— Не вижу смысла в вашей шутке, — тихо, но все еще беззаботным тоном произнес Артур. — Медовуха не настолько плоха.

Нервные смешки прокатились по Залу и стихли. Пришлось открыть глаза. Медро так и стоял с поднятым кубком, а на лице у него застыло горестное выражение.

— Ваша правда, милорд, мед отменный, вот только болиголов в нем дает горький привкус. Это же болиголов, не так ли, леди Гвинвифар?

Артур вскочил, упираясь руками в стол.

— Вы что же, лорд Мордред, обвиняете Императрицу?

— Она хочет меня отравить! — голос Медро сорвался на визг. — Она ревнивая, коварная, неверная женщина! — Он с громким стуком поставил кубок на стол. — Она с самого начала была настроена против меня, она вместе с моим безумным братом сплела против меня заговор. Подумайте, лорд Пендрагон, не направлен ли этот заговор и против вас? Только что императрица налила мне в кубок яд! Смотрите, как почернела бронза!

— Клянусь Царём Небесным, ты лжешь, — по-прежнему негромко, но страшно проговорил Артур. — Будь то просто клевета, будь то слова сумасшедшего, Мордред ап Лот, но знай, что это измена! Всем известна доброта Императрицы. Считай, что ни я, и никто из присутствующих не слышал твоего вздора!

Люди, мои люди, в Зале вскочили. Раздались гневные крики. Артур поднял руку, призывая к молчанию. Он стоял надо мной, высокий, разъяренный. Повинуясь его безмолвному приказу, люди в Зале замолчали.

— Это дурная шутка, Мордред. Сядь и молчи.

— Это не шутка, милорд, это убийство. Посмотрите на Императрицу, самую благородную даму, самую добрую и превосходную леди Гвинвифар: посмотрите на нее, если вы сомневаетесь в моих словах! Она знает, что я говорю правду!

— Молчать! — рявкнул Артур так, что вздрогнул даже Медро. — Леди Гвинвифар весь вечер испытывала недомогание. Любая женщина на ее месте онемела бы, услышав в свой адрес подобные обвинения. Говорите, в вашем кубке яд? Дайте его сюда.

— Мой господин! — прохрипела я, пытаясь встать остановить его руку.

— Успокойся, сердце мое, я ему не верю, — сказал муж, отводя мою руку в сторону. — Так что, Медро, где кубок, «почерневший от яда»?

— Э-э, хотите рискнуть, милорд? — похоже, Медро растерялся, и уж во всяком случае, утратил весь свой апломб.

— Я ничем не рискую. Дай кубок. Я приказываю тебе, как твой Император!

Мордред немного замешкался, но все же протянул кубок королю. Артур принял кубок, пронзая Мордреда страшным взглядом. Аметист в перстне горел темно-фиолетовым цветом на фоне бронзы.

— Милорд, — не знаю, как мне удалось выговорить слово. Я хотела остановить его. В этот момент муж, не глядя на меня, наступил мне на ногу под столом.

— Ваш кубок с ядом, — размеренно произнес король, — не что иное, как чаша лжи и дешевых сплетен. Я поверю вашей истории не больше, чем любому из слухов, посеянных вами здесь, в Камланне, тех самых слухов, в которых ваш брат предстает предателем, а я — слабым дураком, которым моя коварная жена вертит, как хочет. — Артур поднес кубок к губам. Я попыталась закричать, но спазм сжал мое горло. Артур пил медленно, его рука плотно охватывала бронзу кубка; вторую руку он тоже поднял, словно кубок был непомерно тяжел. Однако он осушил его и поставил на стол. Мне показалось, что сейчас я отломлю край стола, за который держусь.

— В вашем кубке нет ничего плохого, лорд Мордред, — ровным голосом сказал Артур, меж тем как Мордред, очевидно, пребывал в ярости и замешательстве. — Мед волне хорош, как и честь Императрицы. Шутка получилась жестокой и отнюдь не забавной. Покиньте Зал. Талиесин! — Главный бард выступил вперед и поклонился. — Прошу, сыграй! Неважно, что. Лишь бы эти пьяные дураки заткнулись!

Талиесин ударил по струнам, и Артур сел, все еще глядя на Медро с холодной презрительной улыбкой. Мордред еще некоторое время смотрел в ответ, потом отвернулся и громко расхохотался. Не переставая смеяться, он низко поклонился и вышел. Артур щелкнул пальцами и протянул пустую чашу слуге. — Еще меда, — приказал он. Слуга поклонился и поспешил прочь.

— Милорд, — прошептала я.

— Молчи! — едва слышно прошипел он.

— Артур, питье отравлено. Я его отравила. Зови Грифидда, пусть захватит рвотное, и поскорее, еще не поздно...

— Я не пил. Понимаешь? Я сделал полглотка, а остальное вылил в рукав. Смотри! — Он под столом перевернул правую руку, и я увидела, что рукав его туники пропитан медом. Я тут же вспомнила уловку, которую он однажды показал мне, способ избежать пьянства на пирах: чашу надо держать, обхватив как можно выше, чтобы большая часть питья стекала по ладони в рукав.

Еще немного и со мной будет истерика! Слезы подступали к глазам. Дышать было трудно. Удушье. Я попыталась откашляться.

— Улыбнись ты, ради Бога! Сделай вид, что это всего лишь паскудная шутка! Ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь что-нибудь заподозрил? Ну-ка, соберись, давай, посмейся мне в плечо с облегчением, да хоть поплачь… вот.

