Меркулов спросил его о русских беженцах, но Шапошников ничего о них не знал и стал раздраженно говорить о бестолковых порядках и подчеркивать свое бескорыстие.
- Мы пойдем, - сказал Артамонов, испытывая досаду.
Меркулов его не удерживал.
- Вот вы офицеры, - обратился к Артамонову Шапошников. - Рыцари нищенствующего ордена... Многие твердят: все равно ничего не выйдет, организация не налаживается, общество бездеятельно, низы враждебны... неужели мы не поймем, что спасение не в чужой помощи, а в национальной организованности? Мы перестали быть честными, чуткими людьми. Не многие посмеют смотреть совести прямо в глаза!
Он не обвинял, но вдруг Пауль сердито вымолвил:
- Поменьше бы болтали, больше бы делали!
- Это наивно, - ответил Шапошников. - У нас есть хорошие законы. Но как только речь заходит о русских интересах, сразу русский человек в забытом углу, в униженном положении на последнем месте, как нечто недостойное и отверженное. А всему, что враждебно России и равнодушно к ней, - широкий размах и широкое поле.
- Да! - сказал Меркулов. - Начальство получает в валюте, а мы "колокольчиками".
- Что там говорить! - махнул рукой доктор.
Артаманов и Пауль попрощались, вышли на улицу под тяжелым впечатлением от слов Шапошникова. Легкий хмель уже начал их дразнить, выпячивать недоступную им красоту. Они с завистью смотрели на загорелых женщин в белых и голубых шляпках, морских офицеров в белых кителях, порывисто шагающего юнкера и чувствовали свою отверженность.
Возле гостиницы Ветцеля крутился какой-то ком человеческих фигур. Туда бежали любопытные, туда кинулись и офицеры-инвалиды. Драка? Артамонов бежал, маша перед грудью сжатым кулаком. Пауль несся впереди.
Они уткнулись в патруль и остановились. Даже здесь не повезло, все уже кончилось! Двое англичан с окровавленными физиономиями злобно зыркали по сторонам, а толпа в человек двадцать поносила их за предательстве, переговоры Лондона с советской торговой миссией.
Вдруг один из британцев оскалился и крикнул, что они не англичане, а американцы.
- Как американцы? - воскликнули возмущенно. - Не может быть!
Американец, лишив толпу удовольствия, постучал пальцем себя по виску. Эх, рашен, - произнес он уныло.
Глава 6
Нина плыла в Скадовск на старом пароходе "Псезуапе", везла бязь, стекло и ящик спичек. Машина работала с перебоями, шли медленно вдоль берега.
Рядом с пароходом прыгали дельфины, сияя черными спинами на солнце. Нет у них ни забот, ни печали, скачут себе на радость. Глядя на них, Нина забыла, куда плывет. Не стало ни бедняги Пинуса, ни Симона, ни борьбы с интендантами. Свежий ветер и солнце игрались с ее волосами, прижимались ко лбу, подбородку, плечам. "Чего ты хочешь? - почудился ей голос. - Тебе ведь хорошо?" "Хорошо, - ответила она. - Я живу".
Но, оттесняя безмятежность, вспомнились попытки участвовать в серьезном деле, в разведке и разработке Бешуйских угольных копей. Французы не пустили туда Нину. Она потребовала узнать у Симона, нельзя ли ей присоединиться к добыче нефти в Ченгелеке, однако там даже французам не нашлось местечка, там все крепко держали британцы. Нине оставалась хлебная Таврия и затем торговля с Константинополем.
Константинополь. Галатская лестница. Граф Грабовский, корнет Ильюшка, князь Шкуро, - где они сейчас, эти потерявшие свой род люди? Погибли первыми в Слащевском десанте, пали в лобовых атаках на каховский плацдарм или, может быть, еще живы и борются с кооператорами?
Было бы забавно встретиться с ними в Скадовске и узнать, что именно они повесили Пинуса.
Пинуса она им не простила.
"Французы, англичане, наши - все против меня, - подумала Нина. - А кто за меня?"
Машина вдруг остановилась, пароход как будто осел, и стало тихо. Совсем близко от борта пролетела, зло крича, чайка.
