— Ах, если бы только существовала такая травка, — вздохнула Лейла, обрывая вербену, — чтобы я могла ее как-нибудь заварить, ты — поколдовать над ней, мы подмешали бы это всем в пищу, и все бы поверили, что ребенок, родившийся со всеми волосами и в восемь фунтов весом, может быть недоношенным!

— Не рви стебли вместе с корнями, — проворчал Северин. — Ты уничтожишь весь урожай будущего года. Беспокоиться о ребенке Мечеллы мы будем, когда и если это потребуется.

— Кто-то же должен беспокоиться, раз Мечелле все равно! А Кабрал… — Она фыркнула. — Мой братец ходит как пьяный, и на лице у него самая глупая улыбка из всех, что я когда-нибудь видела! Поклянись мне, Севи, что, когда я забеременею, ты не будешь выглядеть таким идиотом.

Северин дал ей самое торжественное обещание и расхохотался.

— Прости, не могу удержаться. Помнишь, несколько лет назад мы ездили в Диеттро-Марейю? Мечелла была тогда беременна, и Рафейо все время говорил, что Арриго улыбается как идиот. Держу пари, сейчас он не улыбается!

За несколько дней до приезда Коссимио и Гизеллы Мечелла отправила мужу вежливое письмо, где в нескольких словах официально сообщала ему, что он снова будет отцом. Удача повернулась к Арриго спиной в этот день, потому что курьер, имевший указание вручить письмо только дону Арриго в собственные руки, где бы он ни находился, нашел его в публичной Галиерре Грихальва в компании Тасии и Рафейо.

Они планировали новую выставку: “Под солнцем и луной. Два века пейзажной живописи” — в результате которой Рафейо должен был приобрести необходимый Верховному иллюстратору опыт музейной работы. Говорили, что выбор темы очень раздражал Премио Фрато Дионисо.

Когда курьера привели в длинную и узкую маленькую галерею, Рафейо как раз клянчил у Арриго недостающие полотна.

— Если вы ссудите нам два “Восхода в Гранидии” Иберро, которые висят у вас в зале для аудиенций, то этот период будет у нас полностью представлен. Мне бы хотелось иметь что-нибудь кисти Риобаро, но он не любил писать пейзажи.

— Ты достиг таких высот в живописи, — улыбнулась Тасия, — что, наверное, можешь написать, их сам, подписать его именем, и все поверят!

Рафейо выпучил на нее глаза. Арриго рассмеялся.

— Она твоя мать, и смущать тебя — ее священный долг. Не поблагодарив курьера, он взглянул на восковую печать на конверте, нахмурился и, не распечатывая, сунул письмо в карман.

— Прошу прощения вашей светлости, — сказал курьер, — но ее светлость велели дождаться ответа.

— Скажи ей… — Он оборвал себя. — Хорошо, я прочту это здесь.

Тасия тронула сына за руку, и оба отошли в сторону, делая вид, что рассматривают выставку автопортретов давно умерших Верховных иллюстраторов. Галиерра Пикка была открыта тридцать лет назад по проекту Гизеллы и Лиссины. Эти две достойные дамы решили, что поскольку Галиерра Веррада закрыта для посетителей, а Галиерра Грихальва находится в одноименном Палассо, куда допускаются только сами Грихальва, то будет справедливо, если люди смогут знакомиться с искусством своей страны в каком-нибудь третьем месте. Экспозицию меняли каждые три месяца. Выставлялись в основном картины из неистощимой коллекции Грихальва, но иногда можно было увидеть и что-нибудь из собственности до'Веррада. Должность хранителя музея служила для молодых иллюстраторов источником ценного опыта. Кто-то из этих юношей будет потом рассказывать иностранным правителям и частным коллекционерам о тонкостях освещения, местоположения и хранения картин.

Трижды в неделю по утрам бесконечно терпеливые экскурсоводы водили по Галиерре детишек. Детям выдавали бумагу и цветные карандаши, предлагая дополнить коллекцию Грихальва своими “шедеврами”. Талантливым детям официально предлагалось брать уроки, некоторые из них даже становились потом иллюстраторами. Трижды в неделю днем Галиерра была открыта для широкой публики. И по крайней мере дважды в месяц иллюстраторы читали лекции о каких-нибудь полотнах или художниках. Нельзя было посетить Мейа-Суэрту и не зайти хоть раз в Галиерру Пикка, будь ты иностранец или коренной житель Тайра-Вирте.

Тасия и Рафейо рассматривали “Автопортрет в восемнадцать лет” Риобаро, когда Арриго внезапно выругался. Тасия обернулась как раз вовремя, чтобы заметить, как он швырнул письмо на пол и выбежал из комнаты. Курьер нагнулся, чтобы поднять конверт и листочек с короткой запиской.

— Дай сюда письмо, — сказала Тасия.

— Ее светлость…

— ..ни о чем не узнает, если ты ей не скажешь, а ты не будешь этого делать. Дай сюда.

— Извините, графиня, я не могу.

— Ты знаешь, кто я? — тихо спросила она. Курьер продолжал смотреть в пол, но его выдала гримаса — он будто хлебнул несладкого лимонада.

— Да, графиня, я знаю, кто вы.

Рафейо разрешил эту проблему, выхватив письмо из его руки. Нижний уголок оторвался, но это было не важно. Письмо умещалось наверху страницы — там был только один абзац и по-детски круглая подпись Мечеллы.

— Граццо, — ехидно поблагодарила Тасия курьера. — Я прослежу, чтобы это письмо оказалось на столе дона Арриго. Можешь идти.

— Можешь даже отправляться в Корассон, — прибавил Рафейо. — Сомневаюсь, что последует какой бы то ни было ответ.

Курьер взглянул на них обоих с нескрываемой ненавистью и вышел.

— Наглый крестьянин, — бросил ему вслед Рафейо. — Эйха, что нынче пишет эта чирас до'орро?

— Она покорнейше извещает любимого мужа, что тот вечер, который они провели вместе на Фуэга Весперра… Матра, она пишет грамотно разве что собственное имя!.. Тот вечер принес им счастье. Она…

Тасия задохнулась на полуслове. Рафейо успокаивающе коснулся ее руки.

— Что там еще?

— Мердитто! Эта грязная свинья беременна! — Она скомкала листок. — Этот сукин сын лгал мне! Он сказал, что все было не так, как нам кажется, что он не дотрагивался до нее, что единственное, чего он хотел, — это вытрясти из нее душу… Рафейо был совершенно сбит с толку.

— Но я думал, ты сама хотела, чтобы у нее было побольше детей и ей было бы чем заняться.

— И ты думаешь, я это всерьез говорила, — огрызнулась Тасия. — Он мой, Рафейо, он поклялся, что больше не прикоснется к ней, черт бы его побрал! Я этого не вынесу! И я этого так не оставлю!