Рабы Кердика много и с удовольствием говорили об Артуре. Британские рабы, даже те, кто был рожден в рабстве, восхищались Верховным Королем и могли бесконечно рассказывать о его подвигах. Это при том, что Кердик категорически запретил упоминать имя Артура в своем доме. Из разговоров я понял, что сила Артура крепнет, даже если делать скидку на досужие выдумки рабов.

Любой понимал, что случись Артуру победить в грядущей битве и не скупиться после победы, к нему начнут стекаться воины со всего западного мира. Уже сейчас некоторые известные сакские воины присоединялись к отряду Верховного Короля. Спустя два с половиной года после начала войны с саксами Артур располагал армией, не имевшей себе равных в мире. Казалось, она может побеждать и не таких соперников.

— Только вот в последние два года, — жаловался мне один раб, — никаких особых дел не было. Наш хозяин поднимает фирд и собирает отряд, затем садится здесь, в Сорвиодунум — прошу прощения, в Сирисбириг, совершает набеги, рассылает шпионов; а Пендрагон отмахивается от них, как от мух.

Наверное, со стороны Кердика это был разумный шаг. Большой отряд Артура обходится дорого. У него ведь нет собственного королевства. Рассчитывать можно только на дань британских королей. Но он — Верховный Король, победитель остальных, и потому они теперь его данники. Он сражается с саксами и побеждает их. Только данью здесь не обойдешься. Но победы над саксами приносили и материальную выгоду. Часть захваченного он делил между подданными, смягчая для них бремя дани. Однако теперь, когда саксы отступили, укрепились в своих крепостях и охраняют границы, он опять может полагаться лишь на силы союзных королей. А чем дальше, тем меньше будет эта поддержка, нужны новые решительные победы. Вот Кердик и пытается сеять рознь между сторонниками Артура. Один раб сказал мне, что уже сейчас некоторые короли готовы опять затеять междоусобную войну, чтобы свергнуть «незаконнорожденного узурпатора». Между ними и Кердиком идет активный обмен письмами, что говорит о том, что Кердик неплохо разбирается в государственных делах. К сожалению для него, большинство его сторонников такими способностями не обладали. Особенно это касалось тех, кому Кердик обещал земли, и теперь они чувствовали себя обманутыми и ворчали, что Кердик просто боится Артура. Теперь все свелось к гонке: кто первым сумеет собрать серьезную армию и выйти на решающую битву. Пока казалось, что в этой гонке побеждает Артур, и Кердик отчаянно злился. Видимо, поэтому он и готов был принять колдовскую помощь Элдвульфа, лишь бы убрать Артура со сцены. Сам по себе Кердик отличался щедростью и благородством, но из-за своих амбиций он не мог отказаться даже от такой сомнительной помощи. И все-таки такой нечестный способ ведения войны был ему не по нраву. Мысль о том, что придется убить меня, его собственного раба, ему претила. Он раздражался, из-за этого был со мной подчеркнуто груб, хотя от своих домочадцев требовал относиться ко мне помягче. Ему нравилось слушать меня, мои песни о битвах Пендрагона, но только наедине, не позволяя другим убеждаться в силе Верховного Короля. Я, со своей стороны, пытался внушить ему опасения в исходе возможной битвы с Артуром. Пока, впрочем, безуспешно.

За эти пару недель я проникся к Артуру самыми теплыми чувствами. Он стал представляться мне единственным владыкой, которому стоит служить. Но чем больше я об этом думал, тем больше сомневался. На что ему такие бесполезные воины, как я? У него и так проблем хватает.

Впрочем, если мне предстоит умереть от руки Элдвульфа в ближайшее новолуние, проблемы Артура меня уже занимать не будут. Я с удовольствием хватался за любое дело, лишь бы не думать об этом.

По счастью, Кердик не заставлял меня ничего делать по дому. Я довольно быстро понял, что рабом я быть не умею. Раньше я не думал, насколько естественно для меня ощущать себя сыном короля, пусть младшим и презираемым, но все-таки из королевской семьи. Но никто не бросался открывать мне двери, никто не стремился помочь с вещами или одеждой. Я понятия не имел, что делать с уборкой или починкой крыши, и сначала злился, когда мне поручали совершенно непонятную работу. Мне постоянно приходилось одергивать себя и напоминать себе, что рабы вокруг — такие же, как и я. Я не собирался их обманывать, но однажды, войдя в конюшню, я услышал, как один из них говорит домашней прислуге: «Если он раб, то я император Феодосий. Знаешь ли…» — он резко замолчал, увидев меня. Конечно, мне как рабу всегда находилось дело. Но Кердик считал, что я должен играть на арфе в любое время дня и ночи, и наши планы не всегда совпадали. Я пытался учить сакский язык... а потом произошло это событие.

Выйдя из конюшен в свой первый день в качестве раба Кердика, я увидел толпу мужчин, собравшихся на склоне холма сразу за римской частью города, и отправился на разведку. Элдвульф упомянул, что дал Кердику заговоренную лошадь, чтобы доказать свою колдовскую силу, и Кердик воспринял этот дар именно как доказательство, поскольку ни он сам, и никто другой не то что объездить, подойти к ней не мог. Когда я подошел к собравшимся, то первым делом увидел посреди загона жеребца, вставшего на дыбы. Я сразу понял, в чем тут дело.

