Глава восемьдесят третья

Я оглядывала зал с верхней галереи, скрытая от всех, боясь встретиться глазами с матерью. Вдруг она все увидит, поймет? Они с тетушками играли на зитарах, навязчивая мелодия пощипывала душу, немая песнь матери скорбным плачем облетала зал, кружась над головой и проникая в стылые вены цитадели. Мотив был древний, как Венда, как вечерняя дымка, как залитые кровью далекие лощины. Древний, как сама земля.

Еще не угасли в памяти кровь на воде, боевой клич, визг стрел. Смерть подбиралась все ближе. Мертвецкие глаза матери говорили об этом. У нас обеих было одно видение. Братья с отрядами. Я облокотилась на перила. Цитадель и так в глубоком трауре: всего день назад догорели погребальные костры. Через два мы отправимся к Ущелью стражей.

«Распали гнев».

Я пыталась, до исступления пыталась! Мешала подступившая вновь тоска.

«Дракон свою месть замыслит».

«Могущественный, как бог, поражений не знающий»

Не знающий поражений.

Сколько еще мы можем потерять?

Пришло осознание. Комизар ненасытен, беспощаден, неостановим… Он побеждает.

В коридоре раздались тяжелые шаги, и я обернулась. Рейф наконец-то вернулся из гарнизона Пирса. Вчера он сразу после похорон ринулся туда с былой яростью в глазах и стал планировать месть. Там и провел весь день. Я сама едва оттуда вернулась. Час поздний, я шла ужинать к себе, но тут меня отвлекли зитары.

Я вновь посмотрела на мать. Есть еще причина, почему она подавляла мой дар. У правды острые грани — не заметишь, как вспорят тебя.

Шаги остановились у галереи. Я нырнула в тень за колонну, но Рейф все равно меня увидел. Он приблизился непешно, вымотанно, и оперся на перила рядом:

— Ты что это?

Я вопросительно поглядела на него.

— Уже не вспомню, когда ты так стояла без дела. — пояснил он изнуренным как никогда прежде голосом.

Не хотелось делиться тревогами за братьев. У Рейфа хватало забот — один Свен чего стоит. Лекарь давал ему мало шансов. Оставалось только верить, что Свен и впрямь услышал последние слова Рейфа.

— Минутная передышка, — сказала я ровно, как могла.

Кивнув, он заговорил о войсках, оружии, повозках. Я все уже знала, но так уж мы теперь общались. Такими уж стали. Мир перековывал нас день ото дня, переплавлял — так, чтобы места друг для друга не осталось.

Я вглядывалась в лицо Рейфа, в чистый и ровный лоб, щетину, губы, и представляла, что говорит он совсем не о войске. О Терравине. Он шутит про дыни и обещает вырастить одну для меня. Слюнявит палец и стирает грязную кляксу с моего подбородка. Шепчет мне: «Кое-что длится вечно. То, что имеет значение». А под: «Ничего, рано сдаваться» имеет в виду не войну, а наши отношения.

Договорив, он потёр глаза, и вот все опять как прежде. Рейфа терзала скорбь, выжигала душу, не оставляя после себя ничего.

«Перегруппироваться. Двигаться дальше».

Вот мы и двигаемся — что еще остаётся?

— Пойду спать, — сказал он. — Тебе тоже не мешало бы.

Я кивнула, и мы зашагали по коридору. Сами стены, казалось, давят. В груди у меня поминутно перехватывало от мелодии зитар и страха перед тем, что может принести нам завтра.

Мы подошли к моей двери. Тоска еще сильнее сжала сердце. Хотелось зарыться лицом в подушку, и чтоб весь мир сгинул. Я уже хотела пожелать Рейфу доброй ночи, но тут встретилась с ним глазами, и на язык полезло всё, что я гнала даже из мыслей.

— У нас столько отняли. Неужели ты не хочешь отвоевать хоть крупицу? Хоть ночь? Хоть пару часов?

Он мрачно поглядел на меня. Между бровей прорезалась морщинка.

— Ты не женишься, знаю, — не сдержалась я. — Тавиш сказал.

Глаза защипало. Да что уж теперь молчать!

— Я не хочу провести эту ночь одна, Рейф.

Его губы разомкнулись, глаза влажно заблестели. В нем бушевала буря.

Ну зачем я ляпнула?

— Прости, напрасно я…

Он вдруг оперся на дверь за мной, заключив меня меж рук. Лицо, губы застыли в дюйме от меня, стирая мир вокруг и овладевая моими чувствами. Остался один Рейф, и его измождённый взгляд выдавал мучительную борьбу.

Он подался вперёд, тягостно выдохнул мне в щеку.

— И дня не проходит, чтобы я не мечтал украсть хоть пару часов… вспомнить вкус твоих губ, и как запускаю руку тебе в волосы, как ты прижимаешься. Услышать твой радостный смех, как в Терравине.

Его рука скользнула мне за спину, притянула. Рейф зашептал, щекоча мне мочку уха:

— День ото дня я хочу вернуть ту ночь на сторожевой башне, те объятья, поцелуи… — Тут его дыхание перехватило. — Я молил, чтобы завтра не наступило. Верил еще, что политике нас не разлучить. — Он сглотнул. — Мечтал, чтобы ты позабыла о Венде.

Рейф отпрянул. В глазах стояла невыносимая тоска.

— Все это мечты. Нас обоих связывают обещания. Завтра не отвратить, завтра решатся судьбы наших народов. Не спрашивай, чего я хочу — не напоминай, что изо дня в день я мечтаю о невозможном.

Мы смотрели друг другу в глаза.

Воздух между нами раскалился.

