Глава десятая Кэлли

Школьные парковки — одно из самых опасных мест на Земле. У меня нет статистики, подтверждающей это, но я знаю, что это правда.

В понедельник утром я въезжаю на школьную стоянку на гигантском, недавно отремонтированном мятно-зеленом Бьюике моего отца, из динамиков которого доносится "Назад в черное" AC/DC. Я чувствую себя сильной — как будто я веду танк.

Я крутой учитель — Я тебя выгоню, даже если ты ученик — У меня в классе еще двадцать девять таких же, как ты.

Наряд тоже помогает — кожаные ботинки, синие джинсы, накрахмаленная белая блузка и черная кожаная куртка. Это моя броня. Утренний воздух сегодня прохладный и свежий, но я его почти не чувствую. Я заперта, заряжена и готова к отправке.

Направляясь к главному входу, я замечаю за дверями Гарретта, Дина и Элисон Беллинджер. Они останавливаются, когда видят меня, и ждут.

— Черт, — усмехается Дин. — Кэлли надела свои дерьмовые джинсы. Ты выкопала их из помойной ямы 1993 года?

Гарретт скрещивает руки на груди.

— Кто-то копирует Мишель Пфайффер из "Опасные умы".

Он выглядит фантастически. Его волосы взъерошены ветром и целуют лоб, на нем темно-синий свитер, плотно облегающий бицепсы, и мягкие, поношенные светло-голубые джинсы. Я помню, как он обнимал меня вчера на крыльце моих родителей. Удивление и восторг этого момента.

Его.

Напряженность в его глазах, желание и собственничество в его руках. Обжигающее ощущение его рта, его влажного, талантливого языка, от которого у меня скрутился желудок и закружилась голова.

Вот тебе и ничего не усложнять.

Но я не собираюсь играть в игры с самой собой или Гарреттом — мы слишком стары для этого дерьма.

У меня есть чувства к нему — всегда были — наш разрыв не имел ничего общего с тем, что мы оба отчаянно не хотели друг друга. Но это не просто отголоски сладкой первой любви — это что-то новое. Пульсирующее, захватывающее дух влечение к удивительному мужчине, которым он стал. Я хочу быть рядом с ним. Я хочу узнать его изнутри и снаружи, снова и снова.

И он чувствует то же самое. Гарретт хочет эту версию меня так же сильно, как и всегда, может быть, даже больше. Я услышала это в его шепчущих словах и почувствовала это в его поцелуе.

Не знаю, есть ли у нас будущее, может ли оно куда-нибудь привести. У нас разные жизни на разных концах страны. Но я не собираюсь беспокоиться об этом — сейчас я собираюсь принимать каждый день таким, какой он есть, и наслаждаться каждым моментом, которым мы можем.

Но не прямо сейчас. Сейчас не время для наслаждения, беспокойства или построения отношений... сейчас самое время сосредоточиться. Сейчас самое время быть ледяной и стальной — не улыбаться, не колебаться.

— Маленькие ублюдки не знают, с кем, черт возьми, они имеют дело, — рычу я.

Элисон сжимает кулак.

— Вот это настрой.

Гарретт открывает мне дверь.

— Покажи им "Гангстерский рай".

~ ~ ~

Первые несколько уроков проходят отлично. Это дерьмо с суровым учителем действительно работает.

Я хмурюсь, насупливаюсь и устанавливаю правила. Я заставляю их делать заметки о режиссуре и знаменитых драматургах — скучная штука. Веселые, драматичные, глупые упражнения? Не сегодня, детки... Может быть, никогда. Я подражаю Суповому нацисту (прозвище персонажа) из "Сайнфелд" — и не до шуток!

Я вешаю на стену домашние задания, которые будут выдаваться по моему усмотрению. На самом деле в театре нет никакой домашней работы — единственное домашнее задание, которое мой учитель драмы в средней школе, мистер Пеллегрино, когда-либо давал нам, было отработка ошибок. Но эти дети, похоже, этого не понимают. Они реагируют на мое отношение, на роль, которую я играю — я колокольчик Павлова, а они собаки.

До... пятого урока. Мой класс Т и П (тупые и плохие).

Они другие.

Это не только потому, что они самые подлые. Я вижу что-то в них, в каждом из них. Артистка во мне чувствует это. В этой комнате кипят эмоции, талант только и ждет, чтобы его задействовали.

Дэвид Берк — сутулый мятежник, он как Гамлет, вожак. Другие дети подчиняются ему, ждут его, даже если они этого не осознают. Если я завоюю его, я завоюю их всех.

Лейла Мартинес — она Джульетта — тихая, трагически красивая, с самыми выразительными глазами, которые я когда-либо видела.

Майкл Салимандер — темноволосый, умный парень, который, вероятно, посещал этот урок только для того, чтобы повысить свой средний балл. Он напоминает мне Пака, в нем есть блеск, и если комические каракули, которые покрывают его блокнот, являются каким-то признаком, то и творчество тоже есть.

Симона Порчески — Медея, с ее иссиня-черными волосами и кроваво-красной помадой, обиженная и раздраженная.

Они могли бы проявлять эмоции. Они могли бы выступить. Они привлекли бы к себе всеобщее внимание.

Они могли бы быть великолепны.

— Чего вы хотите?

Я не выкрикиваю вопрос, а проецирую свой голос через прямоугольную комнату, привлекая их внимание с расставленных где попало стульев, на которых они сидят. Когда они не отвечают, я снимаю куртку, вешаю ее на спинку стула, подхожу к своему столу и складываю руки на груди.

