способен тот, чей дом ещё Земля.

Когда рассказ писала, раздробившись

в героев, становилась целой. Мир весь

охватывала: камни и растения,

зверей, людей. Притом их всех любя.

А после вновь меня ждало падение

в пределы ограниченной себя.

Которой иногда… ну слишком больно

смотреть в глаза своей же преисподней.

От чтения – иначе. Там с людьми,

меня же выражавшими, встречалась.

Поняв, я потому любила их.

И грусть их ощущала я, и шалость.

Чужие жизни в книгах проживала, и

к месту – на мессе, как и в вакханалии.

А музыка тревожит грудь волной.

От музыки плывём, ногой в Нирване.

Самой мне вряд ли петь на сцене, но

звук выражать умеет несказанное.

Есть вещи, что, убив их наблюдателя,

в прекрасное умеют превращать его.

Я думаю про Бога так: его нет,

как автора в самом его рассказе,

но без него – рассказа нет. Иль бред

выходит у людей, без всякой связи

всего со всем. Связует всё любовь.

Убив отдельность, красит мир собой.

Страдаем ото лжи, от искажения

того, что носит имя Идеал,

желанье перепутав с отторжением.

А яблока в саду никто не жрал.

Я яблоки люблю, но искалеченным

мир не приемлю, как себя – без вечности.

Она ж во мне от силы что на час.

Нельзя жить, как в раю. Мы в лабиринте

зеркальном. Минотавр ждёт где-то нас:

понять, что он – ты сам… задача, видишь,

не в том, чтобы, приняв блаженный вид,

встречать смиреньем боль, но в том, чтоб зрить

все результаты собственных деяний.

Раз убиваешь, будь готов убитым быть.

Есть только отражения мечтаний,

о добром ли, о злом, не суть. Я выть

порой готова от своих желаний!

Лишь погрузившись в зло, поймёшь, что есть свет.

Кивнула женщина, поняв её тираду:

– Ты та, кому послать решили дар.

Сама решай, проклятье иль награда –

проверить, как, при молодости стар,

жить будет человек, помня о будущем.

О всех его возможностях. Смирится с тем

и будет выбирать из вариантов

или решит, что пусто всё и вся?

Смотри: ты – та, кто наделён талантом

оценивать со стороны себя.

Поднимешься наверх. Там есть колодец.

Туда взглянув, с ума не сходят… вроде.

И женщина, нескладная, но плавная,

привстала, собираясь уходить.

А Лора, – странно, – верных слов не знала, чтоб

озвучить все вопросы из груди.

– Спокойно, – улыбнулась незнакомка ей, –

иди к себе, и всё найдёшь. Ступай смелей!

Оставим-ка с загадочной брюнеткой,

скорей всего, носящею парик,

растерянную девочку. Ответ – как

оргазм: к нему, спеша, идём, но миг

прекрасный за собой опустошение

несёт. Вот если б можно было жить в нём!

Часть III. Добро пожаловать на планету Земля!

Оставили мы Лору в одиночестве,

весьма ценимом ей, почти всегда.

Где та, кто сомневалась даже в отчестве,

поверила, что, превзойдя года

в линейном виде, сможет увидать

всё, чем ей дальше стать… или не стать.

Надеяться всю обозреть историю

могла, понятно дело, после смерти.

Во сне ж, как в демо-версии – одну свою.

Могу представить: кой-кого рассердит

фантазия бесспутная моя.

В ограниченья мало верю я.

Дверь «Кафе с видом…» за собой захлопнув,

на лестницу взошла она опять.

Второй этаж заброшен был. Темно в нём,

за аркой входа. Надписью «Земля»

её внутрь приглашали. Шрифт готический

подчеркивал развал во всём величии.

Она, вздохнув, шагнула… в общежитие.

Заброшку сильно то напоминало.

Вокруг сновали люди. На репите их

движения, как в день сурка, сковало.