Я не дышала.

Он не шевелился.

Тянуло сказать, что и мы связаны обещаниями, но я шепнула лишь:

— Извини, Рейф. Час поздний, давай забудем…

И тут наши губы слились в жадном поцелуе. Спиной я натолкнулась на дверь, наощупь открыла, врываясь с ним в покои — и все за порогом растворилось. Рейф подхватил меня на руки, взглядом заполняя пустоту в моей душе, затем я соскочила, и мы опять прильнули друг к другу страстным, голодным поцелуем. Поцелуем, творившим весь наш мир.

Мои ноги опустились на землю, наши ремни, мечи и белье рассыпались дорожкой по полу. Вдруг нас одернуло: а вдруг страсть — она ненастоящая, вдруг драгоценные часы у нас уже украдены? Но тут мира не стало, а нас утянуло в спасительную тьму. Скользили взмокшие ладони, ложь и козни королевств померкли, остались лишь прикосновения и его голос, теплым золотым сиянием распускавший все, что я так в себе давила.

— Я люблю тебя и буду любить всегда.

Я нужна Рейфу так же, как и он мне. Его шелковые губы ласкали мне шею, грудь, жгли кожу огнем и льдом одновременно. Вопросы, сомнения — все обратилось в ничто, больше красть было нечего. Вновь мы стали прежними, кем были всегда, вновь наполняли друг друга смыслом. Наши пальцы сплелись, сжались в замок, его взгляд пронизывал мой, и вдруг страх и отчаяние иссякли без следа. Утихала стремительность, позволяя ухватить, просмаковать, прочувствовать секунды и прикосновения, полные скорби от того, что судьбу не отвратить, и нам отведено лишь несколько часов. Склонившись, Рейф скользил по мне пламенеющим взглядом, мир истончился и исчез. Его язык вился с моим в сладостной неге, но все набирая силу и жадность, мгновения воплощались в чаяние всей жизни, в горячечное стремление, в пульсирующий ритм тел. Мы взмокли и пылали, в ухо ворвались его судорожные вздохи, а затем одно лишь мое имя:

— Лия…

Нас укрывала тьма. Я лежала у него на груди, слушая сердце, дыхание, ощущая его тепло, тревоги. Рейф отрешенно водил пальцами по моему плечу. Мы говорили — не о войсках и продовольствии, а, как прежде, изливали душу. Он рассказал, почему не готов жениться. Не в чувствах дело. Рейф знал, через что прошла я и дал слово не обрекать на это другую. Помнил мои слова о том, что каждый имеет право выбирать судьбу, и не мог не согласиться.

— А если она сама хочет за тебя?

— Ей всего четырнадцать, и мы едва знакомы. На первой встрече она тряслась в ужасе, но я так стремился к тебе, что подписал договор не глядя.

— Свен сказал, что повернуть назад — значит поставить под удар престол.

— Придется рискнуть.

— Может быть, если объясниться с генералом…

— Я не маленький, Лия. Понимаю, что подписал. Если хочешь чего-то, заключи сделку — так было испокон веков. Я заполучил, что хотел, и если теперь нарушу слово, прослыву лжецом. В королевстве и без того хватает бед.

Какое же трудное перепутье… Женится — отнимет у невинной девочки будущее. Не женится — утратит веру любимого народа и подтолкнет страну к пропасти.

Я спросила, каким он застал Дальбрек, когда вернулся. Рейф рассказал о похоронах отца и смуте — в голосе при этом сквозило как беспокойство, так и сила вместе с пылкой любовью к королевству. Он вернется к своим, во что бы то ни стало.

«У него в крови дар предводительства».

На карту он поставил куда больше, чем казалось. Все ради меня и Морриган.

В груди еще сильнее закололо. Крестьянин, принц, король… Я люблю его. Люблю и буду любить, даже если нам суждено расстаться навсегда.

Теперь уже я, перекатившись, склонилась над ним и запечатлела на губах поцелуй.

Мы засыпали и просыпались. Не было счета поцелуям, звучал наш шепот, но вот прорезался рассвет, а с ним весь мир напомнил о себе. Малиновые лучи легли на гобелены, сообщая, что наш час истек. Я свернулась у него на плече, а он скользил пальцами по моей спине, по каве. Нашей каве, хотела я сказать, но погружаться в венданское пророчество ему сейчас меньше всего было нужно.

Впрочем, поздно.

Одевались мы в тишине.

Вновь мы стали как раньше — предводителями. Натягивались сапоги, щелкали пряжки, воздух проникло бремя долга. Наша ночь минула, и больше нам не украсть ни часа. Рейф первым делом навестит Свена, я же сообщу Хронисту планы на день, чтобы он в любой момент меня нашел — ходить за мной хвостом я запретила.

— Я должна еще кое-что сказать, — заговорила я, затянув последнюю застежку. — Отцу уже сообщила. Когда наши с Комизаром войска сойдутся в ущелье, я предложу мирный исход.

Его ноздри раздулись, заходили желваки. Будто не слыша, он поднял перевязь и перекинул через голову. Затянул пряжку. Движения проникнуты гневом

— Я хочу позволить венданцам жить в Кам-Ланто. Они достойны…

Рейф шумно вогнал меч в ножны.

— Никаких сделок с Комизаром! Никаких, ясно тебе? Да вспыхни он вдруг огнем, я бы не помочился на него! Ничего он не получит!

Я потянулась к его руке, но он отбрыкнулся. Свежа еще в памяти гибель солдат и Ации.

— Комизар не при чем, — ответила я. — Понятно, что он жаждет нашей крови. Это предложение венданцам. Комизар — не вся Венда.