Казалось бы, только и спать в такую ночь. Но Сизов, как ни старался, уснуть не мог. В голове вертелись странные мысли о высшей справедливости, которая все-таки существует и в конечном счете наказывает зло. И думалось о непомерной чуткости людей, живущих в согласии с природой. Было совершенно непонятно, когда и как Чумбока услышал крик в горящем лесу. Все вокруг трещало и гудело. Лежа под навесом, зажимая голову охапками сырого мха, он, Сизов, не слышал ничего, кроме стука своего сердца. Потому что был занят только собой. А Чумбока и в такую минуту оставался словно бы частью этого леса, страдающего, но живого...
- Иваныч, спишь? - услышал он тихий шепот. Красюку тоже не давали уснуть свои думы. - Ты чего будешь делать с рыжевьем-то?
- Я тебе говорил: сдам, - помолчав, ответил Сизов.
- Ты чего, в самом деле веришь, что оно достанется государству?
- А то кому?
- Да кому угодно. Тоннами золото у государства растаскивают, и хоть бы хны.
- По акту сдам.
- Акты тоже пропадают.
Сизов и сам боялся того же. Но ему непременно надо было откупиться, чтобы, как обещал Плонский, поскорей освободиться и довести до конца начатую с Сашей разведку у Долгого озера. Теперь он знает: касситерит там есть. Но теперь знает еще и о золотом ручье...
- Чумбока свою долю тоже, всего скорей, сдаст. И тебе бы тоже...
- Чего ж мы тут загибались?
- А можно сделать так, что ты один все сдашь. Придешь, заявишь: не мог-де, стерпеть обвинения в краже золота и бежал потому, что хотел найти пропавшее, снять с себя подозрение...
Красюк промолчал. Встал и так же, ничего не говоря, принялся подкладывать в костер ветки. Наконец сказал:
- А потом? Кому я нужен на воле с пустым карманом да с судимостью?
- Судимостью нынче никого не удивишь...
- Так ведь такой лафы больше не подвернется.
Он со злостью бросил в костер палку, которой ворошил угли, снова улегся.
- Что-нибудь придумаем, - сказал Сизов.
- За нас все продумано.
- Все, да не все. Спи пока. Завтра поговорим.
Красюк матерно выругался.
- Уснешь тут. Сперва душу вынет, а потом - спи...
- Спи, спи, - ласково, как ребенку, сказал Сизов. - Утро вечера мудренее.
На рассвете пошел дождь. Чумбока учуял его еще до того, как упали первые капли, разбудил Сизова и Красюка, заставил их сесть спина к спине, сам сел и накинул на головы оленью шкуру.
Дождь был сильный, но недолгий, не погасил костер.
- Куда иди, капитана? - спросил Чумбока, когда они встали, размялись после неудобного сидения.
- Мы - в Никшу. Пойдешь с нами?
- Пойдешь, пойдешь. Патрона нада, кухлянка нада...
- Чего ты за меня решаешь? - внезапно обиделся Красюк.
- А тебе больше некуда идти.
- Все равно спросил бы...
Сизов засмеялся.
- Экие мы гордые.
- Не гордые, а все равно нечего за меня командовать.
- Вот тебе раз. А я думал: тайга тебя кое-чему научила. Собирался дело предложить.
- Какое дело? Что ночью говорил?
- То само собой...
- Ну?
- Я еще подумаю, годишься ли. И ты тоже подумай.
- О чем?
- О будущем. О чем еще?
- Начал, так уж давай продолжай.
- Сейчас идти надо. Потом поговорим.
Весь этот день пробирались они по остывающей гари. Лишь к вечеру, перейдя широкое каменистое русло мелководной речушки, оказались в зеленом лесу, не задетом черным крылом пожара. Сизов чувствовал себя совсем здоровым: парилка пошла на пользу.
На следующую ночь наломали для подстилки ароматных веток пихты. У Чумбоки в торбе нашлось по куску прокопченного мяса. Для заварки чая сушеная трава тоже нашлась. Насытившись, разлеглись на мягких ветках. И тут Красюк спросил:
- О каком деле говорил-то?
- О старательстве.
- По тайге мотаться?!
Красюк даже привстал от негодования.
- Старательство - это не только поиски золота, но и добыча.
- Было бы где добывать.
- Я знаю одно место.
- А может, там нет ничего.
Сизов достал из кармана небольшой узелок, развязал.
- Это, по-твоему, ничего?
На тряпице поблескивали три самородка - два размером с ноготь, а один большой, почти с наручные часы.
- Откуда? - выдохнул Красюк.
- Оттуда. Вот я тебе и предлагаю: сдавай золото, освобождайся и... сколачиваем артель. Я, ты, Аким... - Сизов обернулся к Чумбоке. - Ты как, согласен?
Чумбока взял крупный самородок, осмотрел его со всех сторон, понюхал, попробовал на зуб и положил обратно.
- Моя охотника.
- Хороший охотник при артели - то, что надо.
Чумбока вздохнул, ничего не ответил, потянул на голову оленью шкуру.
- Ну, чего молчишь? Пойдешь в артель?
- Моя думай, - глухо ответил Чумбока.
- А ты как? - повернулся Сизов в Красюку.
- Моя тоже думай, - засмеялся тот.
- Ну, думайте. А я спать буду. - Он резко повернулся на бок, зашуршав ветками пихтовой подстилки, выругался. - Другие бы прыгали от радости, а они думают. Мыслители... Впрочем, думайте, идти еще далеко.
Он прислушался, ожидая ответа. Чумбока тихонько похрапывал. Что с него взять? Человек не от мира сего. Но молчал и Красюк, и это удивляло.
Сизов решил до самой Никши больше не заговаривать на эту тему. Пускай сами соображают. С этой мыслью он уснул. И спал крепко и спокойно, как не спал уже очень давно.
* * *
"Три солнца", как говорил Чумбока, шли они по тайге. Лишь "четвертое солнце" высветило в распадке извилистую линию узкоколейки.
К вечеру того же дня они были в Никше, разбросавшей одноэтажные окраинные домики по склону сопки. В центре поселка тянулись ряды белых двух-трехэтажных блочных домов. На фоне крутого затененного склона они выглядели театральной декорацией. За домами гигантскими ступенями взбирались в гору тоже ослепительно белые в лучах солнца корпуса обогатительной фабрики. Там, за ними, во тьме, это Сизов знал, находились глубоченные карьеры, на дне которых ковши экскаваторов выгребали из тела горы раздробленный взрывами темно-бурый, твердый, как гранит, оловянный камень - касситерит. Самосвалы везли этот камень к верхнему корпусу комбината и сбрасывали в бункер, где касситерит дробился в крошку, пригодную к дальнейшей обработке. Он и сейчас громыхал, этот бункер, оттуда на всю округу разносились хруст и чавканье, будто в глубине бункера сидел ненасытный зверь, жадно грызущий камни.