Последовавшая за этим пауза была долгой и тяжелой, только звук наших влажных шагов по мере того, как мы продвигались дальше к кладбищу.

— Ты знал, что я была в приемной семье?— спрашивает она наугад, меняя тему разговора.

— Да? И ты знаешь, что я ел йогурт на завтрак? Какое это имеет отношение к делу?

Это не сеанс терапии и не знакомство друзей, не хочу знать о ней или слышать о том, через что она прошла.

Я не буду делиться с ней тем, откуда я знаю, что она выросла в системе или откуда я знаю о значительной сумме денег, лежащей на ее банковском счету, которая позволяет ей жить более чем комфортно в одиночку в этом возрасте.

Есть вещи, о которых людям лучше не знать.

— Первый раз это случилось в одном из групповых домов, — шепчет она так сладко, что я почти чувствую запах вишни на ее дыхании.

Моя рука сжимается в кулак, ногти впиваются в ладони. Я не хочу слышать об этом, не могу об этом слышать. Но я также не могу предотвратить свою реакцию на это.

Я опускаю глаза и пристально смотрю на нее.

— Кто-то трогал тебя, пока ты была там?

Мой взгляд заставляет ее лгать или утаивать информацию. Я не оставил ее в живых только для того, чтобы другой человек мог издеваться над ней. Лира может быть вредителем, упрямым шипом, впившимся в мою кожу, но она моя.

Мое дело, мой конец.

Никто другой.

Мое правило шести месяцев между каждой жертвой, кажется, исчезает при мысли о том, что нужно сварить того, кто считал нормальным прикасаться к тому, что принадлежит мне. Вспышки раздробленных частей тела и расплавленной плоти.

Я не буду торопиться с ними. Убедиться, что они чувствуют каждый порез.

— Нет, нет. — Она агрессивно качает головой. — Ничего подобного.

Моя рука в кожаной перчатке обхватывает ее слабый бицепс, большой палец вдавливается в хрупкую кожу. — Ты лжешь мне? Я обещаю тебе, Лира. Последнее, что ты хочешь сделать, это солгать мне.

Ее яркие глаза расширяются, опускаясь к тому месту, к которому мы прикреплены. Там они остаются надолго, просто смотрят, пока моя хватка сжимается вокруг ее руки, но она даже не вздрагивает. Если что и происходит, так это то, что она как будто прижимается к моей руке.

— Я не лгу тебе. Не тебе, никогда не тебе. Я бы этого не сделала, обещаю, — клянется она, снова поднимая на меня глаза. — Я рассказывала о том, как впервые испытала это чувство. Это случилось, когда я жила в групповом доме.

Она бы солгала.

Но не мне? Никогда мне? Ее ответ не должен был иметь значения. Это не должно влиять на меня в любом случае, но каждый раз, когда она открывает рот, это будоражит что-то внутри меня. Ненавижу это чувство, ненавижу находиться рядом с ней. Все, что она делает, это портит мне настроение.

Убрав руку, я продолжаю идти. Мое молчание, должно быть, побудило ее продолжать, потому что она продолжает говорить.

— Мне было одиннадцать, и в моей группе была старшая девочка. Ее звали Соня, и, боги, она была озлобленным подростком, злилась, что мир выложил ей такие дерьмовые карты, и вымещала это на младших детях. Однажды ночью я спустилась вниз за водой и увидела, как Соня заставляет маленького мальчика идти по битому стеклу от бутылки, которую он уронил. И эта штука... — Она положила руку на живот, как будто внутри нее был настоящий живой организм, — она тряслась. Она растревожила меня. Внезапно мне захотелось посмотреть, как будет выглядеть ее кровь, пролитая на пол. Каково это — многократно вонзить нож в ее кишки.

Мы все ближе и ближе к месту назначения, а я просто слушаю. Вместо того, чтобы заглушать ее, как я делаю это со всеми остальными, я просто слушаю ее. Потому что впервые я могу отнестись к тому, что она говорит.

— Я думала, что это просто защитный инстинкт, понимаешь? Что-то нормальное. Хотела остановить плохого человека от плохого поступка. Люди чувствуют себя так все время, верно? Вот что я себе говорила. Пока это не продолжалось, пока я... — Она останавливается, как будто правда на ее языке душит ее.

— Пока ты? — Я нажимаю, убеждаясь, что она закончила то, что собиралась сказать. Заставляю ее владеть своими мыслями.

Между ее бровями пролегает глубокая V-образная складка, и из всех ее лиц это мое самое нелюбимое. Как бы мне ни было больно это говорить, но даже в моей голове Скарлетт Лира Эббот прекрасна.

Ужасная одежда, отвратительные привычки и дикие волосы, но она прекрасна во всей своей неприглядности.

Я нахожу классическую музыку прекрасной, фуа-гра поразительным, а случайные пейзажи — приятными. Но я не нахожу человеческих существ привлекательными. Они — кости, кожа и плоть. Податливая машина, работающая на крови. Меня, конечно, восхищает то, сколько боли она может вынести, но не затягивает.

И все же каждый раз, когда я вынужден видеть ее лицо, я испытываю отвращение. Не из-за того, как она выглядит, а потому что я вынужден признать правду ее пропорциональных черт, и от этого меня тошнит.