Этого коня не рождала ни одна земная кобыла. В кольце людей переступал копытами конь сидхе. Об этих существах слагали легенды, и далеко не все они были выдумками. Этот же конь явно был царем среди них.

В холке он на три ладони превышал даже самую большую лошадь обычной земной породы. Да что там! Он выглядел просто гигантом. И он был прекрасен: чисто-белой масти, словно слепленный из морской пены. Изящный изгиб шеи напоминал морскую волну, грива словно разлетающийся о скалу тяжелый вал. Ни одна чайка так легко не скользит по воде, как его копыта по земле. Прекрасный, жестокий и свободный! Ноздри лошади покраснели от гнева, а глаза — темные и свирепые от гордости. Едва увидев его, я задохнулся от восторга.

Очередной сакс, которого жеребец только что сбросил, откатился в сторону, а конюхи Кердика пытались с помощью кнутов загнать лошадь обратно в центр загона, осыпая проклятиями.

— Этот зверь — убийца, — сказал один из рабов, стоявший в нескольких футах от меня. — Кердик никогда не сможет его объездить.

— Но какой красавец, — с восхищением ответил я.

Раб удивленно вскинул взгляд, узнал меня и неловко пожал плечами.

— Да, конечно, быстрый как ветер, и очень сильный, — согласился он. — Любого коня обгонит, да только что от него толку, если он никого к себе не подпускает? Ты здесь недавно, а мы уже месяц пытаемся его уломать. И лаской действовали, и грубостью, и голодом морили — ничего не помогает. Он все такой же дикий, как был, когда его подарили Кердику. Я кое-что понимаю в лошадях, так вот, этот жеребец скорее сдохнет, чем подчинится. А прежде, чем сдохнуть, переломает шеи еще кое-кому из нас. Эй, осторожно там! — крикнул он кому-то из толпы, сунувшемуся к жеребцу. — Кердик не хочет давать ему имя, пока не объездит, а мы-то давно про себя зовем его Цинкалед, Суровый Красавец, потому что так оно и есть.

Скоро я убедился, что раб был прав. Жеребец пытался убить любого, до кого дотянется. И дело тут не в злобном нраве, не в ненависти к человеку вообще, как это бывает у животных, с которыми плохо обращаются. Просто передо мной была дикая, чистая, стихийная сила, которая не терпела подчинения. Цинкалед воплощал в себе гордость, причем, не человеческую, а гордость орла или сокола. Он напомнил мне музыку во дворце короля Луга: великолепная музыка, но не для людей. Очень интересно, какое темное заклинание применил Элдвульф, чтобы пленить это сокровище там, на Лугах Радости, и, в конечном счете, обречь на гибель здесь, в людском мире.

Шли дни. Иногда я чувствовал родство с этим жеребцом. Я тоже не обладал бессмертием, и наши проблемы оказались схожи. Я — в ловушке, и все мои планы побега только напрасная трата времени. Каждый день приближал дату моей смерти.

Кердик держал в Сорвиодунуме (если использовать римское название) триста двенадцать отборных воинов, охранявших форт. Прочее его воинство насчитывало около пяти тысяч человек, точно, впрочем, никто не знал, сколько их. Лагерь жил в постоянной готовности к войне. Небольшие отряды уходили и приходили почти каждый день. Короткие набеги обеспечивали лагерь продовольствием. В какой-то момент я решил попытаться бежать во время прибытия одного из таких отрядов, и болтался у ворот, пока меня не предупредили другие рабы о страже, весьма бдительной и подозрительной. С вершины холма в центре форта я смотрел на лес и думал, что легко затерялся бы среди деревьев, но лес тянулся к северо-востоку, а там мне делать было нечего. На западе, где находилось ближайшее британское королевство, расстилались пустые поля. К тому же за мной присматривали. Никто не запрещал мне бродить по форту, но поблизости всегда находится какой-нибудь раб или воин. Кердик не хотел потерять такую важную будущую жертву. Конечно, это нервировало меня. Я ведь привык к уединению, а тут вокруг всегда было множество народу.

Я молился Свету, но он молчал. Я даже подумывал обнажить Каледвэлч и попытаться прорваться за стены. Понимал, что это верная смерть, но зато это смерть воина. Я уже устал быть рабом. Это слово постоянно звучало у меня в голове. Оно мучило меня по ночам, и каждое утро, просыпаясь, я первым делом вспоминал о своем уделе. Наверное, так же чувствовал себя ястреб, случайно влетевший в сеть. Чем дольше он бьется, тем сильнее запутывается в петлях. А силы-то уходят!

Я начал остро осознавать ход времени. С тоской смотрел, как быстро рассветные краски неба тускнеют, как сначала укорачиваются, а потом удлиняются тени, как день переходит в ночь. Ночами я смотрел на убывающую луну и думал, что пока она светит на небе, я буду жив, а потом… Но с каждым днем лунный серп становился все тоньше. Вот уйдет она совсем, и мир, по крайней мере, для меня окутает Тьма.