ГЛАВА 23 Происхождение

ЛИРА

Дом моей матери был могилой.

Оболочка от того, что когда-то было дышащим, вдохновленным викторианской эпохой поместьем. Заросший плющом, заросший сорняками и отчаянно нуждающийся в ремонте.

Это был труп.

Красивый, гнилой, разлагающийся труп. В нем сохранились остатки моего детства, и если я очень постараюсь, то смогу вспомнить некоторые из этих воспоминаний. Контрабанда божьих коровок из сада, сломанная рука на дереве во дворе, попытки убедить маму разрешить мне спать на крыльце во время дождя.

Но когда я шла по заброшенным коридорам, дерево стонало под моими ботинками, я не могла отделаться от ощущения, что внутри я чужая. Как будто все хорошее, все счастье было высосано досуха в ту секунду, когда Генри Пирсон убил Фиби Эббот.

Дом так и не перепродали. Он оставался пустым по уважительной причине. Кто захочет переехать в дом, где произошло убийство?

Теперь это был просто дом, четыре стены, в которых поместилась ужасная история, описанная в заголовке. Крыша укрывала травмы и отчаяние. Это больше не был дом, не было местом солнцестояния или радостного воспоминания.

Смотрела на телефон Сайласа, казалось, часами. Думала: — Этого не может быть. Не может быть, чтобы местоположение Тэтчера было верным. Но когда я нерешительно подошла к своему старому дому, и увидела его машину, припаркованную на подъездной дорожке.

Это не было плодом моего воображения. Он был здесь. Надолго ли? Я не была уверена, но сейчас он был внутри. Там, где началась наша история. Когда он был незнакомым Джеком Фростом, а я — одинокой маленькой девочкой.

Нити нашей судьбы уходили корнями сюда. Они трепетали и дышали; это была единственная причина, по которой мои шаги несли меня в спальню моей матери.

Когда я нашла в себе мужество открыть дверь, я нашла его именно там, прислонившись к стене, он смотрел из окон балкона на кроткий задний двор.

Его костюм был девственно чист, на темно-синей ткани не было ни единой морщинки. Все в нем казалось слишком чистым в этой комнате. Стеклянная, ослепительная ледяная скульптура, установленная среди грязи истории.

На мгновение мне захотелось, я бы упала на колени и взмолилась Богу, в которого не верила, чтобы он не был таким... прекрасным.

Может быть, тогда было бы легче отстраниться от него. Если бы я каким-то образом смогла снять розовые очки, увидеть его таким, каким видят все остальные.

Расчетливым. Токсичным. Бесчувственным чудовищем.

Если бы жажда смерти, которая скрывалась под поверхностью, отражалась на его внешнем облике, это бы что-то изменило?

Я говорю себе «да».

Но я знаю, что это не так.

Независимо от того, как он выглядел для человеческого глаза, я бы всегда видел его душу. Увидела бы его холод, как первый снег на Гавайях. Нечто удивительное и прекрасное.

— Почему ты здесь, Лира?

Я не стала спрашивать, откуда он узнал, что это я, просто шагнула дальше в комнату, которую не видела с тех пор, как ее занимал труп. Она была пуста. Мебель исчезла, краска облупилась, все пустовало.

Из окна дул холодный ветер, заставляя меня натянуть рукава черного кардигана Тэтчера на руки, надежно обхватывая себя руками, пока я смотрела на его затылок.

— Ты исчез после того, как я узнала, что тебе угрожают смертью. — Я говорю, чувствуя, что ответ очевиден: — Ты просто исчез. Ни слова мне не сказал.

Он встречает меня молчанием, продолжая смотреть в окно неподвижной статуей, и я жую внутреннюю сторону щеки, сжимая руку для удобства.

— И потому что... — Я сглатываю, — Потому что в последнее время ты единственное место, где я не чувствую себя одинокой.

Я не должна была обижаться на то, что он все еще не ответил, но я не могу винить его. Выражение эмоций и уязвимости никогда не было его сильной стороной. Это не его вина, что я влюбилась в такого холодного человека.

А может, и виновата.

— Почему ты здесь? — спрашиваю я, переворачивая ситуацию.

Это он населяет мой старый дом, стоит в этой комнате, как будто это совершенно нормальная часть его повседневной жизни, как будто это не то место, где наши мать и отец когда-то стояли вместе в последнем расставании.

Этот вопрос заставляет его пошевелиться. Он медленно отходит от окна, поворачивается так, чтобы оказаться лицом ко мне. Его спина по-прежнему прислонена к стене, руки засунуты в карманы.

Он выглядит как Тэтчер. Все его обычные черты, но я вижу намек на фиолетовый цвет под его глазами, темные круги от стресса или недосыпания, а может, и от того, и от другого.

— Думал, что это единственное место, куда ты не приедешь.

Я не могу удержаться от того, чтобы не нахмурить брови, не рассмеяться и не покачать головой и делаю несколько шагов вперед, становясь в центре комнаты.

— Ты не понимаешь, да? — Я говорю с чем-то вроде досады на языке: — Нет такого места, где ты находишься, куда бы я тоже не пошла.

После всех этих лет он все еще не может видеть сквозь свои собственные шоры, чтобы понять, что я сделаю все, что угодно, пойду куда угодно ради него. У меня нет другого выхода, нить, связывающая нас, отказывается меня отпускать. Мое сердце взбунтуется, если я оставлю его.

