- И что вы сделали с его телом?

- Мы похоронили его, конечно! - рявкнул Ханал. - Почему, градани? Ты хотел...

Он вовремя остановился, но слова, которые он не произнес, повисли в конюшне, и лицо его отца побелело от шока, а затем побагровело от ярости. Его рука дернулась в сторону, как будто он хотел дать сыну пощечину, и на этот раз даже выражение лица Базела напряглось.

- Нет, - пророкотал он голосом, который тек, как магма по льду, его уши прижались. - Нет, милорд. У меня нет желания есть такое, хотя признаю, если на меня надавят, что есть некоторые, которые заставляют меня вспомнить, почему мой народ изначально заслужил прозвище "Конокрад". Вы окажете мне услугу, если больше не будете предлагать ничего подобного.

Ханал начал горячо отвечать, но затем он посмотрел прямо в глаза Базелу, и то, что он увидел там, было ведром ледяной воды в топке его ярости. Базел больше ничего не сказал, не сделал ни малейшего враждебного жеста, и все же Ханал, который, каким бы несдержанным и измученным он ни был, не был трусом, фактически отступил назад, прежде чем смог остановить себя.

- Я... - начал он, затем остановился и встряхнулся. - По крайней мере, за это я искренне извиняюсь, принц Базел, - сухо сказал он. - Это говорили мои горе и гнев. Это не может оправдать мое поведение, но это единственное объяснение, которое я могу вам дать, и мне стыдно за это.

- Мы больше не будем говорить об этом. - Голос Базела был холоден, как вондерландский лед, но затем он глубоко вздохнул и продолжил более нормальным тоном. - Причина, по которой я спрашивал о теле, заключается в том, что я думаю о том, каково этим скакунам после того, как они пострадали не только от физических ран. В них действует яд, который поражает сердце и душу не меньше, а то и больше, чем тело. И я не так уж уверен в том, что происходит после остановки, когда тело умирает.

Ханал и его отец уставились на Базела, затаенный гнев Идингаса на сына утих, когда до него дошел смысл сказанного Базелом. Ханал начал протестовать, но остановил себя. Базелу было очевидно, что он хотел не верить в то, что то, что он слышал, было возможно, но болезненный огонек в его глазах говорил о том, что, как бы сильно он этого ни хотел, у него ничего не вышло.

- Тораган! - прошептал лорд Идингас, его лицо побледнело от ужаса. Его руки сжали широкий пояс с мечом с достаточной силой, чтобы сжать тяжелую кожу почти вдвое, и он уставился на раненых, дрожащих бегунов. Затем он снова перевел взгляд на Базела.

- Что мы можем сделать? - спросил он, и грубая мольба в его хриплом голосе развеяла все затянувшиеся сомнения относительно того, кем и чем был Базел. Базел понял, что это было не потому, что его интеллект преодолел их. Это было из-за его отчаянной потребности верить, что кто-то - кто угодно - может предотвратить или отменить этот кошмар.

- Что касается этого, я не очень уверен, - тяжело признался Базел. Идингас уставился на него, и градани дернул ушами, что было равносильно пожатию плечами. - Я думаю о том, что единственное, что я мог бы попробовать, - это исцелить их, - сказал он. - Я никогда еще не пытался исцелять кого-либо, кроме представителей человеческих рас, и не имею ни малейшего представления о том, возможно ли мне вообще исцелять скакунов. И все же я думаю, что у меня нет другого выбора, кроме как попытаться.

- Исцелить их? - Идингас попытался скрыть недоверие в голосе, и ему это почти удалось.

- Да. Но дело в том, что как я думаю, у нас мало времени, чтобы тратить его впустую. Я надеялся, что сэр Келтис и Вэйлэсфро будут здесь, чтобы познакомить меня с этими скакунами. И все же, если мы будем ждать, пока они доберутся до нас, мы потеряем по крайней мере некоторых из них.

- Тогда ты должен попробовать сейчас! - взорвался Ханал.

- Верно, и поэтому я говорю о себе, - коротко ответил Базел. - Тем не менее, без того, чтобы Вэйлэсфро сказал им, кто я такой, они вряд ли позволят мне прийти следующим или приблизиться к ним. И как бы они ни были напуганы и сбиты с толку, этого вполне достаточно, чтобы они набросились на любую угрозу.

На лице Ханала появилось понимание.

- Мы могли бы связать их... - начал он медленно и явно против своей воли.

- Нет. - Базел покачал головой. - Сейчас они не что иное, как один маленький проблеск безумия, как оно есть, и у них не слишком ясный разум. И они хотят быть скакунами, милорд. Они всю свою долгую жизнь не знали ни недоуздка, ни уздечки. Если ты попытаешься связать их сейчас, в их состоянии, независимо от причины, они запаникуют, и тогда...

Он пожал плечами.

- Простите меня, принц Базел, - сказал Идингас, - но я никогда не видел, как исцеляет защитник. Прав ли я, полагая, что вы действительно должны прикоснуться к тому, кого намереваетесь исцелить?

- Да, это я должен сделать, - мрачно сказал Базел.

