ПРОЛОГ ЭВЕЛИН

Возраст — Семнадцать лет

Горе — странная штука.

Это единственная эмоция в мире, которую люди утверждают, что понимают, но все равно относятся к ней как к неудобству.

Время залечивает все раны, Эви.

Я вас умоляю.

Время ничего не лечит. Только дает вещам больше пространства для роста, нагноения и разлагания.

Я ерзаю на своем месте, старая деревянная скамья впивается в кожу моих бедер и заставляет меня вздрагивать. Дороти_{(имя главной героини сказки о волшебнике из страны Оз)}, моя сестра — та, что ещё жива, — смотрит на меня, устремив взгляд вниз так, будто мое движение привлечет неправильное внимание. Как будто все мужчины в комнате итак уже не смотрят в нашу сторону, чтобы взглянуть на неё.

Её каштановые волосы идеальны с упругими локонами, высокий хвост раскачивается позади неё, когда она поворачивается обратно к входу, слушая, как священник говорит о вещах, о которых он ничего не знает. О сделанных воспоминаниях и не забытой жизни. Но мои глаза остаются на ней. На ней и на этих дурацких упругих каштановых локонах.

Мои руки чешутся от желания протянуть руку и намотать пряди на кулак, потянуть, пока они не вырвутся с корнем. Но вместо этого я сажусь на них. Как бы мне ни хотелось задушить Дороти, сейчас не ее момент. Не сегодня.

Сегодняшний день принадлежит Нессе.

И Несса всегда говорила мне, что я раб своих импульсов, так что меньшее, что я могу сделать, это попытаться сдержать их. В конце концов, это её поминальная месса.

Это странное чувство снова подкатывает к моему горлу.

Горе.

Иногда оно текучее, как волны океана, а иногда застывшее, как скульптуры, высеченные из камня. Сейчас оно твердое и тяжелое в центре моей груди.

Я прикусываю щеку, пытаясь сдержаться.

Мой отец прочищает горло, и я перевожу взгляд на него, сидящего по другую сторону от Дороти, впитывая татуировки, которые украшают его пальцы и исчезают под рукавом рубашки. Время от времени я пытаюсь рассмотреть его получше, ищу скрытые подсказки о том, что они означают, думаю, не представляет ли одна из них меня. Хотя более чем вероятно, что ему просто надоело гнить в тюремной камере размером шесть на восемь последние восемь лет, и он захотел чернил на своей коже.

Он смотрит на меня своим периферическим зрением, в его обветренных светло- коричневых глазах плещется печаль, когда он приобнимает Дороти, и она кладет голову ему на плечо. Я не уверена, что в его взгляде — боль из-за потери самой Нессы или из-за всех тех лет, которые он пропустил. Может быть, ни то, ни другое.

Не так уж это и важно.

Мы прожили жизнь без него, а теперь он вернулся, притворяясь, будто не оставил свою семью ни с чем, совершая глупые ошибки.

Мои глаза сканируют комнату, вбирая покачивающиеся головы тех, кто решил прийти. Я предпочитаю не обращать внимания на то, что они либо дремлют, либо перешептываются друг с другом, словно это каким-то образом уместно — сплетничать во время поминальной мессы самого важного человека в моей жизни.

— Но прежде всего, — вклинивается голос священника. — Несса Уэстерли_{(на англ. Westerly, слово включает в себя West – запад, давая отсылку к Злой Ведьме Запада, прототипу Эвелин)} была женщиной семьи. Веры. И кто может лучше рассказать о её любви к тому и другому, чем та, кого она любила больше всего на свете... её сестра.

Моё сердце замирает в груди, ногти впиваются в дерево под моими бедрами до тех пор, пока не кажется, что они могут расколоться пополам. Я не знала, что мне придется говорить. Но я сделаю это, потому что Несса была не просто моей сестрой. На десять лет старше и на много веков мудрее, она воспитывала меня с девяти лет, после того как нашего отца поймали с десятью килограммами кокаина в багажнике грузового самолета и бросили в тюрьму. Хотя, по правде говоря, она начала заботиться обо мне задолго до этого. У меня перехватывает горло, когда я задаюсь вопросом, что, черт возьми, я должна делать теперь, когда её больше нет.

В моем мозгу проскальзывает мимолетная мысль: интересно, покажет ли наша мама своё склизкое лицо; знает ли она вообще, что её старшая дочь мертва, или что мужчина, которого она якобы любила, а потом бросила, на свободе. Я отмахиваюсь от этой мысли, решив вместо этого представить, что она мертва и гниет. Это было бы справедливо за то, что она бежала, как крыса с корабля ещё до того, как вердикт моего отца стал окончательным.

Я снова смотрю в сторону Дороти, сузив взгляд, пока она вытирает платочком глаза. Как будто у неё есть право грустить. Она ненавидела Нессу.

Если честно, она ненавидит и меня, но с нашей сестрой всё было по-другому. Более нестабильно. Сначала это была чистая ревность. Несса была самой старшей и самой красивой, привлекала всеобщее внимание просто своим существованием. А Дороти была... второй. Синдром среднего ребенка в лучшем виде.

Когда отца посадили, его последними словами было пожелание Нессе, чтобы она —заставила его гордиться ей—. Ни одного слова для Дороти или меня. После этого она изменилась. Её зависть переросла в ненависть, а её личность превратилась из озлобленного ребенка в «идеальную» женщину с глубоко укоренившимися проблемами с отцом.

Из неё получилась бы прекрасная актриса, так хорошо она играет роль.

Глубоко вздохнув от воспоминаний, я делаю движение, чтобы встать, но прежде чем я успеваю встать на ноги, Дороти поднимается, отталкивая меня назад, когда проскальзывает между скамьями в проход. Она едва удостаивает меня взглядом, но мои глаза горят, когда я пялюсь на то, как она поднимается на помост, этот чертов коричневый хвост развевается, ярко-красные каблуки стучат по деревянному полу.

Мои зубы сжимаются так сильно, что болят коренные зубы, когда я фокусируюсь на её ногах.

Туфли Нессы.

Боже, какая же сука.

Да... горе — странная штука.

Но также как и злость.

И я злюсь.

Я злюсь на Нессу за то, что она допустила свою смерть.

И я злюсь на Дороти за то, что она её убила.