- Только попробуйте!
Плотники по очереди посмотрели в комнату. Посреди пола, свернув калачом ноги, сидел Козлов и разбирал старый будильник. С одного боку у него стоял чемодан, с другого лежал свернутый полосатый матрас.
- Вылезай, Козлов! - предложил бригадир. - Чего ты тут уселся как турецкий султан?
Козлов заявил, что будет тут ночевать. Он не выйдет из дома, пока не выпишут ордер на жилье. Он, мол, ждет квартиру восьмой год и законы знает: никто не посмеет выгнать из этой развалюхи.
Зорину доложили обо всем этом.
- Он что, чокнулся?
Черт знает что! Этого в его практике еще не было. Это что-то новое. Зорину смешно. Почему-то вспомнился Авинер Козонков с его пенсионной документацией, с необъяснимой манерой гово-рить серьезные слова. Директив-ка, процедурка, дисциплинка. Какую директивку должен дать в этом случае он, Зорин? Лицедействующий Козлов закрыл дверь изнутри, а плотники не знают, что делать. И ждут зоринских указаний.
"Нет уж, хватит - твердо решает Зорин.- Пусть занимается Козловым сам Воробьев, мили-ция, горисполком, папа римский. Кто угодно. Он инженер, прораб. Почему он должен заниматься такой ерундой?"
Телефон звонит, предупреждая зоринское желание позвонить.
- Да. Прораб Зорин слушает. Что? Из детского садика? - На лбу Зорина сразу выступает испарина.- Температура, але, девушка, сколько температура?
Но "девушка" повесила трубку. Подспудный страх, все утро точивший Зорина, сжимает горло, картины, одна другой хуже, всплывают перед глазами. Он ясно представляет сейчас, что там творится: больная, в жару, дочка сидит где-нибудь в уголке и плачет. Может быть, она даже мокрая. На нее никто не смотрит. Да, он знает тамошние порядки. Дрожащей рукой он набирает телефон библиотеки: "Але? Позовите Зорину Антонину, Зорину, я сказал! Что, не грубить? Кто из нас грубит, не понимаю".
Телефон пищит короткими раздражающими гудками. Зорин, выругавшись, выбегает из тепля-ка. Автобус, идущий через городской центр, почти пустой, он, кажется Зорину, не едет, а крадется по черным мартовским улицам. Пятака, как обычно, нет. Зорин опускает в кассу двугривенный, отрывает билет и с горечью вспоминает вчерашнее. Он выбросил бы этого Спока к чертовой мате-ри! Впрочем, при чем тут Спок? Она слушает всех, кроме собственного мужа. Даже безграмотных бабок. Каждое его слово встречается в штыки. Она готова поступиться даже здоровьем ребенка, лишь бы сделать по-своему. То есть вопреки ему, Зорину...
Большое, красивое здание библиотеки вызывает в нем отголосок волнующего забытого чувства: когда-то он мечтал защитить диссертацию. Люди, сидящие в тишине громадного зала, - счастливые люди. Он завидует им. Сразу после института он провел здесь с десяток изумительных вечеров. Так же, как они, он вбегал когда-то по этим широким ступеням, а поздним вечером, не торопясь и смакуя движения, возвращался домой. Куда все это исчезло? Теперь у него нет време-ни читать даже периодику.
Он заходит на абонемент не раздеваясь, ищет взглядом жену, но ее нет за стойкой. Вместо нее там стоит ее напарница. Зорин видит, как она кокетничает и строит глазки молодому читателю с черной бородкой шкипера: "Вы знаете, мне не нравится Фолкнер,- "шкипер" задумчиво распи-сывается в формуляре. Старомодность, простите". - "Да?" - "И потом, эта заумь и длинней-шие периоды..."
Зорина на минуту охватывает ревность. Он представляет свою жену вот такой же, любезнича-ющей с этим холеным пижоном. Сейчас она так же, снизу вверх смотрела бы в рот этому типу, поддакивала и сводила брови в показной задумчивости.
- Позовите мне Тоню.
Девушка с любопытством оглядывает Зорина:
- Ее сейчас нет. А что ей передать? Ее вызвали в обком союза.
- Скажите, был муж. Еще скажите, что заболела дочь.