- Тогда об этом не может быть и речи. - Лорд-правитель говорил твердо, несмотря на отчаяние, отразившееся на его лице. - Может, они и ослаблены, но они скакуны. Они скорее умрут на ногах, чем уступят человеку, демону или богу. И в их состоянии, и ты градани...

Он тяжело покачал головой, но Базел удивил его звуком, который был чем-то средним между ворчанием и фырканьем. Он быстро оглянулся на возвышающегося градани, и Базел одарил его натянутой, кривой усмешкой.

- Лорд Идингас, защитник Томанака - это тот, кто делает то, что нужно делать. Сам Он не обещал, что нам всегда будет нравиться то, что из этого получится, или даже что мы выживем.

- Но...

- Я буду благодарен, если вы все отойдете в сторону, - сказал Базел и, прежде чем кто-либо еще смог ответить, он направился вперед к скакунам.

Он не сводил глаз с раненой кобылки, игнорируя полузадушенный протестующий крик Идингаса. Он должен был с чего-то начать, посмотреть, возможно ли ему вообще исцелить зло, пожирающее их, и она была единственной. Ее ужасные раны сделали ее достаточно логичным объектом для начала, но это было не все, что притягивало его к ней, как опилки к магниту. Это была она, подумал он. Он не знал, как догадался, но она была ключом, тем, кто мог каким-то образом сказать им то, что им нужно было знать, если только она будет жива.

Покалеченная голова кобылки поднялась, когда он приблизился к ней. Она повернулась, двигаясь до тех пор, пока не смогла увидеть его оставшимся глазом, и оскалила зубы. Одно переднее копыто ударило по полу конюшни, стуча по земле и соломенной подстилке, как булава, и она издала резкий, уродливый звук вызова.

Базел не останавливался. Он продолжал двигаться к ней в том же медленном, устойчивом темпе, стараясь оставаться на той стороне, где она могла его видеть. Взрослые скакуны переместились и потекли за ней, свистя и трубя свои собственные вызовы, когда поняли, что один из ненавистных градани каким-то образом проник сквозь хрупкую защиту стен конюшни.

- Хорошо, Томанак, - пробормотал он очень тихо. - Надеюсь, что все это правильно понял, и буду благодарен, если вы сможете убедить этих прекрасных коней не втоптать меня в грязь.

Затем он посмотрел на кобылку, встретив испуганный вызов и ненависть в ее дико вращающихся глазах твердым карим взглядом.

- Итак, миледи, - мягко сказал он. - Я не буду винить тебя за то, что ты не доверяешь таким, как я. Но у меня нет ни малейшего намерения причинять тебе или твоим близким боль. Я всего лишь друг, что бы ты там ни думала.

Кобылка пронзительно свистнула, звук оглушил конюшню, и встала на дыбы. Как ни велика была конюшня, в ней было мало места для содержания такого огромного существа, но она возвышалась над градани, затмевая даже его гороподобный рост, молотя передними копытами воздух, и ее неистовый ужас и отравленное ядом безумие сотрясали конюшню, как буря. Остальные взрослые уловили ее ярость, и все двинулись вперед. Базел услышал за спиной человеческие голоса, предупреждающие крики, но едва ли они были ему нужны, чтобы понять, что его вот-вот растопчут девять или десять тонн копытной ярости.

Он не остановился. Он даже не подумал. Он просто продолжал идти к ним, и его правая рука поднялась. Вопли лошадиной ярости полностью заглушили обычные человеческие голоса позади него, но затем, внезапно, его поднятая рука вспыхнула ослепительной вспышкой яркого синего света. Это было похоже на лазурный восход солнца, пойманный в ловушку внутри здания, освещающий каждую щель, каждый пучок соломы - каждую дрейфующую пылинку. Это было так, как если бы молния Чемалки с треском упала с самых небес и взорвалась на ладони градани, и могучий ветер, не совсем от мира сего, казалось, пронесся по всей длине конюшни, как ураган, который скорее ощущался, чем ощущался на ощупь.

И затем, сквозь суматоху и трубный рев перепуганных бегунов, голос Базела Бахнаксона прогрохотал с невероятной ясностью.

- Тихо, - сказал он.

Это было всего лишь одно слово, но оно эхом отозвалось в костях и крови каждого человека в этой конюшне. Это прошло через них, как землетрясение, его невозможно было игнорировать, не подчиняться или уклониться. Оно схватило их, как какие-то огромные невидимые клещи, и пригвоздило к месту, где они стояли, не в силах пошевелиться, протестовать или даже едва дышать.

И все же это было лишь эхо, обратная волна неудержимой силы этой единственной команды. Вставшая на дыбы кобылка ударилась передними копытами о землю и замерла, уставившись одним глазом на градани и божественный свет, исходящий из его раскрытой ладони. Позади нее замерли еще шесть скакунов. Они стояли, дрожа, весь их вызов и ярость застыли внутри нерушимого хрустального кокона, который струился над ними из Базела.

- Лучше, миледи, - пробормотал Базел. - Лучше.

Его голос был мягким, нежным, почти лаской, но в его глубине звучала та же великолепно-ужасная командная нотка. Единственный глаз раненой кобылки перестал вращаться. Гнев и страх покинули его, сменившись спокойствием и каким-то мечтательным приятием.