ГЛАВА 20

НЕЛЛ

ВЕСЬ ОСТАТОК ДНЯ Я ОТВЛЕКАЮ СЕБЯ. Я пытаюсь сосредоточиться на своей работе в кладовой, просматривая личные письма, газетные статьи и старые журналы за первые несколько десятилетий после открытия "Гранда", но не могу перестать думать о бельевом шкафу. София не показывала его нам во время экскурсии — да и зачем ей это? — Так как же он оказался в моих снах?

Удачная догадка?

После смерти мамы я видела её повсюду. Иногда она казалась мне такой же реальной и цельной, как папа, и я думала, что всё это было просто одной огромной ошибкой, потому что мама была дома, живая, счастливая и целая. Иногда она была просто яркой, мерцающей фигурой в изножье моей кровати, наблюдающим за мной призраком в тени, и я знала, что она никогда больше не будет цельной. Иногда она была изуродованным трупом, кровь капала из того места, где у неё была оторвана половина черепа.

Я не уверена, что думал папа. Может быть, это была стадия горя — что-то, что пройдёт, если он проигнорирует это. Но после трёх месяцев без каких-либо изменений он обратился к доктору Роби. На моём первом сеансе врач сказал мне, что галлюцинации были возможным побочным эффектом для детей, которые недавно пережили эмоциональную травму.

Побочный эффект. Симптом. Ничего такого, что нельзя было бы вылечить с помощью терапии два раза в неделю.

Какое-то время я боролась с доктором Роби, потому что признать, он был прав, и мама была всего лишь плодом моего воображения, было всё равно, что потерять её снова. Только когда я заметила, что поступаю также с папой — добавив груз печали, который давил на его плечи, пока он не стал похож на сломанную вешалку для одежды, заполучив иссиня-чёрные воронки вокруг его налитых кровью глаз, седые пряди в его волосах, которых не было несколько месяцев назад, — я согласилась с рекомендованным доктором Роби планом лечения.

Это произошло не сразу, но чем больше я виделась с доктором Роби, тем меньше мама приходила, и я знала, что он оказался прав. Она была ненастоящей.

Она никогда не была настоящей.

Как только прошёл год, в течение которого я не видела её, мы перешли к сеансам раз в неделю, а затем, в конце концов, раз в месяц. Вот почему, когда я узнала, что папа согласился на эту работу, и доктор Роби предложил помочь мне найти другого терапевта в городе, я сказала ему, что мне это не нужно. Я не видела маму больше трёх лет, и хотя я знала, что это было только из-за лечения доктора Роби, тихий, вызывающий голос внутри меня хотел доказать, что я никогда в нём не нуждалась. Что мне было бы хорошо самой по себе тогда и что я, конечно же, буду в норме сама по себе сейчас.

Но сейчас я уже не так уверена в этом.

Может быть, София впрямь показывала нам этот бельевой шкаф во время экскурсии, и я просто не помню — в течение нескольких недель после смерти мамы в моей памяти было много пробелов, так что не похоже, что эти маленькие "провалы в памяти" не случались раньше. И, может быть, я действительно открыла сама те ящики в ванной и заперла дверь, а может быть, у меня просто галлюцинации по поводу этой песни.

Я не хочу верить, что мой мозг всё ещё столь расстроен из-за мамы, но единственное другое объяснение, которое приходит мне в голову (кроме призраков, что слишком нелепо для понимания), это то, что всё это связано со стрессом — из-за переезда, из-за попыток оставаться в форме для прослушивания, от попыток найти деньги на обучение на случай, если они выберут кого-то другого на стипендию. И если это связано со стрессом, то я могу это контролировать. Если это связано со стрессом, то это временно. А это значит, что беспокоиться не о чем, и абсолютно нет причин звонить доктору Роби.

София заходит в кладовку после обеда и приглашает нас с папой на костёр в отеле сегодня вечером.

— В основном это мероприятие для гостей, — объясняет она, — но мы с Максом стараемся несколько раз в течение года посетить его, к тому же я не смогу придумать более идеального способа поприветствовать тебя и твоего отца в "Гранде”.

— Спасибо, — говорю я. — Я узнаю, что он думает.

— Ты должна прийти, — говорит мне Макс после ухода Софии. — Мама вовек от меня не отстанет, если я не смогу убедить тебя. Последние три дня я только и слышал о том, как мы должны сделать так, чтобы ты и твой отец почувствовали себя желанными гостями.