— Мы хотим стриптиз! Я хочу увидеть сиськи! — кричит Брэдли Бейкер из дальнего конца комнаты.

Гарретт был прав — он полный придурок.

Я игнорирую его.

— Вы должны быть здесь, я должна быть здесь. Итак, чем вы хотите заняться, пока мы здесь?

— Мы хотим, чтобы Вы снова плакали, — усмехнулась Симона.

Я киваю. И обращаюсь за ответами к остальным из них.

— Мы хотим сделать что-то, что не отстойно, — предлагает Тоби Гесслер, вытаскивая наушник из одного уха.

— Мы хотим выбраться из этой комнаты, — говорит Майкл.

— Ладно. Кто-нибудь еще?

— Нам нужны деньги, — ухмыляется Дэвид. — Вам платят за то, что Вы пришли сюда, мы тоже должны получать за это деньги.

Шестеренки в моем сознании крутятся, соединяя советы Элисон и систему жетонов, которую моя сестра использовала со своими детьми, когда они были маленькими, и слова Гарретта.

"Ключ к контролю над твоим классом — это выяснить, чего хочет каждый ребенок... и дать им это... дать им знать ... у тебя есть власть отнять это".

— Вы знаете, чего хочу я? — спрашиваю я.

— Нам все равно, — Брэдли смеется, но никто больше не присоединяется к нему.

— Я хочу поставить пьесу. К концу года. Только со студентами театра.

Джули Шрайвер уже много лет не ставила пьес в Лейксайде. Я быстро прокручиваю в голове сценарии — что-то с небольшим актерским составом, с запоминающимися песнями, что-то с неудачником... что-то, что им понравилось бы.

— "Магазинчик ужасов". Вы, ребята, знаете о чем это?

Некоторые из них качают головами. Остальные не отвечают.

— Речь идет о растении из космоса. И парень, флорист, которым всю жизнь помыкали, находит его и заботится о нем. Затем... Он режет на куски всех, кто когда-либо был с ним груб, и скармливает их своему растению.

Они смеются.

— Черт! Прямо как "Пила" на Бродвее, — говорит Тоби.

— Ужасно. — Дэвид кивает. — Там есть кровь?

— Есть, — киваю я.

— Я ни за что не выйду на сцену, — усмехается Симона. — Я бы предпочла, не срывать мое кольцо в пупке с тела. И кольцо в носу тоже.

Брэдли вздрагивает и прикрывает нос.

— Тебе и не придется, — отстреливаюсь я в ответ. — Не все из вас будут актерами. Нам понадобится... помощник режиссера — кто-то, кто будет следить за тем, чтобы все шло гладко. Сценическая команда для изготовления и перемещения декораций. Звуковая команда, световая команда. Нам понадобятся гримеры и художники по костюмам.

— Я буду в Вашей пьесе. — Брэдли поднимает руку. — Но только, если я смогу поцеловать действительно горячую цыпочку.

Я была на достаточном количестве сцен, чтобы знать, когда моя аудитория очарована. Прямо сейчас это так, так что я продолжаю в том же духе.

— Второй мальчик, которого я когда-либо целовала, был в пьесе, сценический поцелуй. Он засунул свой язык мне в горло, хотя не должен был этого делать, перед аудиторией, полной людей.

— Это неправильно, — говорит Симона.

— Так и было. После выступления мой парень вышиб из него все дерьмо.

Голос Лейлы тихий и мелодичный, но я ее слышу.

— Это был тренер Дэниелс, верно? Вы, ребята, встречались, когда учились в средней школе?

Я слегка усмехаюсь.

Откуда они все это знают?

Нет смысла отрицать это сейчас.

— Верно.

Затем я хлопаю в ладоши.

— Итак, как насчет этого? Вы работаете со мной, а я буду работать с вами. Мы начинаем работать над пьесой, и я буду вручать подарочную карту на сто долларов лучшему студенту театрального факультета в конце каждого семестра.

— Вы можете это сделать? — спрашивает Майкл.

Я пожимаю плечами.

— Мы назовем это стипендией. Я не буду говорить мисс Маккарти, если вы не будете. Если мы не знаем, что нарушаем правила, значит, на самом деле мы их не нарушаем, не так ли?

— Пятьсот долларов, — говорит Дэвид со спины, бросая на меня дерзкий взгляд.

Я поднимаю подбородок и резко киваю.

— Договорились.

Мой голос бодр и властен, даже без усилий, когда я возвращаюсь за свой стол.

— Майкл, я бы хотела, чтобы ты был моим помощником. Прослушивания начнутся на следующей неделе, и нам нужно будет вывесить списки участников. Ты хорошо с этим справишься?

— Э-э... — его глаза за очками круглые, как у совы, которая понятия не имеет, как он оказался на этой конкретной ветке. — Да. Конечно.

— Хорошо. Что касается остальных из вас, то перед прослушиванием нам нужно изучить некоторые основные актерские приемы. — Я щелкаю пальцами и указываю на небольшую приподнятую платформу в углу — импровизированную сцену. — Дэвид, ты первый.

Он расправляет плечи и поправляет свои светлые волосы, затем встает и запрыгивает на сцену. Он поднимает одну ногу, как фламинго, держит правую руку над головой, а левую вытягивает в сторону.

Я откидываюсь на спинку стула и складываю руки на груди.

— Что ты делаешь?

— Я становлюсь деревом. — Он хитро ухмыляется. — Разве не в этом суть театра? Прочувствуй дерево, будь деревом.