Грезил над водой. Это не к добру. Море запросто может тебя проглотить. Даже не сомневайся, мальчик. Море — как ветреная девица; не стоит даже надеяться его понять.
Морган вздохнул, подошёл к небольшой деревянной мачте в центре лодки и осторожно свернул кусок грубого полотна, представлявший собой единственный парус лодки. Он слышал эту лекцию уже по меньшей мере раз триста. Дед никогда не уставал её повторять. Голос старика продолжал зудеть, пока юный рыбак сворачивал парус в толстый свёрток. Моргану сложно было скрыть раздражение. Немного резко швырнув полотно на привычное место у носа, он был уверен, что старик неодобрительно покосился на внука.
А сам старый рыбак всё продолжал и продолжал свои нравоучения. На самом деле Морган этого не заслужил. Он жил на свете уже восемнадцать лет — и большую часть из них ходил в море. Он не был каким-то сухопутным бездельником, неспособным к работе на рыбацкой лодке, не был он и изнеженным купеческим сынком, посещавшим аламберские берега по праздникам. Он был рыбаком, рождённым в одной старейших рыболовецких семей Внутреннего моря. Но его интерес к морским глубинам, казалось, пугал деда — и как и других жителей Мурктара, сплочённых и замкнутых.
И Морган понимал, почему. Суеверные крестьяне никогда не принимали его по-настоящему. Его мать погибла при родах, а отец так сильно горевал, что одной зимней ночью вышел во Внутреннее море и уже не вернулся. Морган рос диким, целыми вечерами бегал по возвышающимся над водой скалам и утёсам, слушая песни волн и вдыхая солёный морской ветер. «Тронутый морем», его называли. Подменыш. Показывали пальцами на его бледную кожу и чёрные волосы, так отличавшиеся от солнечно-золотых лиц и рыжеватых волос коренных мурктарцев, как на подтверждение того, о чём шептались друг с другом глубокими ночами, когда с моря дул сильный ветер. Даже сейчас Морган знал, что у него за спиной многие делают знак Хатора, когда он слишком долго смотрит на море или в глубокой задумчивости сидит на видавшем виды мурктарском причале.
Он искал в себе следы ожесточения, негодования по поводу своей репутации, но ничего не обнаружил. Он рос с простым осознанием того, что никто его не понимает. У него были друзья, сообщники, которые рады были провести время между детством и взрослой мужской жизнью, украв пару кружек пенистого эля из таверны старого Боррика или играя в волну среди поросших кустарником дюн. Немало вечеров занимали и поцелуи украдкой под причалом. Но никто на самом деле не знал, что происходит у него внутри, в той безмолвной частичке души, что внимала ровному стуку сердца океана, ощущая его неутихающее притяжение подобно скрытому подводному течению. Никто об этом не знал — кроме, быть может, его отца.
Морган вздрогнул и вынырнул из задумчивости. Раздражение и негодование вытекли из него, оставляя лишь пустоту и опустошающий холод. Солнце почти зашло за горизонт, и юноша поднял взгляд, увидев в фиолетовой дымке сумерек, что дед выжидательно смотрит на него, очевидно, закончив свои рассуждения.
- Говорю, ночью поднимется свирепая буря, нам лучше закончить на сегодня.
Старик покачал головой и прошептал себе под нос что-то ещё, прежде чем развернуть брезент, которым они закрывали лодку.
Морган виновато хмыкнул и подошёл, чтобы помочь деду, протянув тонкую бечёвку сквозь небольшие отверстия по краям полотна и продев её в железные кольца, прикреплённые к бортам лодки. По правде говоря, в сумрачном небе поблизости не было ни единого облачка, но прибрежный ветер набирал силу, принося с собой жалящий холод. Он давным-давно прекратил сомневаться в способности деда предсказывать погоду.
Как только юноша закончил натягивать брезент, старик сплюнул и двинулся по набережной к Мурктару.
- Пойдём, парень, нам нужно притащить весь этот улов домой, а тут уже ночной прилив начинается. Кроме того, я сейчас не откажусь отведать немного стряпни твоей бабули.
Морган наклонился и забросил на плечо узел со свежепойманной рыбой, поблагодарив богов, что остальную часть улова они уже продали торговцам. Когда он повернулся, чтобы бросить последний взгляд на плоскодонку, поднимавшуюся и опадавшую под натиском волн, он заметил рядом с лодкой какое-то движение украдкой. Морган только собирался окликнуть деда, опасаясь, что озорной морской лев решил поиграть с лодкой и может её повредить, но тут заметил торчащую прямо над водой голову. Морган не сумел разглядеть очертания этого странного существа, но это было неважно. Глядя на него в гаснущем свете дня, он увидел лицо из своих грёз.
Она исчезла в одно мгновение, а юноша повернулся обратно к деду. Хотя они возвращались в деревню в молчании, разум Моргана был охвачен смятением.
Ночью бушевал шторм, колотивший по грубой крыше их простого дома. Морган без сна ворочался под толстым одеялом, пока на улочках и тропинках Мурктара по-волчьи завывал ветер. Дед и бабка крепко спали в соседней комнате. Он слышал их раскатистый храп, звучавший грубым контрапунктом к ярости бури. Однако к самому Моргану сон не шёл. Вместо этого он лежал, свернувшись в комок, чувствуя себя одиноким и покинутым, совсем крошечным в бесконечной ночи.
Так было весь вечер. Когда они с Ангусом вернулись домой на ужин, звёзды уже затянуло грозовыми облаками. Морган едва это заметил. С тех пор, как они покинули пристань, в его сознании ярко пылал лик морской женщины, и мысли горели от её неземной красоты. Всё остальное в сравнении с ней казалось блеклым, пустым и серым, как износившийся панцирь краба-отшельника.
Почти весь ужин он провёл в молчании, отвлекаемый набирающей громкость песней ветра. Несколько раз он едва не задохнулся от ужаса, в этом скорбном шелесте ему почудилось своё имя, исторгаемое медленным шёпотом из сырой глотки моря. Дед и бабка, сколько могли, терпели его странное состояние. В конце концов юноша получил подзатыльник от Ангуса, когда в ответ на вопрос бабушки пробормотал что-то нечленораздельное. Даже этот удар показался эхом дедовского гнева, воспоминанием о каком-то наказании из прошлого. Старый рыбак раздражённо встал из-за стола и ушёл, бормоча проклятия. Вскоре Морган тоже промямлил какое-то извинение и, пошатываясь, побрёл к кровати в поисках холодного облегчения в объятьях сна.
Ничего не вышло.
Мысли о ней пожирали Моргана, кожа пылала от предвкушения её касаний. Она хотела его, звала его голосом, полным лунного света, пены и мягкого, незаметного зова моря. Он лежал так часами, пытаясь скрыться от неё, спрятаться в потайных уголках своего разума. Но она преследовала Моргана, шептала его имя, держа его перед собой, как лампу.
Морган, приди!
Приди ко мне, милый!
Приди
Вопреки здравому смыслу он мимоходом задумался, не слышал ли его отец этот же голос в ту ночь, когда украл лодку и, надломленный скорбью, поплыл навстречу гибели в зимнем море. Может быть, подумал Морган, безумие передаётся по наследству.