Я хмурюсь.

— Она много говорит о нас?

Он пожимает плечами.

— Ну, не то, чтобы это единственное о чём она говорит, но да, она постоянно спрашивает, как у тебя дела, и продолжает упоминать, как она впечатлена всеми идеями, которые твой отец придумывает для новых мероприятий для гостей. Честно говоря, думаю, что он ей вроде как нравится.

Мой желудок скручивает.

— Серьёзно?

— Да, — говорит Макс, шевеля бровями. — Такими темпами через год мы можем стать братом и сестрой.

Я сижу там, ошеломленная, слишком поздно понимая, что он подразумевал это как шутку. Я пытаюсь прийти в себя, смеясь, но выходит натянуто, и время совсем не подходит.

Оказывается, папа полностью за костер — в этом нет ничего удивительного, — поэтому, как только мы с Максом заканчиваем нашу дневную работу, я поднимаюсь наверх, чтобы переодеться. Я подумываю о том, чтобы принять душ, но даже при том, что я знаю, что всей сцены с ящиками и моим именем, написанном на зеркале, на самом деле не было, я не совсем готова столкнуться с этим снова. Вместо этого я собираю волосы в низкий беспорядочный пучок и переодеваюсь в капри и блузку без рукавов. Я подумываю о том, чтобы накраситься, но вряд ли найдётся кто-то, на кого я хотела бы произвести впечатление на этом мероприятии.

А что, если Алек там?

Тогда однозначно не будет никого, на кого я хотела бы произвести впечатление.

Папа несёт свой любимый костюм в ванную, чтобы переодеться. Я пытаюсь смотреть телевизор, чтобы скоротать время, но мой желудок сжимается при мысли о том, что он готовится к встречи с ней, как будто это какое-то свидание или что-то в этом роде, пока я больше не могу это выносить.

Я оставляю записку на его прикроватном столике, беру ключ-карту и спускаюсь вниз.

* * *

Вдоль дальней стены вестибюля расположена экспозиция, рассказывающая о краткой истории "Гранд Отеля Уинслоу". Я читала об основателе отеля Августе Шеффилде, который построил отель на острове Уинслоу после восстановления последствий Гражданской войны в надежде привлечь деньги северян, чтобы возродить этот район. Я читала о том, как люди приезжали издалека, чтобы насладиться тёплой погодой острова Уинслоу и целебным океанским воздухом, и я читала о Палаточном городе, своего рода палаточном лагере для тех, кто не мог позволить себе отель. Художник отрисовкой изобразил ряд полосатых палаток в тени отеля, и там что-то...

Четыре девушки идут рука об руку, их головы откинуты назад от смеха, их волосы яркие и блестящие на летнем солнце.

— столь знакомое —

Жуткое стремление, ноющее глубоко внутри меня, быть одной из них.

— в этом.

Я протягиваю руку к картине, кончики моих пальцев мелькают над палатками. Звук эхом разносится по комнате, сначала тихий, затем он становится всё громче, как приближающийся товарный поезд. Гул океана смешивается с возбужденными криками толпы и лязгом-лязгом-лязгом колёс по стальной колее...

— Готова?

Я подпрыгиваю.

— Ух, ты, полегче, чемпионка, — говорит папа, хватая меня за плечи. — Ты в порядке?

— Да, — говорю я, — Ты просто...

Фигура движется за папиным плечом, оглядываясь на меня, но потом сразу же исчезает в толпе. Я бы узнала эти жесткие, расчетливые глаза где угодно.

Алек Петров.

Как долго он там стоял?

Папа машет рукой перед моим лицом. От его одеколона у меня на глазах наворачиваются слёзы.

— Привет? Земля вызывает Нелл.

Я качаю головой.

— Извини, я просто... очень увлеклась тем, что читала.

— Понятно, — он протягивает мне свой локоть. — Готова идти?

Я киваю и беру его под руку.

— Ты пользуешься одеколоном, — говорю я.

— Я всегда пользуюсь одеколоном.

"Не так обильно", — думаю я.

— И твой любимый костюм.

Он смотрит на меня.

— Ты хочешь меня о чём-то спросить?

Да.

— Нет, — говорю я. — Пустяки.