Он не моя любовь.

Он — моя одержимость. То есть человек, который постоянно занимает и вторгается в мои мысли. Болезнь, наркотик, который я отказываюсь бросать или искать помощи, и я не хочу жить жизнью, в которой его нет.

Это судьба более жестокая, чем любая смерть.

Существовать в мире, в котором он больше не дышит.

— И знаешь, что это делает тебя? — Он говорит, наклонив голову набок с ледяным взглядом: — Не безнадежным романтиком и даже не жалкая. Это делает тебя опасной. Безрассудной. Ты пойдешь за мной куда угодно. Как насчет могилы, детка? Потому что если ты будешь продолжать в том же духе, то именно там ты и окажешься.

В моей груди нарастает напряжение.

— Ты хочешь сказать, что думаешь, что Гало выполнят свои угрозы?

— Я говорю тебе, что чем ближе ты пытаешься подобраться ко мне, тем больше шагов к скорым похоронам.

Я качаю головой: — Мне все равно, я не буду...

— Ты наивна, Лира Эббот. — Он прерывает меня, отталкиваясь от стены, чтобы стоять во весь рост: — Наивная, больная девочка, которая в детстве сформировала в твоей голове идею, что я ангел.

Я открываю рот, чтобы возразить, но он толкает меня вперед. Каждое слово жестоко, его язык врезается в мою чувствительную плоть, он разрезает меня и заставляет меня истекать кровью всеми способами, которыми я никогда не смогу полюбить его.

— Все, что ты для меня — это неудобный дирижабль в моем детстве, мишень, которую я должен был убить, как приказал мой отец. Ошибка, к которой я не должен был прикасаться. — Тэтчер проводит рукой по челюсти. — Пришло время проснуться, вернуться к жизни. Ты не мой призрак, и с меня хватит быть твоим наваждением.

Все точки на моем теле, которые чувствовали его руки, пульсируют от боли. Бытие, названное ошибкой. Слезы, соленые, свежие слезы попадают на мою верхнюю губу. Я чувствую вкус их отчаяния, их боли.

— Я принимаю, что тебе холодно. — Я дышу, видимые струйки вырываются из моих губ: — Наполненный до краев льдом, иногда мне физически больно стоять рядом с тобой.

Я делаю шаг к нему. Еще один. Потом еще один. — Принимаю, что ты ничего не чувствуешь. Когда-то давно кто-то вырвал из тебя мягкость своими зубами, и теперь от тебя остались только острые края. — Мои слова душат меня, всхлип формируется вокруг слов.

Но я продолжаю идти вперед на нетвердых ногах, пока не оказываюсь прямо перед ним. Его тело всего в дюйме от моего, моя голова наклонена так, чтобы я могла смотреть ему в глаза.

— Я даже принимаю то, что ты жесток, так чертовски жесток, Тэтчер Пирсон. В тебе нет ничего, что я бы не приняла, и я встречу твой холод своим теплом, позволю твоим острым краям сделать еще хуже, потому что я была создан, чтобы проливать кровь за тебя.

Мои костяшки пальцев побелели, я сжала их в кулак. Его голубые глаза — мерцающее, застывшее озеро, лишь отражающее мои эмоции в своем зеркале.

Но его взгляд, всегда такой пустой, серьезный и напряженный. Он смягчается, слегка. Я узнаю это только потому, что так хорошо знаю его лицо, и потому, что даже если он этого не замечает, он смотрит на меня иначе, чем на кого-либо другого.

— Но я отказываюсь, — кричу я, укоризненно качая головой, — ты не можешь заставить меня принять то, что я знаю, что это неправда. Ты не понимаешь, кем я стану без тебя.

— Если речь идет о том, что ты научишься контролировать свои желания, то ты...

— Нет! — кричу я, и, к его чести, он даже не вздрагивает, просто закрывает рот, когда я вдавливаю указательный палец в его грудь: — Если с тобой что-то случится, я не буду рыдать на твоей могиле и умолять кого-то вернуть тебя.

Как объяснить человеку, который ничего не знает о любви, что благодаря ему ты дышишь? Что без них ты бы давно умер, что они — единственная причина, по которой ты хочешь существовать, чтобы быть увиденным ими.

— Не буду мстить, — мой голос треснул, — Я буду яростно вести войну, которой не будет конца.

Я не оставлю его. Он не оттолкнет меня, не тогда, когда я могу защитить его. Гало не заберет его у меня. Нет никого, кто мог бы забрать его у меня.

— Если ты умрешь, это не просто погубит меня, Тэтчер. Это станет причиной уничтожения всего города. — Я скрежещу зубами, зная, что мое горе от его потери никого не оставит в безопасности. — Не отталкивай меня, затем позволь убить себя и обвини меня в том, какое чудовище родится в моей скорби.

* * *

ТЭТЧЕР

Я всю жизнь гордился своей честностью. Это был единственный реальный фактор, отличавший меня от моего отца, он скрывал от мира свою сущность, притворялся человеком, хотя был чудовищем.

Но я пообещал себе, что буду другим. Я буду лучше.

Поэтому я отказался лгать, даже если было больно, даже если правда жалила и была горькой. Я позволил миру бояться меня, позволил им увидеть меня таким, какая я есть. Таким образом, никто не мог сказать, что удивлен моим поведением.