Все были в масках белых. Их раскрашивал

её взгляд в них. Как глянет, тем и кажется.

– Простите, сэр, – парнишку проходящего,

окликнув по манеру Альбиона,

спросила, когда тот (слащавый чуть)

остановился. – Что у вас с короной?

Кто правит? Что за место? Как живёт

в нём благородный и простой народ?

– Чувак, у нас есть всё, – ответил юноша, –

но не снаружи… В окнах! Мы в руках

их носим. Там – смотри, что хошь. Душа,

как раритет, хранится в облаках.

Таких, как яндекс или гугл. Не помним мы,

но помнит техника. Наш, здешний, бич – инсомния.

Всё, чем когда-либо считался человек,

записано в местах, каких не видно.

Есть в виртуале – гейм, в реале – крек.

За развлеченья, чем ни будь, не стыдно.

Так скучно, что раздвинутые ляжки

не манят. Нет устоев: неваляшки.

Нет правд или неправд уже у нас.

Ведём о Ниочёмах разговоры…

– Спасибо. Увлекательный рассказ, –

чтоб время не терять, сказала Лора. –

Всё, что мне дал пространный ваш ответ –

на территорию попала «Ни и нет». –

Ушёл, поправив дреды, юный хипстер.

Она же вдруг заметила мужчину,

который, надрываясь, как министр,

волок мешок гигантский из овчины.

Причину захотелось ей узнать.

За нею же не в лом и подбежать:

– Куда вы это тащите, милейший?

Баул ваш тяжек, сами ж вы так хрупки!

– Эх, девочка, – вздохнул тот, – эти вещи

я заслужил, чтоб занимать досуг свой:

воспоминаньями, комфортом и т. д.

Куда? Понятно: в комнату к себе!

Не видишь? – он обвёл рукой пространство, –

наш домик разрушается, как всё.

В моей же клеточке сложу всё аккуратно.

В порядке я держу одну её.

Здесь раньше были крепости, дворцы…

Теперь же – радуйся, когда желудок сыт!

Служи… а для чего, уже не ясно.

Для будущего? Рухнула мечта

о равенстве. Нет равенства ужасней,

когда равны лишь тем, что всё не так.

Когда считают человека только телом,

вещизм его становится уделом.

– Спасибо, – прошептала Лора тихо,

вслед глядя на изгорбленный хребет.

На вид лет сорок, но такой старик, что

способен видеть там, где радуг нет

(в руках не держит радужные краски,

к новинкам относясь с большой опаской).

Ребёнок смотрит в окна, как в картинки.

И, словно бес в нём, верещит на мать,

когда она, учить чтоб к завтра стих с ним

для школы, начинает отнимать

игрушку, предназначенную взрослым.

Смотря на монстров в мультах, станешь монстром.

А Лора, коридор чертя кроссовками,

на стенах видит окна прошлых лет.

Такие, где не светится лицо её

по выключении. Сквозь них приходит свет.

Исписаны все стены обращеньями

(возможно, к окнам): просьбы о лечении.

На бойницы похожие, узки.

Какие-то заложены камнями.

И… След того кровавый, кто с руки

пытался до высокого достать. Он

упал. Окно, сверх роста человечьего,

могло, маня сиянием, привлечь его.

Как много окон! Ни одно не даст

о свете представления вернее,

чем солнце, что внутри у всех у нас.

За колпаком нечищеным тускнеет.

Витражная отделка всех стекол

религиозным обрамленьем красит пол.

Глаза в глаза с творцом стоят немногие.

Очки на выбор… Иль сгоришь на раз.

Как Фаэтон, разбиться можно, богом стать

пытаясь, не надев особых глаз.

Загвоздка есть: в безо́бразном обличии

на образ моду диктовать прилично ли?

Не верила ни в Кришну, ни в Аллаха,

ни в Господа распятого, Христа

(отдельно друг от друга 1) Лора. Знаком

небесного была ей красота.

