Глава 4

В пятницу Виктор оттаскивает меня в сторону, схватив за локоть и уводя темному актовому залу, в сторону которого Каллум уже метает вопросительные взгляды. Места, которых касается Виктор, горят огнем. Это ощущение заставляет меня захотеть вывернуть желудок наизнанку.

— Мы готовы назвать свою цену, — говорит Вик, наматывая круги вокруг меня, словно акула. Я улавливаю его запах. Некая смесь бергамота, табака, янтаря и мускуса. Этот дикое сочетание ароматов сейчас вызовет у меня дрожь по всему телу, так что я прикусываю язык, чтобы скрыть это. Не дай Бог, Виктор или любой другой Хавок узнает о том, какую реакцию может вызвать одним лишь своим внешним видом. Они недостойны признания в своей красоте. Хотя, только слепой не заметит, что все они до одного, красавцы. Я признаюсь в этом. Но им не следует знать о том, что я об этом и так знаю.

— Наконец-то, — я сплевываю, потому что грубость и отвратительное поведение было заучено мной наизусть, а вовсе не было в моей крови с рождения. Я никогда не хотела быть такой. Желание завладеть чем-то, эта злость внутри. Не то, чтобы мне было из чего выбирать. Для того, чтобы мои сестры были в безопасности, мне пришлось приноровиться к жестокости мира, в котором я увязла по горло. — Как ты и сказал, кончай ходить вокруг да около. Назови цену прямо сейчас.

— Что с тобой случилось? — спрашивает Виктор, слегка наклонив голову в сторону. В его глазах пляшут таинственные тени от школьного театра. Школа Прескотт не получала должной финансовой поддержки в течение долгих лет, но мисс Китинг надрывает задницу каждую осень, чтобы собрать деньги на художественные программы. Она считает, что художество может исцелить истерзанные души. Сперва это может показаться чем-то реальным, но на деле — непрактичным. Никто нас не спасет, отбросов общества.

— Ты была такой… — он протягивает руку и поправляет прядь моих волос, отпуская темную ухмылку в моем направлении. — Миленькой.

— Вы случились, — бросаю я, даже не дрогнув. С переднего ряда раздается смешок Хаэля, который печатает что-то в своем телефоне, вероятно, какой-то девице. Из всех парней, он — самая настоящая шлюшка, положа руку на сердце. Оскар сидит на краю сцены со скрещенными ногами в коленях. Снова в своем айпаде.

— Так какова моя цена?

— Семь человек, личности которых неизвестны, — проговаривает Оскар своим мягким, но опасным до задницы голосом. Он словно бутылка коньяка, которой хватило бы, чтобы забыться. С такими сладкими, полными губами это было бы легче легкого. Они могут погубить тебя при неправильной дозе, но все пройдет быстро. — Один из них, очевидно, твой папочка коп.

— Он не мой папочка, — ощетиниваюсь я, превращая слова в сухие ветки, беспощадно разрушающие всю магию теплых времен года в один миг. Я никогда не была так неумолима касательно любой другой вещи в моей жизни.

Вик невозмутимо наблюдает за мной, когда Каллум перестает дурачиться, стянув маску Призрака Оперы со своего лица, с громким звуком щелкнув резинкой по коже. Аарона снова нет, его отсутствие говорит столько же, как и любые слова, произнесенные им, будь он здесь.

— Прошу прощения, твой отчим коп, — продолжает Оскар под тяжелым взглядом Вика, который очень уж похож на темную, непоколебимую, каменную стену. Что заставляет меня думать, что Хавок — это хороший для меня вариант, так это то, что их нельзя отнести к черным или белым, они словно безжалостные волны серого моря. Заключите сделку, заплатите цену, пожинайте плоды собственных действий. Я уже знаю, чего от них можно ждать, теперь же мне необходимо узнать, чего они хотят от меня.

Я уже размышляла на этот счет и я знаю, как далеко готова пойти: я заплачу все, сделаю что угодно, лишь бы получить свое. Ведь все, что осталось от Бернадетт Блэкбёрд, умерло вместе с моей сестрой. Так что единственный выход — месть. Я сделаю это.

— Независимо от того, твой он отец или нет, он коп. А коп — это коп, — продолжает Оскар, поправляя очки на носу. Его линзы отражают ту малость света, что присутствует. — А это сложная работенка — иметь дело с кем-то вроде него. Я потратил всю неделю, чтобы учесть все риски. Их слишком много.

— Слишком много, — повторяет Вик, посмеиваясь, и пробегает татуированными пальцами сквозь темные волосы. Он сидит и опрашивает меня, девушку, которую знает с тех пор, как пошел в начальную школу, десять лет назад. Мы никогда не были друзьями, но я до сих пор помню, как я только перевелась из модной школы Монтессори в центре города, а другие дети начали задирать меня, за то, что я была снобом (может, я и была, я уже не вспомню). Виктор заступился за меня тогда. Толкнул ребенка с горки, за то, что он дернул меня за косичку.

Я не забыла этого.

Я также не забыла, что когда мне было пятнадцать, он закрыл меня в шкафу на неделю, не оставив мне ничего кроме бутылки воды, батончиков с гранолой и ведра. И все из-за Кали Роуз-Кеннеди. Она их попросила. Та еще сука. Мне всегда было интересно, за что она меня возненавидела.

