С трудом сглатываю, но все же стараюсь произносить слова как можно беззаботнее.

— Мам, пожалуйста, не надо.  Я счастлив, клянусь.

— Не лги мне, Лиам, — ее голос набирает силу, но при этом звучит тихо. — Матери прекрасно видят, когда им лгут.

 Не знаю, что сказать, поэтому стою и жду, когда мама закончит, в надежде, что та просто даст мне совет и не будет задавать никаких вопросов.

 Не сегодня. Сегодня я слишком уязвим.

— Ты не будешь выглядеть слабаком, если простишь человека, который тебя обидел.

 Мои глаза становятся шире. Я не совсем понимаю, к чему ведет моя мать.

— Иногда приходится отстраниться от того, кто причинил тебе боль, иначе ты никогда полностью не исцелишься. Некоторые люди приходят в нашу жизнь и остаются навсегда, другие же могут разделить лишь небольшой отрезок; только ты можешь знать, когда пришло время простить и сохранить этих людей в прошлом или позволить им шагнуть вместе с тобой в будущее.

У меня нет слов.

 Ни единого.

 Держу свой рот на замке, тем самым не давая сорваться словам, которые затем приведут к излиянию других; тех, которыми я не готов поделиться.

 Чувствуя мое смятение, мама мягко мне улыбается, а затем переводит взгляд на еду, разложенную перед ней, берет тарелку и нагружает ее таким огромным количеством еды, что я даже вспомнить не могу, когда это моя мать столько ела.

 Удовлетворившись переполненным блюдом, женщина грациозно встает со стула и подходит ко мне с тарелкой в руке.

— Я положила на двоих  и поделюсь с твоим отцом. Как видишь, я нарушаю свои же собственные правила, раз позволяю ему есть в постели. Но в жизни, дорогой мой, как и в  отношениях, иногда приходится идти на компромисс.

 Нежной рукой мама гладит меня по щеке, и мне невольно хочется прижаться к ее ладони; к тому теплу, которое может дать только мать.

— Я. Вижу. Какой. Ты. И если она не глупа, то тоже это видит. А если все же глупа и не понимает, что упустила, то она недостойна тебя.

 Я могу только кивнуть в ответ.

— А теперь я пойду и накормлю твоего отца. Надеюсь, что вся эта жирная еда впитает хоть немного алкоголя в его организме. А если нет, то не забудь застрелить свою кровать перед отъездом, потому что сегодня вечером он будет спать именно там.

 Затем моя мать подмигивает мне, кладет в рот кусочек бекона и поворачивается, чтобы выйти из комнаты.

— А что, если она достойна? Что тогда?

Слова вырываются из моего рта болезненным хрипом.

— Тогда, милый, тебе придется пойти на компромисс.

Остаток утра я провожу в своей спальне, разбирая мусор и натыкаясь на старые эскизы. Моя грудь сжимается от боли, когда нахожу рисунок карандашом, на котором запечатлел Кэри в первый день нашей встречи.

 Помню, что в то время был недоволен своим творением и решил не показывать его ей. Когда Кэри спросила меня о моей работе в конце того первого дня, я пробормотал о том, что рисунок недостаточно хорош, и поспешно покинул класс.

 Теперь же, глядя на него, я вижу, как прекрасно ее изобразил.

 Кэри выглядит красивой и безмятежной, с озорным, но полным мудрости взглядом, и совершенно беззаботной.

 Глаза, которые взирают на меня оттуда, не разбивают сердца и не скрывают детей с мужьями.

 Они говорят о надеждах, мечтах, жизни... любви.

 Складываю лист и засовываю его в задний карман джинсов.

 Вероятно, пришло время отдать ей последний кусочек моего сердца, чтобы, когда я уйду, на этот раз уже навсегда, у нее был шанс вернуть его целым и невредимым.

 Пора двигаться дальше.