Та, от которой щемит с горла к носу

слезами, устраняя знак вопроса.

– Про связь всеобщую мечтать привыкли мы, –

сама с собою так она сказала, –

но, мчась Бастилью брать, под свод тюрьмы

вошли. Той, что с афишей кинозала.

Всё, что хотим мы, исполняется. Но вот

проблемка: "здесь" от "там" – наоборот!

В мире Вещей, тяжёлом и пустынном,

задрав лицо к Идеям, о дожде

мы молим. Так с небес охота пить нам,

что игнорируем небесное Нигде!

Не проще ли, как эти, ограничиться

своей, без всякой святости, (пуб)личностью? –

Сказала и споткнулась о кота.

Абсурд – конёк мой, как и мест подобных.

Бежал куда-то в поисках хвоста,

тем горемычный уж, что цветом чёрный.

Тереться ей о ноги стал, как в дом

просясь. Отвергнут был пинком.

А после – опсыпаем извиненьями

и ласками. Черта у ней такая:

сначала опустить, а после прения

принять, обильно нежность расточая.

Ценить, что ластится к ней, Лора не умела.

Только потом вникала в важность дела.

«Не согрешишь, не сможешь и покаяться!» –

похож сей лозунг на хлыстовский чем-то.

Да, слишком часто, знаю, отвлекаюсь я.

Тут о Земле рассказ, а не о сектах.

Хотя они – не меньше часть земли

официальных способов пасть ниц.

Ходила Лора тенью меж людей.

В растянутой футболке, светлых джинсах,

такая тощая, что прикасаться к ней

казалось дерзновением убийцы.

Вопросов задавала свыше меры

(сама же в "меру" не имела веры).

Богатый экономил рубль, как нищий.

А нищий думал: счастье – быть богатым.

В постели ж оба голы. Их отличий

в момент могла лишить судьба когда-то.

Сегодня я могуч, а завтра слаб.

Зависят от Фортуны царь и раб.

Встречала Лора женщин, в подтверждении

нуждающихся – правильности черт.

Полученным извне о лицах мнением

те насыщались (побеждая смерть

запечатлённой красотой на фото).

Играли так в бессмертного… кого-то.

Тех, кто влюблён, и тех, кто отлюбил;

тех, кто считал себя – одним ужасным

среди прекрасных; тех, кто обвинил

весь мир, что сам, султан, живёт не в сказке;

тех, кто всем врал, и тех, кто рвался к правде,

встречала девочка в таком знакомом "завтра".

Наслушалась она эсхатологий

(рассказов, что, мол, зданию конец). А

кой-кто надеялся-таки спасти чертоги

загаженные: зелень вешал к дверцам.

Иные, в предназначенной под снос

домине, всё, считали, не всерьёз.

Громадный гриб мерещился ребятам.

Его застать хотели, на секундочку,

пока самих дотла ни выжжет. Надо

отдать им должное, жить с мыслью о конце всего

не так-то весело. В молельнях реконструкцию

превозносили, как юристы – конституцию.

– Придёт большой и сильный человек, –

благоговейно ей старушка объясняла, –

который взял в себя от всех нас грех.

Дом возродит, отстроив всё с начала.

Он за пределы вышел, умерев.

И, светом возрождён, теперь – наш Лев.

– Но человек… Он кто? – спросила Лора.

– Он, в плоть одет, является душой.

Дух держит, как скелет, его коль скоро

собою крепит Бог… Нехорошо, –

нахмурилась от глаз её накрашенных, –

так выглядеть. Мужчина каждый взглядом ест:

его ввергаешь ты во искушение,

то обещая, что не сможешь выполнить! –

и осенила грудь крестны́м знамением.

– Тени как тени. Тушь как тушь. Защиту глаз

косметика даёт психологически, –

отбрила Лора переход на личности.

От прихожанки возрастной уйдя,