Я прижалась к нему. Мед на рукаве его туники впитался в мое платье, и я сделала себе мысленную заметку: когда встану, надо, чтобы не было заметно пятно. Артур улыбался, но я, прижавшись головой к его плечу, чувствовала, как в нем закипает гнев из-за того, что я чуть не предала все его дело. Во мне боролись два чувства: истерическое облегчение от того, что мое падение так и не состоялось, и горя, вызванного недовольством мужа.

Я вернулась домой, а пир продолжался допоздна. Облака скользили по небу, то пряча, то открывая звезды; в крепости было очень тихо, если не считать шелеста ветра в соломенных крышах. Дом, освещенный факелами, походил на остров света в море ночной тьмы, на родной очаг в темной комнате. То же ждало меня и внутри: стена, по которой скользили блики, кровать с желто-белым шерстяным покрывалом и старая масляная лампа из красной глины. Артур уже ждал, стоя у книжной стойки, все еще в пурпурном плаще. Блестели золотом драконы, вышитые на воротнике. Лицо будто окаменело, а глаза смотрели очень холодно.

— Сядь, — почти приказал он, указывая на постель. Я обреченно села, слишком измученная, чтобы возражать или оправдываться. — Ты хотела убить моего сына.

Я молчала. А что мне было отвечать?

— Болиголов? — спросил Артур. — Где ты его взяла? Купила у кого-нибудь из горожан или сама приготовила?

— У Грифидда был запас. Он лечит им лихорадку, — я сама удивилась своему безжизненному голосу. — Я украла у него немного.

— То есть он здесь ни при чем? Хорошо. Кто-нибудь еще знает?

— Никто.

Артур сел на постель с другой стороны. Его ощутимо потряхивало. Очень хотелось кинуться к нему на грудь, обнять… но нельзя. Мы просто сидели и ждали невесть чего.

— Хорошо, — повторил Артур. — Как он узнал, что питье отравлено? Загадка. Я не заметил привкуса. Ладно. Он ничего не сможет доказать, ему нечего нам предъявить. Значит, никакого позора, а вот он сильно проиграл. Больше того, над ним теперь смеются. Вообще-то, я могу даже изгнать его. Обвинить в измене. Это решило бы многие наши проблемы. — Он замолчал, снова посмотрел на меня, и лицо его исказилось от боли. — Ради всего святого, Гвинвифар, почему?

— Ты знаешь, почему! — не столько ответила, сколько прорыдала я. Никто бы даже клещами не вырвал из меня слов о том, что я сделала это для блага Камланна, для блага Императора. Скажи я это, и уже ничем не буду отличаться от какого-нибудь бесстыдного попрошайки.

— Но это же позорно, неблагородно! Так могла бы поступить ведьма, интриганка! Это позорит всех нас.

— Только меня. А я женщина, Артур. Я понимала, что делаю, и как ты к этому отнесешься. Я и сама отношусь к этому так же, как ты. И все-таки мне казалось, что оно того стоит. Мне жаль, что не получилось.

На мгновение в глазах короля что-то дрогнуло. Похоже, я недооценила силу его гнева. Но гневался он не на меня. Здесь было все сразу: попытка отравления на пиру в его Зале, да еще на глазах посла; его собственная досада на то, что попытка сорвалась; он осознавал это позорное желание и негодовал, прежде всего, на себя. Он понимал то же, что и я, и мы долго смотрели друг на друга в мучительном понимании. Наконец, Артур встал, закутался в плащ. Его все еще трясло. — Ты, — медленно проговорил он, — убийца. Злая мачеха. Об этом будут слагать легенды. — Его зубы начали постукивать. Он саданул кулаком в стену, опрокинул горшок с дикими розами на прикроватном столике. Цветы вывалились на полированное дерево. Он начал колотить розы кулаком. Шипы вонзались ему в руки, по ладоням потекла кровь.

Я в ужасе смотрела на его буйство. Он замер, снова дико взглянул на меня, сжимая и разжимая кулаки.

— Я едва не выпил кубок. Не мог поверить, что ты на такое способна. От кого другого мог бы ждать, но не от тебя! О, черт побери!

И тут до меня дошло, что за озноб колотит его!

— Артур, это болиголов! Сколько ты выпил на самом деле?

— Да говорил же — один-два глотка! Холодно. Да, я знаю, как это действует. Такое количество не должно сильно навредить. Только, знаешь что… держись от меня подальше. Хватит с меня на сегодня твоей нежной заботы, миледи.

— Артур, — на глаза, наконец, пришли слезы. Теперь я не знала, как их остановить. — Артур, прости…

— Да не могу я тебя простить! Жаль, что я не выпил этот кубок.

— Тебе холодно; пожалуйста, позвольте мне помочь. О, я знаю, знаю, что это было злое дело! Но, пожалуйста... ты знаешь, я люблю тебя.

Он не ответил. Отвернулся, стирая кровь с руки и все еще дрожа.

— Иди спать, — резко приказал он. — Нельзя дать им ни одного намека на какую-то необычность. Мордред может болтать что угодно, может даже догадаться, что я не пил. Да только доказательств у него никаких! Иди спать. И ради Бога, перестань плакать.

Я молча разделась, глотая слезы. Забралась в постель. Он погасил лампу, снял сапоги и лег рядом, спиной ко мне, как был, одетый. Я лежала, уставясь в темноту, и честно пыталась не плакать. Ночные часы текут медленнее, чем облака на горизонте; медленнее, чем улитка ползет по лепесткам розы.