Нина ждала, что машина вот-вот заработает, но тянулись минуты, было тихо. Пауль сходил к капитану и вернулся с неутешительным известием: когда починят - неизвестно. Она ничего ему не сказала, хмуро смотрела на далекий скалистый берег.
Дельфины куда-то исчезли. Становилось ветрено, на море появились барашки.
Рядом с Ниной постукивал деревянной ногой Судаков. Не поворачиваясь, она спросила:
- Ты плавать умеешь?
- Умею, - ответил Судаков. - А ты не умеешь?
- Товар жалко, - объяснила Нина и пошла вдоль борта к надстройке.
Капитан с грубым коричневым потным лицом стоял у входа в машинное отделение, одной ногой там, второй - здесь. На вопросы Нины он только бурчал, чтобы она не мешала. Ей захотелось натравить на него инвалидов, чтобы проучить.
Раздражившись, Нина пошла в каюту, села на рундук и предалась размышлениям.
Волны плескались, сея на иллюминатор брызги.
"Врангель! Первый нормальный руководитель," - подумала она с горечью и больше о Главнокомандующем не думала. Врангель и Кривошеин были далеки от Скадовска, следовало молиться другим богам.
Первым пришел Артамонов, сел рядом и принялся рассказывать какую-то страшную историю о том, как еще в германскую войну к ним в полк приехали две женщины, чтобы найти в братской могиле тела своих близких, у одной - жениха, у другой - мужа.
Зачем он рассказывал?
Пришли и Судаков с Паулем, сели напротив, молча слушали.
История продолжалась - из могилы вырыли разлагающиеся трупы с разбитыми лицами, вытекшими глазами.. Вдова запричитала, обняла тело убитого мужа, не замечая, ни зловония, ни ужасного вида трупа.
Артамонов усмехнулся и поведал о невесте: она побрезговала обнимать мертвеца.
В эту минуту машина заработала, пароход пошел, и живые забыли о мертвых, вслушиваясь. Но машина остановилась.
- У нас тоже погибла девушка, - сказал Пауль. - Она записалась юнкером... В нее все влюбились...
- Вы сколько людей сгубили? - перебила Нина. - Что чувствительность свою показываете? Не люблю!
- Она погибла! - с укором произнес Пауль.
- Мы тоже погибнем в этом корыте, - строго вымолвила Нина. - Ты не злись, а лучше приведи сюда капитана.
Пауль молча встал и вышел из каютки.
- Напрасно ты так, Нина Петровна, - сказал Артамонов. - Мы все живем нашими мертвыми.
- А я хочу, чтоб мы еще пожили! - ответила она. - Не надо меня учить, я сама все видела - и крестовый поход детей в Новочеркасск, и убитых мальчишек-кадетов, которые были ростом меньше трехлинейки.
- Но ты должна была выслушать Пауля, - заметил Судаков. - Что тебе стоило?
Нина не стала возражать, хотя ей это же понравилось. С офицерами трудно было спорить, особенно - об их видениях прошлого, здесь они каменели.
Она опустила голову, смотрела на грязный пол, усеянный налипшими желтыми помидорными зернышками.
- Я боюсь утонуть, - вдруг призналась она.
- Ты - боишься? - засмеялся Артамонов. - Такие не тонут!
- Я не умею плавать, - сказала Нина, чувствуя, что ему ничуть не жалко ее.
- Ничего, выплывешь, не бойся! - уверил ее Артамонов. - Разве что бязь утопнет. Так ты новую наживешь.
В его голосе звучала добродушная сила, которая говорила перед лицом опасности о тщете Нининых усилий.
Снова запустилась машина.
Пауль привел капитана.
- Может, вы забастовщик? - спросила Нина. - Кажется, вы стремитесь утопить отремонтированный пароход?
- Как же! Отремонтированный! - насмешливо произнес капитан и сел напротив Нины.
Его грубая насмешливость, коричневое лицо, запах пота - все порождало впечатление уверенности, даже превосходства.
- Ну наладили машину? - спросил Судаков примирительно.
- Черт его знает! - сказал капитан. - Нынче так ремонтируют, что страх берет... Доплывем, даст Бог! А вообще я бы на вашем месть не меня теребил, а тех, кто распустил народ. Страха мало! Забастовщик знает: ничего ему не будет, ну разве вышлют в советскую Россию. Разве это страх?