ГЛАВА 11 Копать

ТЭТЧЕР

— Каково это для тебя?

За вопросом следует звук щелкающей жвачки, тот самый звук, который раздавался у меня в ухе на протяжении всей поездки сюда. Ее неспособность успокоиться в тишине станет моей самой большой проблемой за то время, что мы проведем вместе.

Я бросаю взгляд через плечо и вижу ее легкомысленное выражение лица. Лопата, лежащая на ее плече, покачивается, когда она следует моему примеру, осматривая все надгробия.

Маленькая мисс Смерть и Разложение с удовольствием рыщет по надгробиям, словно по полю полевых цветов. Полагаю, это еще одно доказательство того, что Лира Эббот далека от общепринятого типа.

Одних девушек создают, чтобы они резвились в цветах, других — на теплых песчаных пляжах.

Но она была создана, чтобы ходить с мертвыми, составлять компанию гниению.

— Это как будто груз с плеч? Чувствуешь ли ты облегчение? Получаешь ли ты сексуальную разрядку от...

— Не заканчивай это предложение, — выдохнул я, не отводя взгляда и стараясь не замечать, как ее близость заставляет меня напрягаться.

— Если мы делаем это, ты должен относиться ко мне как к настоящему человеку, понимаешь? — — говорит она, идя быстрее, чтобы оказаться рядом, наклонив голову, чтобы посмотреть на меня. — Не как к домашнему животному. Если я задам вопрос, ты можешь хотя бы сказать мне, что тебе неудобно отвечать.

Я приостанавливаю шаг, поворачиваю голову, чтобы посмотреть на нее сверху вниз. Она намного ниже меня, по крайней мере, на фут. Такая крошечная, что я мог бы переломить ее пополам без особых усилий. И все же она продолжает прощупывать меня, не боясь того, что может случиться с ней, когда она будет тыкать в нежную плоть, которую я никому не позволяю видеть, искушая кнопку, которая заставит меня сорваться и разорвать ее на две части.

— У той стороны тебя острые зубы, не так ли? — Я приподнял бровь. — Тебе лучше надеяться, что ты сможешь подкрепить свой укус, питомец. Я могу придумать пятьдесят способов заполучить твое тело.

Шесть месяцев назад она была вредителем, которому я позволил затеряться на заднем плане. Девушка, с которой я разделил одну ночь давным-давно, и все. Но теперь она убила кого-то, чтобы сохранить мне жизнь, прыгнула с обрыва, чтобы получить мое руководство, и теперь слепо следовала за мной по кладбищу для первого испытания воли.

Мой призрак ожил, больше не довольствуясь тем, что растворился в тени моей жизни, чтобы наблюдать за мной, как она делала много раз до этого.

Она живая и настоящая.

И я не хочу ничего, кроме как убить ее снова и снова.

— У меня нет другой стороны. Ты говоришь так, будто у меня несколько личностей, но я просто устала от того, что ты отмахиваешься от меня, как от ребенка, и не отвечаешь на мои вопросы.

Ее шаги превращаются в топот, а на губах появляется гримаса недовольства.

Я насмехаюсь над наглостью, с которой она требует, чтобы с ней обращались как со взрослой, но продолжает вести себя как ребенок. Возможно, я покончу с собой, прежде чем все это будет сказано и сделано.

Земля хлюпает под ногами, заполняя пустоту тишины, пока я изучаю надписи. Кладбище моей семьи находится недалеко от нашего поместья, оно гораздо меньше, чем большинство мест захоронения, но это уединенное место вдали от посторонних глаз.

Это именно то, что мне нужно для ее первого урока.

Тишина.

Когда мы подъезжаем к воротам, я достаю связку ключей. Доступ разрешен только тем, кто носит фамилию Пирсон, и нескольким избранным садовникам. Высокие черные кованые ворота отделяют около четырех акров уединенной территории, усеянной надгробиями, памятниками и скульптурами. Один человек, мой дед, покоится в небольшом здании, похожем на мавзолей, куда моя бабушка войдет вместе с ним, когда придет ее время.

Я держу ворота открытыми, слушая, как они ноют от ударов петель, позволяя ей пройти первой, потому что я, по крайней мере, джентльмен. Когда она проходит мимо меня, происходят две вещи.

Я чувствую, что время замедляется, ровно настолько, чтобы я заметил, но оно все равно замедляется всего на секунду. Достаточно времени, чтобы ветер уловил ее запах. Распущенные шелковистые каштановые волосы развеваются на ветру. Ее запах доносится до моего носа, заставляя меня вдыхать.

Липкая, сладкая вишня.

Еще одна вещь, которую я замечаю, — ее пухлая нижняя губа выпячена, розовые, цвета тюльпана губы, заслуживающие моего внимания. Ее брови собраны в глубокую V. Она дуется, вытягивая лицо, как избалованный маленький сорванец, и я решаю бросить ей кость, хотя бы для того, чтобы убрать это выражение с ее лица. Меня это раздражает, и если она будет продолжать в том же духе, я собираюсь бросить ее в озеро, которое находится рядом с кладбищем.

— Сила, — говорю я, направляясь к самому дальнему концу кладбища, где, как я знаю, больше всего свободного места.

— Что?

