Табита пробормотала что-то неразборчивое, и линия оборвалась.

Он положил телефон на тумбочку и повернулся к кровати.

Краем глаза мелькнуло что-то тёмное.

В ужасе Ленни обернулся, вскинув руки в защитном жесте.

Он вполне ожидал увидеть там незваного гостя, но это было лишь его отражение в зеркале на задней стороне двери, молчаливое и смотрящее на него из тени.

На мгновение отражение привлекло его внимание.

А потом он отвёл взгляд.

Не было никаких чувств. Всё было перевёрнуто и искажено. Нечистые и развратные, он ощущал их присутствие там, в комнате с ним. Зрение и звук не синхронизировались, и его глаза напряглись в темноте, чтобы увидеть странные узоры, скользящие по потолку и полу.

Ужас овладел им, задушив его, как беспомощного ребёнка.

«Там что-то есть, я… я вижу… что-то… движется».

Его рот открылся, но он не мог говорить.

«Помогите мне… что это, что… что это?»

Сквозь тьму прорываются образы Шины и тех существ, ползающих с ней, петляющих в её голове, как бегущая строка, горящих, вздувающихся, лопающихся и распадающихся, психоделические сны, растворяющиеся в жаре лампочки.

Сидя на старых цементных ступенях со стопкой книг на коленях, отвернув голову и печально глядя на пыльную стену, на изношенный пол, а может, вообще ни на что, Шина, казалось, видела всё, кроме него.

Ленни знал эту сцену, хорошо её помнил. Например, он знал, что подошёл ближе, и тень, которую он отбрасывал, наконец привлекла её внимание. Он также вспомнил, как она смотрела на него с застенчивой улыбкой. Болезненно невинная, но с оттенком озорства, её улыбка потрясла его, заставила не знать, что сказать. Всё, что он мог придумать, это подмигнуть ей, как будто они поделились какой-то глубокой тайной.

Шина подмигнула в ответ. Их тайна была в безопасности с ней.

Он присел перед ней как раз в тот момент, когда она полезла в карман куртки и вернулась с шариковой ручкой. Их взгляды всё время были прикованы друг к другу… даже когда её улыбка превратилась в нечто отвратительно демоническое… даже когда она небрежно повернула руку ладонью вверх и вонзила ручку в открытое предплечье, вырвав её только для того, чтобы снова вонзить в свою изуродованную плоть и снова… даже когда кровь скапливалась в её ранах и заливала её шею и лицо.

Запутанная паутина шёпота увлекла его от видений обратно в темноту номера мотеля… или что-то в этом роде.

— Все твои идолы превращаются в песок.

Бормотание из тени рядом с кроватью звучало так, будто бесчисленные голоса наслаивались один на другой, образуя жуткое эхо грязного шёпота. Когда один голос утих, чтобы совсем замолчать, другой проскользнул мимо, тысячи змей шипели из соседнего гнезда, вздохи древних демонов обжигали его лицо.

Вина… сожаление… печаль… страх… гнев… слёзы… это только делало их сильнее.

Спина Ленни выгнулась, но в остальном он был парализован, руки выпрямлены, а ноги затекли, словно в параличе. Рот открыт, из него текут слюни, глаза широко раскрыты, налиты кровью и блестят в темноте.

«Боже, помоги мне! Пожалуйста, я… я не могу дышать, я не могу…»

— Твой бог лжив.

В ушах слабо звучал треск.

«Как будто листья шуршат под чьими-то ногами», — подумал Ленни.

— Не листья, — прошептал невидимый голос. — Кости.

После ночи беспорядочного сна, измученный адскими кошмарами, Ленни с облегчением увидел, что наступило утро. Его тело болело так, будто он всю ночь копал могилы. Возможно, так и было. Лёгкая головная боль всё ещё покалывала в висках, и, хотя горячий душ помог подавить мышечную боль, это мало помогло облегчить головную боль. Странные сны превратились теперь в простые вспышки — кусочки какого-то более крупного потерянного целого, — но бóльшая часть образов всё ещё цеплялась за него, кусок, оставленный каким-то другим местом и временем.

Воспоминания о Шине всегда были частью его жизни, но в целом ему удавалось держать их связанными и на заднем плане. Этот последний поток воспоминаний и снов — часто неотличимых друг от друга — начался за шесть месяцев до того, как Ленни впервые узнал о смерти Шины. В последнее время они стали более серьёзными, но он никогда не испытывал ничего подобного прошлой ночи. Как будто чем ближе он подходил к последнему месту, где Шина была жива, тем сильнее и раздражительнее они становились.

Вскоре после восхода солнца он снова был в пути.