Глава 4

Рэйвен

Шел третий день, моей работы над Импалой: семнадцать часов и тридцать восемь минут, если быть точной. Я слежу за часами, проведенными с Джоной, для моей карточки учета рабочего времени, а не потому, что отмечаю каждую минуту с ним, фиксируя в памяти, чтобы, когда моя работа здесь закончится, у меня было что-то, что напомнит мне о времени, проведенном вместе.

Я вытаскиваю двигатель и верчу его. Просматривая по частям, я откладываю в сторону то, что можно спасти, а Джона копается внутри. Облокотившись на верстак, я разбираю мотор.

Из нескольких реставраций, которые я сделала за все эти годы, это является безусловно лучшей: высококачественные инструменты в моем распоряжении, чистое рабочее окружение, отличная компания... и вид. Например, вот этот.

Джона лежит на спине, поперек переднего сиденья, и его голова находится под приборной панелью. Его футболка приподнялась, обнажая несколько дюймов его накачанного живота. Полоса темных волос идет от его пупка и исчезает под мешковатыми джинсами. Его сильные ноги расставлены буквой V, чтобы удержать вес.

— Ай, черт побери! — я хватаю свой окровавленный палец, беспокоясь больше о том, что кровь попадет на вещи Джоны, чем о степени своей травмы.

— Ты в порядке? — Джона встает из его сексуальной позы и становится у верстака, беспокойство отражается на его совершенном лице.

— Да, все в порядке. Тупой ржавый кронштейн. — Я тяну палец в рот, когда он хватает меня за руку.

— Нет, не делай этого. Микробы.

Тепло поднимается вверх к моей шее и лицу.

— Ох, ты прав. — Я потираю лоб, надеясь, что могу скрыть смущение свободной рукой. — Рты грязные.

Он поднимает взгляд от моей раны, но я не смотрю ему в глаза.

— Не микробы из твоего рта. Микробы с руки. Кто знает, какое дерьмо живет на этой штуке. — Он показывает на кронштейн. Я бросаю на него быстрый взгляд и вижу, как на его губах растягивается улыбка. — Насколько я могу судить, у тебя очень чистый рот. — У него на мгновение появляется ямочка, прежде чем его взгляд падает на мои губы.

Я сжимаю их, увлажняя языком. Моя грудь поднимается и опускается хаотичными рывками, и тепло наполняет мое тело.

— У меня есть кое-что для этого. — Глубокий тембр его голоса притягивает меня ближе, пока я наклоняюсь к нему через верстак.

Клянусь, этот человек может затащить в постель любую женщину с одного взгляда. Он отпускает мою руку, чтобы дойти до ближайших шкафов. Я резко наклоняюсь вперед, держась за столешницу, чтобы остаться в вертикальном положении.

Я не идиотка, когда дело доходит до похоти. Я видела это в мужчинах прежде. Но никогда не чувствовала этого: огонь, распространяющийся по моей груди, нарастающее напряжение, что стягивает мои внутренности, кровь, мчащаяся по венам, наполняет голову видениями его рук на моем теле. Желание разгорается под кожей, окрашивая мои щеки. Я оглядываюсь, чтобы найти что-то, чем можно обмахнуться.

— Вот и я. — Его голос звучит справа, и я подавляю желание потереться об него, как делает Дог, когда я держу еду.

Он поднимает мою ладошку, посылая восхитительные мурашки по руке. Быстро намазывает мазью и приклеивает пластырь на палец. Его руки, на удивление нежные, для своих размеров, и мне интересно, как много женщин ощутили их нежность в более лучших местах, чем руки. Наверное тысячи. У меня скручивает живот от болезненной ревности.

— Ты хорош в этом. Хотя, из-за твоего рода деятельности так, наверное, и должно быть.

— Да, у меня много практики. — Он заканчивает с моей рукой и выбрасывает обертки.

Мне хочется поблагодарить его, за заботу о моей ране. Я была сама по себе так долго, что не помню, когда последний раз кто-то заботился так обо мне. Благодарность, которую я испытываю к его доброте, вызывает у меня желание броситься к нему в объятия и поцеловать. Благодарность, да, это как раз то, что я чувствую.

Вместо этого я меняю тему.

— Почему ты начал бороться? Ты был борцом в средней школе?

Он прочищает горло.

— Нет, я начинал с уличных боев.

Стуча костяшками пальцев по верстаку, он роняет голову на мгновение, прежде чем переводит взгляд на меня. В первый раз там грусть.

— Мой отец умер, когда мне было двенадцать, — говорит он через силу, как будто не привык к ощущению этих слов на губах. — Я стал главой в доме раньше, чем был готов. Я начал лезть в драки в школе, попадая в переделки. Моя мама, — он делает паузу, чтобы запустить обе руки в волосы, — она была разрушена, когда умер мой отец. А я просто делал все еще хуже.

Его темные брови сходятся вместе над его глазами, в то время как он смотрит на меня.

— В пятнадцать лет меня арестовали, когда я отпинал ногами задницу какого-то пацана, в парке возле дома. Полицейский отвел меня в сторонку и сказал, что если я не справлюсь со своим дерьмом, то окажусь в тюрьме. Он сказал мне, что я мог бы использовать свой гнев, чтобы улучшить свою жизнь, — он качает головой с улыбкой. — Это не имело смысла в то время, — свои последние слова он бормочет под нос.