Она настолько изысканна, что мне становится не по себе.

— Пока я не начала хотеть, чтобы люди причиняли боль другим, надеялась, что они сделают что-то плохое, просто чтобы оправдать желание причинить им вред. Мне нужно было, чтобы они оправдали мою потребность видеть, как они истекают кровью.

Я редко теряю дар речи. Кажется, у меня всегда найдется какая-нибудь быстрая шутка или высказывание, но когда она говорит об этом, я не могу подобрать слов. Она говорит о чем-то, что я почти чувствую на вкус. Интенсивный металлический привкус, который появляется во рту, когда аппетит овладевает. Каждый базовый инстинкт поглощен желанием убивать. Порезать. Причинить боль.

Никогда в жизни я не разговаривал ни с кем, кто испытывал бы это так, как я. Ни с отцом, ни с бабушкой, ни с дедушкой. Ни с кем.

Ребята, они знают, что такое тьма. Им известны коррупция и хаос, порожденные пренебрежением. Как жестокое обращение может превратить мальчиков в бездушных мужчин. Они знают, каково это — быть изгнанным и проклятым за то, над чем ты не властен — за порядок рождения, автомобильную аварию, преступления родителей или психическое заболевание.

Но они не знают этого.

Тоска, которая, кажется, может поглотить тебя, тело, разум и душу, каждую секунду дня. Что-то захватывает тебя, как вирус, покрывая каждую молекулу твоего существа, и не уходит, пока ты не высасываешь всю жизнь из чьего-то тела.

— Ты... — Она кусает внутреннюю сторону щеки, крутя кольцо на указательном пальце, что, как я заметил, она делает часто. — Ты убиваешь детей или женщин?

Что этот вопрос говорит о ней? О том, что она никогда не знала ответа на этот вопрос, но все равно ходила за мной по пятам. Моя маленькая тень позволила себе стать настолько одержимой мной и до сих пор не уверена, причиняю ли я вред тем, кого называют невинными.

Изменит ли мой ответ ее чувства? Угаснет ли тот блеск, который загорается в ее глазах каждый раз, когда она смотрит на меня? Или ее привязанность достаточно сильна, чтобы выдержать что-то столь ужасающее?

Поступила ли Лира точно так же, как ее мать?

Влюбилась в монстра?

Я думаю, это черта, которую носят все женщины Эббот, ген, который Фиби Эббот передала своей дочери и который делает ее привлекательной для таких мужчин, как я — бездушных, безэмоциональных, и каждый дюйм психопата, которому нравится причинять боль другим.

— Никаких детей. Нападать на детей — трусливый поступок. Что доказывает обман невинных умов? Ничего, — просто говорю я, проходя мимо надгробий моих прапрабабушек и прапрадедушек. — Обычно охочусь на тех, кто делает детей своими жертвами.

— А женщины?

Жестокая улыбка появляется на моем лице, когда я смотрю на нее, наблюдая за тем, как она поправляет свою хватку на лопате, напоминая мне о том, как я был маленьким ребенком, делая то же самое однажды.

Один одинокий темный локон распускается перед ее лицом, и только потому, что мои руки обмотаны кожаными перчатками, я протягиваю руку. Мои пальцы заправляют вьющиеся волосы ей за ухо.

— Есть только одна женщина, которую я когда-либо хотел убить, настолько ужасно, что я почти чувствую вкус ее крови на своем языке. Как красива она была бы, скрученная в муках на моем столе.

Нефритовые глаза ищут мое лицо, пока я глажу тыльной стороной пальцев ее щеку — разительный контраст между моими черными перчатками и ее бледной кожей. Ее рот слегка приоткрывается в ожидании моего ответа, она ждет каждого моего слова.

— И это ты, детка.

Моя рука легонько касается ее щеки, отстраняя ее без раздумий, прежде чем я продолжаю прогуливаться по кладбищу. Мне не нужно смотреть, чтобы увидеть, что я оставил ее безмолвной, рот слегка приоткрыт, когда она смотрит на мой затылок.

Лира умрет красиво. Я почти завидую, что сама Смерть успеет забрать ее раньше меня.

— Придурок, — тихо бормочет она, но я слышу улыбку в ее голосе.

Наша прогулка заканчивается, когда мы добираемся до участка земли, который я искал. Большой участок травы находится в нескольких дюймах от любого родственника, уже похороненного здесь.

— Разве ты не идешь к этому немного задом наперед? Разве копание могилы не должно быть в конце списка того, как избежать наказания за убийство? Мне нужно узнать, как убить кого-то, прежде чем думать о том, что делать с его телом. А если я даже не хочу хоронить его? Есть и другие методы избавления — свиньи, расчленение, кислота...

— Пожалуйста, прекрати говорить. — Прерываю эту катастрофу, пока она не закрутилась еще больше. — Я уже говорил тебе об этом раньше, ты уже знаешь, как убить кого-то, Лира. Я наблюдал за тобой.

Что-то сильное жжет мое нутро. Перед глазами мелькает Лира, вся в крови, сжимающая нож в правой руке так крепко, что костяшки пальцев стали ослепительно белыми. Блеск в ее глазах, когда она смотрела на тело, лежавшее между нами. И снова смерть стала мостом, соединившим наши души. Я уже начал задумываться, почему на другом конце всегда была она.