— Почему вы это делаете? — спрашиваю я, почувствовав, как палящий взгляд Вика охватил меня целиком, словно летний шторм. Его заинтересованность обжигает так же сильно, как и его пальцы, лежащие на моем предплечье. Под его тяжелым взглядом я едва ли могу дышать. Существует тонкая грань между ненавистью и желанием, ведь так? Я одинаково ощущаю каждую из них, когда он смотрит на меня из-под своих полузакрытых век с длинными ресницами. Этот парень, целиком созданный из греха и душевной боли. Он так же сломлен, как и я. — Все это с Хавок? Я все не могу понять. Вы никому не принадлежите, тогда зачем говорить всему миру, что он может помыкать вами? Всего одно слово, и вы подчинитесь?

— Тебе когда-нибудь лгали, Бернадетт? — задает вопрос Виктор, а его голос тих и полон танцующих теней. Он не двигается, но в воздухе словно появилось предупреждение о том, что он легко может разрушить мою бережно построенную броню еще до того, как я попытаюсь что-то предпринять.

— О чем ты говоришь? — фыркаю, поправляя свою кожаную куртку, успев заметить, что его глаза по-прежнему прикованы ко мне, в отличие от других парней. С глубоким вырезом мужчины замечают только то, что хотят замечать. Зачастую это сиськи. Не имеет значения, прикрыты они или нет, парни все равно будут смотреть только туда. Глаза Виктора были сфокусированы только на моем лице, надеясь испепелить взглядом.

— Когда все вокруг тебе врут, тебе уже ничего не остается, кроме как держаться за правду. Таким образом — да, одно слово имеет значение. Обещания имею важное значение. Договоры стоят того, чтобы унести с собой в могилу, — он отступает, освобождая мне немного личного пространства. Его ботинки скрипят по отполированному полу. — Ты хочешь узнать цену или нет? Еще не поздно сбежать, ты же знаешь, да?

Я киваю, взывая к решимости, которая была готова дать заднюю. Мое сердце бешено колотится в груди, ожидая, пытаясь предугадать. Пот стекает по спине. Хаэль издает какой-то звук, а Каллум вновь поднимается маску с лица. Все в комнате замерли, словно восковые фигуры.

Вик вновь обретает надо мной контроль одним лишь железным взглядом.

— Если мы возьмемся за эту работу, ты станешь нашей.

Его слова повисли в воздухе, словно угроза. Будто он пытается меня предупредить перед тем, как мы заключим сделку. Жаль, что он недооценил мою решимость. Уголки его губ поднимаются в жалком подобии улыбки, но тут открывается дверь в другом конце комнаты, пропуская внутрь четырех театралов, или кого-то вроде гиков, повернутых на художестве, которых все-таки можно было встретить в старшей школе Прескотта.

— Пошли нахрен отсюда, — рявкает Виктор, даже не думая повысить голос или посмотреть в их сторону. — Мы заняты делом.

Группа учеников не заставляет себя долго ждать, спеша выполнить приказ Виктора.

Открываю рот, чтобы выдать какой-нибудь едкий комментарий, но слова не выходят. Вместо этого я сжимаю губы и стискиваю кулаки по бокам. Если это заставит мои ладони кровоточить, никому не следует об этом знать.

— Если мы беремся за эту работу, — повторяет Вик, делая шаг ко мне, так близко, что носки наших ботинок соприкасаются. Пальцем приподнимает мой подбородок, а затем проводит вдоль всей челюсти. По телу побежала дрожь, я не могла сказать наверняка, было ли это от ярости, отчаяния, или наружу рвался мой неукротимый пыл. Не уверена, что сейчас это было важно.

— Ты становишься одной из нас. Девушкой Хавок.

Я сглатываю.

— И кто теперь ходит вокруг да около? — мне удается вырваться, желая, чтобы он перестал уже меня трогать. Но я знала, что если мы сейчас заключим сделку, он никогда не перестанет. Ухмылка Вика расширяется, когда он нависает надо мной, оставляя между нами несчастные сантиметры.

— Ты будешь делать то, что я тебе говорю, — продолжает он как ни в чем не бывало, а я начинаю трястись от злости. Ненавижу, когда мне говорят, что делать. Ненавижу всеми фибрами своей души. Мне и без того указывали всю жизнь, то один человек, то другой. В конце концов, я почему-то не лежу на кровати, увенчанной красными розами.

— Это касается всего.

Вик скользит пальцами между моих волос, а я дергаюсь назад. Этот небольшой акт протеста заставляет его усмехнуться.

— Если ты действительно хочешь этого, ты будешь нашей игрушкой. Будешь нашей сообщницей. Если ты этого хочешь, Бернадетт, то тогда кровь за кровь. Ты это осознаешь?

— Я… — я хотела ответить, но Виктор прервал меня своим взглядом.

— Нет. Сейчас я не нуждаюсь в твоем ответе. Нескольких дней хватит, чтобы ты приняла решение, Бернадетт. Подумай, стоит ли твоя жизнь твоей мести.

Он делает шаг назад, и я слышу, как Хаэль издает недовольный звук с первого ряда.

— Ты, блять, серьезно, Вик? Заставь ее дать ответ сейчас.

Хаэль поднимается и устремляется к сцене, но медленный, грозный взгляд Виктора примораживает его к земле. Из его рта доносятся проклятья.