— Мне нравятся дети, Пэрис. Из детей вырастают хорошие солдаты. Как мои мальчики. У меня много мальчиков, и они знают свою работу. Ты хорошо подойдешь.

Мадам Льюн сказала, что они собирались стереть записи обо мне. Это было бы просто сделать, ведь детей в космосе было много, а с нужным количеством денег можно было получить все, чего хотел. Так меня никто не стал бы искать.

Никто не остался, кто мог бы меня искать. Мадам Льюн улыбнулась мне, словно тоже знала это.

Для мадам Льюн я был Драконом. Не Рахамоном и точно не Азарконом. Она не спрашивала о моей настоящей семье, о том, откуда я был. Вряд ли ей было дело, даже если капитан Кахта озвучила информацию. Капитан Кахта бросила меня, как чью-то еще ответственность, и она вряд ли описала, откуда я был.

Я был физически здоров, ментально справлялся со сложными заданиями. Мадам Льюн сделала меня одним из своих мальчиков, и все. Одним из экипажа четырех сотен мужчин и мальчиков, которые слушались ее. Королеву драконов, «Императрицу драконов». Она говорила, что глубокий космос зависел от нее, если хотел спастись от болезней.

Она не говорила о войне, пришельцах или пиратах. Если ничего нельзя было изменить, можно было хотя бы сделать анестезию.

Мне снилась моя семья. Лица родителей были размытыми, словно видео плохого качества. Но мои братья, мои защитники, оставались яркими.

Я не верил в ангелов-хранителей, потому что видел их только во сне, и это было как ад.

За годы под обучением мадам Льюн и побоями от ее «мальчиков», пока они делали из меня ее версию хорошего солдата, который молчал и не попадался властям на станции, воспоминания возвращались. Словно кусочки пыли, которые были следом взорвавшейся звезды, чем дальше я улетал в глубокий космос с «Императрицей», тем ближе был к своему прошлому.

Может, это было из-за приемных «братьев», навязанных мне, заботливых и внимательных. В отличие от детей на «Шатомарго», банда мадам Льюн приняла меня с грубым уважением. Сама леди выбрала меня, и хоть они не щадили меня, когда она вбивала в меня дисциплину, они давали ощущение защищенности и свободы.

У меня был пистолет. Я научился торговать наркотиками, скрытно встречаться на станциях и в почти забытых колониях беженцев. Некоторыми нашими клиентами были даже солдаты с Земли, они были насторожены сильнее нас, но были вовлечены в этот рынок. Некоторые использовали наши вещества для лечения, но другие — нет. Но пока они платили нам, это было не наше дело.

Я взрослел в тумане татуировок, тренировок и торговли. Цветные чернила покрыли мои руки и спину, где их сделали иглой в древнем стиле, а не машинкой. Я отмечал свои годы картинками, которые расцвели на моей коже: тигр, горы с Земли, созвездие и, конечно, замысловатый золотой дракон, спускающийся по моей спине. Порой во время боли, когда я лежал на столе хориши, я слышал голоса братьев, они шептали в те мгновения.

Боль порождала боль. Каким был антидот для этого? Я был близок с Кайро. Мой старший брат Берн был отстранен, в тени отца. Он тоже боролся, и лазер попал ему между глаз.

Голос Кайро всплывал с каждым уколом иглы под моей кожей.

Он сказал:

— Беги, Щенок!

Его прозвище для меня. Потому что я был ребенком.

Как-то посреди создания татуировки я вздрогнул от боли. От хориши. Кровь потекла по коже, портя линию, которую она рисовала. Я заставил ее начать новую картинку. Я видел ее в образовательных файлах корабля, когда читал о древней цивилизации из страны, которую я никогда не видел.

Я сказал ей сделать татуировку египетского анха на моем сердце, и она не возражала.

Возраст не имел значения в космосе, особенно на корабле. Может, я стал взрослым, хронологически мне было двадцать. Но в зеркале я видел другую историю, с картинками, которые не сочетались. Все еще подросток в глазах окружающих. Мое лицо напоминало лица, которые всплывали во тьме, во сне, в приятные моменты с наркотиками в моем теле. Мы все принимали их, хоть и не очень много, но иначе в этом мире не жили.

Мой третий мир. Один был моим сердцем, второй был моей броней, а третий был моим оружием. Два мира защищали первый.

Я сблизился с мальчиком по имени Сухан. Он был чуть мягче других парней, может, потому что был зависимым от стевии. Он улыбался, даже когда вокруг него творился кошмар, выглядел как святой в муках религиозного прозрения. Как-то раз покупатель попыталась обмануть нас, и Сухану было почти жаль ее. Он заставил ее повернуться к стене туннеля станции, где мы проводили сделку, его голос был таким мягким:

— Просто закрой глаза, детка, и больно не будет, — он ударил ее пистолетом, добавил пару ударов ногой, а потом украл с ее тела то, что мог — старое кольцо из платины, ее точки данных. — Мадам Льюн не любит жестокость, — сказал он. Все еще улыбаясь.

На пути между сделками двигатели корабля гудели как улей пчел вокруг нас. Сухан вытянулся на моей койке, пускал в потолок кольца дыма. Я пытался читать, но слова переворачивались и сливались, как тараканы, убегающие от света. Ничто не имело смысла. Может, это было из-за наркотиков, но кошмаров в последнее время было много, и от этого моя концентрация страдала.

