— Я знаю, что ты хочешь. — Он наклонился близко к ее уху. — И я точно знаю, что еще ты хочешь. — Запечатлев поцелуй у нее за ухом, он наконец отпустил ее.

Кэтрин не прекращала бежать, пока не добралась до своей спальни и не заперла дверь на засов. Не то чтобы это имело значение. Он мог проникать в любую комнату, какую ему заблагорассудится. Забравшись в постель той ночью и глубоко укутавшись в одеяло, она ожидала, что он придет к ней ночью. Он этого не сделал. Но сны были.

Когда она скакала галопом по зимнему лесу на своей черной кобыле, обнаженная и непокрытая, ее возлюбленный ехал позади нее. Стук лошадиных копыт эхом отдавался среди деревьев. Звук превратился в крики страсти. Видение лошади исчезло. Она стояла на четвереньках на лесной подстилке, ее смуглый любовник стоял позади нее, толкаясь сильно и глубоко, они оба потели и стонали от удовольствия. Она закричала, но не от страха или ужаса. Она кричала, требуя большего. И она выкрикнула его имя.

Она проснулась в темноте, произнося «Дамас». Вокруг совсем не было никакого света, но тонкий оттенок индиго просачивался сквозь раздвинутые шторы. Проклиная себя, она свернулась калачиком и снова заплакала. На этот раз не от неизвестности, не от бесконечного заключения и не от горя или потери Джорджа. Это была ее собственная слабость, сухая и хрупкая, как ветви Шварцвальда, угрожающие согнуться и сломаться под искушением, которое на этот раз наверняка сведет ее с ума. Она чувствовала себя Маргаритой, полностью находящейся во власти коварства и власти Мефистофеля.

— Нет, — прошептала она. — Пожалуйста, нет.

Но в темноте владений Дамаса некому было услышать ее молитву.