Зорин вылетает из библиотеки как пробка. У него еще хватает терпения найти телефон-автомат и выпросить в ближайшем магазине монету. Он звонит в управление и чуть не бегом стремится в садик-ясли, это не далеко, всего около трех кварталов. Не слушая вчерашнюю тетку-уборщицу, он скидывает полушубок в прихожей, вбегает в ясельный коридор, хватает за локоть няню. Она торопливо объясняет ему что-то насчет врача. Затем выносит вздрагивающую Ляльку:
- Сразу же вызовите врача.
- А у вас? Разве у вас нет врача?
- Она сказала, чтобы девочку унесли домой и чтобы участкового врача вызвали.
Девочка глядит на отца мутными беспомощными глазенками, веки ее как-то странно коробят-ся. Она тяжело дышит, из носа у нее течет, она даже не может стоять на ножках.
"Доча, доча... Ну, что ты. - Зорин с трудом одевает Ляльку. Участкового... Вам бы только сплавить ребенка... Вы... вы..."
Он не находит слов. Заворачивает девочку в полушубок и, оставшись в одном свитере, уносит ее домой.
* * *
- Это ты виноват! Сколько раз тебе говорила, чтобы не давал конфет? Пьет, пьет после этого...
- Значит, я...
- Тысячу раз просила!
- Ну, хорошо, пусть я! Пусть. Но сделай же ей что-нибудь... Аспирин, что ли!..
Лялька в беспамятстве шевелится в своей кроватке, ворочает раскаленной головенкой. Зовет маму. Зорин не может смотреть на все это, он готов разреветься. Он во второй раз бежит на теле-фон-автомат. Равнодушный ко всему голос отвечает ему: "Товарищ, я же сказала, врач придет. Вы знаете, сколько вызовов?.."
Ему страшно возвращаться на третий этаж. Он открывает дверь, топчется в комнате, затем опять выходит на площадку. Его уже тошнит от этого гнусного "Опала". Зорин с отвращением душит огонь сигареты. "Что делать? Что же делать..." В мозгу почему-то назойливо крутится мотив пошлой эстрадной песенки. Соседки вдруг проникаются искренним сочувствием, и он, бла-годарный, прощает им все прошлые подглядывания и подслушивания. Одна предлагает сушеной малины, другая несет какие-то таблетки.
Врачиха в сопровождении сестры наконец поднимается по лестнице. Они торопливо моют руки, достают шприц. Зорин не может вытерпеть этого зрелища... Они бесцеремонно поворачива-ют девочку на живот, обнажают попку, и Зорин почти физически сам ощущает, как игла впивается в Лялькино тело...
Врач выписывает какую-то бумажку и сует Зорину.
- Если будут судороги, вызывайте "скорую помощь". Я выписала на всякий случай направ-ление в больницу...
Сестра и врач так же торопливо спускаются по лестнице. Зорин беспомощно глядит им вслед: "На всякий случай... Это же чистейшая перестраховка. Здоровье ребенка на втором плане, ей важ-нее бумажкой снять с себя ответственность. Ей не хочется ни за что отвечать".
Бессонная ночь проходит жутким бесконечным кошмаром. Утром является та же врачиха, она вызывает по соседскому телефону машину. Девочку вместе с женой увозят в больницу. Зорин остается один. В стихшей осиротевшей квартире, как лунатик, он бродит по комнатам. При виде розовой Лялькиной кофточки он ощущает такой страх, такую жгучую боль, что закрывает глаза. Он машинально берет полушубок, хватается за карманы. Две новых пятерки, зажатые в кулаке, приводят его ко вчерашней "Смешинке", он просит официантку принести ему бутылку "рислин-га". Но "рислинга" нет сегодня, и он пьет отвратительную теплую "перцовку". Странно, ему не становится от этого легче. Он заказывает еще, делает несколько глотков и вдруг мысленно, четко произносит сам себе: "Ты сейчас же едешь в больницу, сейчас же".
Он рассчитывается и идет вон. Ночной, уже очищенный от машинных газов, воздух охваты-вает похудевшее лицо Зорина, город мерцает бесчисленными желтыми точками. На улице совсем пустынно.
К остановке такси одновременно с Зориным подходят трое длинных волосатых мальчишек. Они бренчат на гитарах и поют что-то удивительно бессмысленное, колотят по гитаре ладонью и поют. Голоса у них, как у молодых петухов, еще со скрипом. Парни явно навеселе. "Современные менестрели...думает Зорин.- Им ни до чего нет дела".
- Эй, дядя, а ну отвали! - парень с гитарой вразвалку идет к машине.