— Зачем мне отвечать на твои вопросы, если ты и сама не можешь их вспомнить?— Я пробурчал, но все равно продолжил. — Когда я убиваю кого-то, это похоже на власть. Вот на что это похоже для меня. То, что это дает мне.

Я никогда, ни разу, ни с кем не говорил об этом. Парни сделали свои собственные выводы о моих личных привычках, но никто из них не спрашивал, что произошло в том подвале, и я держу это отдельно от них. Это мой собственный секрет.

Даже мой отец, который разделял со мной эту черту, не знал, что я разглашаю Лире. И ради чего? Чтобы она перестала дуться?

— Власть над чем? — спрашивает она, пытаясь ухватить маленькие кусочки меня в надежде, что сможет составить полное представление о том, кто я такой. — Ты человек, который унаследует компанию с миллиардным оборотом. Наследие. Разве этого недостаточно? Тебе нужно больше?

Власть над ним.

Это моя первая мысль.

Я бы все отдал, и наследство, и деньги, если бы это означало, что я могу вернуть власть у человека, который забрал у меня все мое. Она понятия не имеет, что такое быть по-настоящему бессильным перед кем-то.

Когда кто-то берет, берет и берет, пока ты не станешь ничем, пустым холстом для работы. Вот что сделал со мной мой отец.

И каждый кусочек, каждый мучительный крик, который я вырываю из чьих-то легких, — это еще одна частичка власти, которую я забираю себе.

Но я не говорю ей об этом. Потому что ей не нужно знать.

— У тебя никогда не может быть достаточно власти, особенно такой. Материальные вещи и статус — это одно, Лира. Но стоять над человеком, знать, что ты контролируешь жизнь и смерть? Это нечто совершенно иное. Ты владеешь их страхом. Их дыханием. Их душой. Когда ты услышишь их крики о пощаде, о чистой агонии, ты поймешь, о чем я говорю.

Мои пальцы болят от желания провести по внутренней полости чьей-то груди, почувствовать, как сердце бьется в моей ладони, как теплая, липкая кровь течет по моим рукам. В этот момент, когда я играю на их ребрах, как на клавишах пианино, я нахожусь в полной власти.

Знание того, что мне придется ждать еще шесть месяцев, прежде чем я смогу сделать это снова, должно меня беспокоить. Но это не так. Это дает мне больше времени, чтобы подумать о том, как я его убью. Расчленить? Вскрыть ему грудную клетку? Разрезать ему кишки и дать ему небольшой урок анатомии, пока я буду вытаскивать органы из его тела?

Варианты бесконечно ужасны.

— Ты думаешь, сила — это то, чем она будет для меня?

Мы так и не перешли к этой части разговора. В основном потому, что я говорю себе, что меня не волнует, почему она так сильно этого хочет. Но я бы солгал, если бы сказал, что мне не было немного любопытно.

Мой отец взрастил во мне психопата. То, что могло быть дремлющим семенем зла внутри меня, если бы он оставил его в покое, теперь было цветущим, порочным цветком. Меня собирали и учили.

Но мой отец пренебрег тем, что оставил в шкафу в спальне Фиби Эббот. Кто знает, что сделала с ней та ночь? Что гноилось внутри нее все эти годы, нераскрытое и недиагностированное?

— Я не специалист по психике серийных убийц. Если ты хочешь узнать ответы на эти вопросы, обратись к психиатру.

— Просто я подумала...

— Ты знаешь, на что это похоже, Лира. Ты знаешь, за каким чувством ты гонишься. Как голод по нему пульсирует в твоих венах. — Я смотрю на нее, и в моем мозгу проплывает воспоминание, которое я хотел бы оставить. — То самое, которое ты испытала в тот момент, когда вонзила лезвие в горло детектива Брека, видел это в твоих глазах, когда его кровь покрыла твои пальцы. Это было похоже на власть?

Еще раз напоминаю ей, что она уже почувствовала прилив сил, когда покончила с чьей-то жизнью. То, что она не планировала этого, не означает, что она менее убийца.

В прошлом было мало того, что осталось со мной. Я мало что храню, позволяю моментам скользить по моей памяти, как воде, потому что ничто не кажется мне достойным того, чтобы держаться за него. Лишь немногие остаются.

Но трудно забыть, как она выглядела с ножом в руке, мертвым телом у ее ног и кровью на лице.

— Что ты сказала? — продолжаю я. — Это как будто груз с плеч? Чувствуешь ли ты облегчение? Ты моя сексуальная садистка в процессе обучения, Лира?

Уголок ее губ приподнимается, но ответ в ее голове утяжеляет улыбку, которую она хочет мне подарить. Как будто она разрывается между тем, чтобы принять тьму, скрывающуюся за занавесом ее разума, и осознанием того, что то, что она чувствует, аморально.

Сомневаюсь, что она уже говорила об этом вслух.

— Когда он умер, я почувствовала, что с моих плеч свалилась тяжесть. — Она глубоко дышит, пожевав внутреннюю сторону щеки. — Все было так туманно, что я помню только, какой горячей была кровь. Какая она была густая.

Ее горло напрягается, когда она сглатывает. — Но до? Это было то, что я помню больше всего. Что я чувствовала, глядя, как он держит пистолет у твоей головы. Это было чувство, которое я испытывала много раз до этого. Я помню его только после того, как увидела, как Генри убил мою мать.