Посреди слов Сухана он сказал:

— …Азаркон…

Мой засыпающий разум прояснился. Со своего места за столом, где я вытянул ноги, сжимая планшет, я сказал:

— Что?

— Что? — повторил он, уголок его рта приподнялся, словно звал мой взгляд. Его глаза были туманными от дыма и блуждающих мыслей, которые он спустил с поводка.

— Ты сказал кое-что. Имя.

— Эм…

— Азаркон? — мое имя. Мой первый мир. Конечно, он не знал.

— Ты разве не читаешь? Ты постоянно смотришь в планшет, — он тряхнул ладонью, дым от его сигареты из стевии рассекал воздух. — Капитан Кайро Азаркон. Бульдог Земли в глубоком космосе.

Я думал, что закончил собирать миры. Я думал, что мадам Льюн привязала меня к своему до конца моих дней, как одного из ее солдат, ее мальчиков, из ее преступной группы людей, верных только себе. Кому нужно было что-то еще?

Но четвертый мир рухнул на меня и пошатнулся в следующий миг, меня душила моя броня.

— Капитан Кайро Азаркон, — сказал я, словно звал дьявола.

Мой брат жил.

Когда капитан Кахта нашла меня, других не было? Она не видела Кайро? Или пираты, которые напали на нашу колонию, забрали выжившего члена моей семьи и оставили только мертвых или почти мертвых ко времени, когда прибыл «Шатомарго».

Спросить было не у кого.

Я стал искать сведения. Я откапывал и сохранял всевозможные упоминания, замечания о моем воскрешенном старшем брате. Я стал азарконологом, дважды лишенным этой фамилии, но я оглядывался на брата с осуждением. Я осуждал себя и того, кто бросил меня.

Я хотел судить. Я нашел плохие фотографии красивого мужчины в отчетах о храбрости и беспощадном истреблении пришельцев. Он избегал камер, так что четкие фотографии с ним были только у тех, у кого был доступ к его военным записям или обычной жизни. Но этого хватало, чтобы увидеть сходство. Темные глаза и темные волосы. Высокие. Прямая спина, которая не прогибалась ни для кого. Он был юной грозой пришельцев. Он сделал себе имя пилота-бойца, но теперь управлял космическим кораблем «Македон». Я видел комментарии, что он был опасным, и он был как знаменитость. Война в глубоком космосе создавала героев.

Мой уголок галактики не кланялся героям. Мне не было дела до войны.

Он недавно стал отцом. Капитан Кайро Азаркон был женат и с сыном.

Я был дядей.

Что означала кровь?

Я хотел ненавидеть его. Он искал меня? Он не мог меня найти? Во всей галактике его военные навыки не могли привести его к младшему брату? Кто сказал ему, что я умер, и почему он поверил? Почему он не продолжал поиски, пока не найдет осязаемое доказательство моей смерти?

Мы уже не были детьми. Может, после стольких лет мой брат тоже предпочел забыть.

На станции Басквенал-19 я встртил женщину в баре и уединился с ней в логове. После секса она сказала мне, что вела расследование как журналист, и она искала мой корабль. Она сказала это, куря сигарету перед моим лицом. Я был не удивлен. Почему-то после секса с незнакомкой слова казались ожидаемыми.

— Думаешь, мой корабль пиратский? Это не так. Пиратом быть неинтересно.

— Нет, — сказала она. Она дала мне только свое имя, Мэбел. Ее волосы были длинными, серебристыми, но лицо было юным. Может, из-за средств, мешающих старению. Ее возраст понять было невозможно. — Нет, — повторила она. — Не пират, но нанимают на работу туда необычным способом.

— Да? — я забрал у нее сигарету и затянулся. Я видел, что она пыталась прочесть мои глаза, но мне много раз говорили, что я был «стойким», и мой взгляд был как стена, люди не могли прочесть его. И я смотрел, как она слова за слово строила башню, чтобы заглянуть за стену.

— Я нашла запись там, где обсуждают торговлю детьми.

Она прищурилась, словно это должно было что-то означать. Когда она ничего не получила, она продолжила:

— Они скрыли это, конечно. Выглядит как тема, где люди просто обсуждают своих детей. Получают советы. Устраивают встречи на разных станциях. Но там есть кодовые слова. Фотографии и кодовые слова. Эти люди знают, что ищут, и как просить об этом.

— Зачем ты говоришь мне это? Хочешь, чтобы я шпионил для тебя?

— Нет… Пэрис, твое имя было там, — она посмотрела на мой бейджик.

— Пэрис? Многих детей так зовет, — но мне стало не по себе.

— Разве твоя фамилия не Рахамон?

Я не говорил ей этого. Такое не говорили той, с кем просто переспали. И, может, она смогла все-таки прочесть мои глаза.

Моя фамилия была не Рахамон. Я напоминал себе каждый раз это, когда слышал ее.

Она сказала:

— Я узнала твое имя и лицо. Твоя фотография была там. Ты был мальчиком, но сходство очевидно, — она слезла с кровати и прошла к своей одежде, валяющейся на полу от нашей спешки. Ее тело было безупречным, но, наверное, его улучшили, хотя я не заметил этого при сексе. Теперь она склонилась, чтобы вытащить что-то из кармана куртки, и я захотел уйти.