Я озадаченно смотрю на них обоих, потому что они почти никогда не заходят в мою комнату, не говоря уже о том, чтобы сделать это вместе.

Мама просматривает все постеры фильмов, комиксов и групп, висящие на черно-фиолетовых стенах, а затем закатывает глаза на один из моих эскизов или на то, что она называет «рисунками для книжки-раскраски».

— Какая пустая трата времени, — бормочет она, качая головой.

Я выдыхаю, стараясь не обращать внимания на ее неодобрение. Но ощущение нехватки воздуха появляется, когда мои легкие сжимаются, а оболочка, в которой я живу, становится все меньше.

— Вам что-то нужно? — закрываю альбом, чтобы больше не слышать ее оскорблений.

Ее холодные глаза останавливаются на мне.

— Убавь музыку. Нам нужно поговорить.

Я смотрю на отца, который пялится в окно, его глаза широко раскрыты, как у потерянного испуганного щенка.

Что-то случилось.

— Ладно. — Я отрываю свое внимание от отца и протягиваю руку, чтобы выключить стерео. — Что стряслось?

Она бросает взгляд на мужа, но его глаза прикованы к окну.

— Ты ей скажешь? Или я должна? — Когда отец не шевелится, она фыркает и щелкает пальцами. — Генри, мы же договорились, так что либо ты ей скажешь, либо я.

Папа проводит рукой по голове и смотрит на меня. Или на пространство вокруг меня.

— Изабелла, твоя мама думает... — мама откашливается, и отец добавляет: — Мы с мамой думаем, что ты должна пожить летом у бабушки.

— Все лето? — Шокировано переспрашиваю я.

— Ты поедешь через пару дней, когда закончатся занятия в школе, — говорит мама, разглаживая невидимые морщинки на юбке-карандаше. — А потом можешь вернуться сюда, чтобы закончить свой выпускной год.

То, как она это говорит, сбивает с толку, как будто они выгоняют меня, но позволяют вернуться, чтобы закончить школу.

Я не знаю, что чувствовать по этому поводу.

— К какой бабушке?

Папа откашливается.

— К бабушке Стефи.

Я немного расслабляюсь. Если бы это была бабушка Джейн, мама моей мамы, тогда это была бы совсем другая история. Эта женщина критикует меня даже больше, чем мама, так сильно, что я иногда называю ее «бабушкой Джейн, истребительницей эго Изабеллы».

— Ладно, я поеду, — было бы неплохо сделать перерыв хотя бы для того, чтобы избавиться от Ханны и ее тактики «смерть Изабелле», которую она запланировала на лето.

— Конечно, ты поедешь, потому что мы не спрашиваем, — огрызается мама. — Мы пришли сюда, чтобы сказать тебе, что ты уезжаешь. Что нам нужно немного отдохнуть от твоего сарказма, твоей грубости и твоего вида, — она машет пальцами на мои поношенные кроссовки, дырявые джинсы на размер больше, чем нужно, и огромную толстовку с капюшоном — мой типичный.

— Милая, полегче, — папа бросает на меня взгляд, сбивая с толку коротким зрительным контактом. — Она всего лишь ребенок.

Она тычет в него пальцем.

— Не надо меня успокаивать. Хватит с меня этого, — теперь она указывает на меня, — хватит ее. И, откровенно говоря, довольно вас. Мне нужно отдохнуть от одного из вас, так что либо ты, либо она, и я действительно предпочла бы ее. — Она поворачивается на каблуках к двери. — Это никогда не было частью сделки, и я хочу, чтобы это было исправлено. — Она выбегает из комнаты.

— Какой сделки? — Спрашиваю я отца.

Взгляд отца мечется между мной и дверью.

— Прости, Иза. Я действительно боюсь… — бормочет он, прежде чем броситься прочь, ссутулив плечи и съежившись, как собака, поджавшая хвост. Он останавливается в дверном проеме на секунду, чтобы сказать: — Позвони своей бабушке. Она хочет поговорить с тобой о поездке за границу, если ты готова. Но не говори маме, иначе она может не позволить тебе поехать и сделать что-нибудь такое... веселое. — Затем он выбегает из комнаты, как будто она горит.

Я делаю несколько размеренных вдохов, затем плюхаюсь на кровать и обнимаю мистера Скриббла, плюшевого мишку, которого мой отец выиграл для меня на карнавале, когда мне было около пяти. Это было в тот единственный День Рождения, который мы с ним провели вместе. День был совершенно волшебный, полный сахарной ваты, ярких огней и звуков аттракционов. Я чувствовала себя так, словно плыла по облакам, пока мы не вернулись домой, и моя мама не накричала на него, потому что он пропустил один из конкурсов красоты Ханны. Она замолчала только тогда, когда он пообещал «никогда больше не делать таких эгоистичных вещей». Это было примерно в то же время, когда он перестал смотреть мне в глаза.

Отпускаю медведя и переворачиваюсь на живот, борясь со слезами, пока работаю над рисунком из комикса. Один из моих личных фаворитов, в основном потому, что это рассказ о моем альтер-эго, которое гораздо более напористое, чем я. У меня еще есть любимый персонаж: женщина, которую я иногда люблю выдавать за свою маму. Она относится ко мне фантастически и всегда говорит: «Отличная работа!» каждый раз, когда я надираю задницу злодеям. Вообще-то я часто рисую эту женщину, она застряла у меня в голове с тех пор, как я себя помню. Иногда она даже появляется в моих снах, где водит меня в кино, за покупками, а иногда мы просто проводим весь день, катаясь на чертовом колесе. Она никогда не сердится на меня и не заставляет чувствовать себя маленькой и ничтожной. Она даже говорит, что любит меня.

Вытираю со щек слезы и закрываю альбом. Я приучила себя не поддаваться эмоциям из-за того, что родители говорят мне, особенно моя мама, но я не супер-робот, невосприимчивый к человеческим эмоциям. Я семнадцатилетняя девушка, которая знает, что она не лучшая дочь, которая, да, иногда испытывает терпение своих родителей и, вероятно, проводит слишком много времени, рисуя комиксы и смотря мультфильмы. Но я все равно хочу хоть раз услышать, как они говорят, что любят меня.

Мой отец говорил это пару раз, когда я была младше, но это было давно. И я почти уверена, что моя мама тоже, но это было так давно, что я не могу вспомнить. Я начала бояться, что со мной что-то не так, что делает меня такой непривлекательной.

— Это не ты. Это они, — убеждаю я себя, сворачиваясь в клубок с плюшевым мишкой.

Но, когда я лежу одна в своей комнате, что происходит почти каждый день, я задаюсь вопросом, не ошибаюсь ли я. Может быть, со мной действительно что-то не так.