Физически он со мной рядом, но его взгляд, где-то далеко.

— Он дал мне адрес клуба для мальчиков, сказав, что они обучали каратэ, джиу-джитсу, боксу... все в таком духе… Поскольку, выбивание дерьма из людей ничего не давало, а только заставляло мою маму плакать, я решил последовать его совету. — Он пожимает плечами, и его глаза встречаются с моими, уже не с беспокойством. Он изучает мое лицо.

— Сожалею о твоем отце. Должно быть, ты очень скучаешь по нему. — Я знаю это чувство.

Хотя, как я могу скучать по тому, кого у меня никогда не было?

Я прогоняю мысль, как только она появляется.

— Да, он был классный. Много работал, но находил время, чтобы побросать со мной мяч или лечь на пол вместе с моей сестрой, и поиграть в Барби, — его улыбка теплеет и смягчаются глаза. — Он был отличным парнем, насколько ты можешь себе представить, это была задача не из легких. — Мое сердце наполняется радостью, что Джона знал, что такое хороший отец, даже если только в течение двенадцати лет. У него хороших воспоминаний больше, чем у меня.

— Он кажется потрясающим.

— Он таким и был.

— Как он умер? — вопрос повис в воздухе, прежде чем я осознаю всю его дерзость. Я опускаю взгляд, желая немедленно взять свои слова обратно.

Тишина заполняет пространство между нами, высасывая кислород из моих легких. Мне не следовало задавать такой личный вопрос. Зная, что вряд ли кто-то после трех дней знакомства выставит этот тип душевной боли на исповедь.

— Извини, это не мое...

— Его сбил пьяный водитель.

Я встречаюсь с ним взглядом и натыкаюсь на агонию в его глазах. Он не злится. Его сердце разбито. Мои глаза слезятся, и я с трудном сглатываю.

— Он умер мгновенно. Я был так зол. Это казалось таким несправедливым. Я подумал, что если мог бы выбить все дерьмо из кого-то, сделал бы им так же больно, как было мне, я почувствовал бы себя лучше, — покачав головой, он делает глубокий вдох. — Не сработало. — Мои руки чешутся, чтобы успокоить его прикосновением, даже, если только схватить его за руку и дать ему знать, что я здесь и понимаю.

По данным местных СМИ, он публичный человек. Он никогда не раскрывает информацию о своей семье или личной жизни. Чтобы поделиться этим со мной, ему понадобилось много мужества. Он знает, что я могла бы убежать и продать его историю в газеты. Но он доверился мне. И лучший способ отплатить ему — это доверять ему взаимно.

— Моя мама переехала сюда из Колумбии со своими родителями, когда ей было восемь, — я прочищаю горло. Я нервничаю. Эту историю знают только Ева и Гай. Мои ладони потеют, и я занимаю свои руки, подняв полотенце. — Предполагаю, что они приехали сюда, чтобы устроиться на работу, которую может предложить Лас-Вегас. Мои бабушка и дедушка работали в ГРК (гостинично-развлекательный комплекс в Лас-Вегасе), когда вспыхнул пожар в одном из ресторанов. Тогда не было никаких огнетушителей в этой части казино. Восемьдесят пять человек погибли, и они в том числе.

— Я слышал об этом пожаре. Они называют его самой страшной катастрофой в истории Лас-Вегаса.

— Да, это он. Моей маме было пятнадцать лет. У нее не осталось здесь семьи, и она была несовершеннолетней, поэтому ей пришлось жить в приюте. В восемнадцать лет ей пришлось уйти оттуда, найти работу и где жить. — Я делаю глубокий вдох, готовясь к последней части.

— Вот как она встретила... — я боюсь произнести его имя. Если бы Джона знал, чья кровь течет в моих венах, он, наверное, никогда не заговорил бы со мной снова.

В глубине души я знаю, что наши рабочие отношения закончатся когда-нибудь, но я не готова пока, от него отказываться.

— Она воспользовалась первой же возможностью, которую смогла найти.

— Ох, она нашла работу в казино как ее...

— Моя мама — проститутка. — Эти слова звучат хуже, чем в моей голове. Я опускаю взгляд в пол, боясь их поднять и увидеть разочарование или, что еще хуже, отвращение в глазах Джоны.

Проходят секунды. Он молчит. Это слишком, чтобы не потерять с ним дружбу.

Джона

— Прости, я не хотела, чтобы это звучало так, как звучало. — Она неловко смеется и изучает кончики своих волос.

Услышать эти слова от этой девушки? Я в шоке.

В Лас-Вегасе проституция довольно распространена. Это незаконно, за пределами лицензионных борделей, но это не останавливает нескольких игроков от поддержания бизнеса. Но подумать только, что эта красивая женщина, настолько невинная и не тронутая, была воспитана в том мире.

— Я не знаю, что сказать. — Я качаю головой.

Она отмахивается рукой.

— Не волнуйся об этом. Я понимаю. Тебе, наверное, не следует общаться с людьми, вроде меня, из-за важного боя. — Она отворачивается от верстака и хватает рюкзак.

Она уезжает?

Мой разум пытается найти правильные слова, но безумная необходимость держать ее здесь движет моим телом в первую очередь.

Она идет к двери, и я хватаю ее за руку.