— Какие-то его работы есть в Галиерре, не так ли?

— Да, есть. Для своего времени он был выдающимся художником. Но главное его наследие — это не картины, а изобретенная им система воспитания молодых талантливых иллюстраторов.

— К которым вы себя не относите. Эйха, Кабрал, я не согласна. И второй вопрос только подтверждает мое несогласие, потому что я хочу попросить вас учить меня тому, что вы знаете о живописи. Великая герцогиня вечно водит по Галиерре высоких гостей. Если я буду знать больше, чем сейчас, то смогу освободить ее от обязанности так часто повторять одно и то же. Она столь добра ко мне, что я хотела бы помочь ей, если смогу.

Кабрал низко поклонился.

— Для меня это будет большой честью и удовольствием, ваша светлость. Но я должен вас предупредить, — он тихонько рассмеялся — что вместе с живописью вам придется изучать историю. На этих стенах — все прошлое Тайра-Вирте.

— Я хочу учиться еще и по этой причине, — призналась она. — Я лучше запомню историю, если, узнавая о людях прошлого, буду смотреть на их лица. Два раза в месяц, это не слишком часто? Я боюсь отрывать вас от работы.

— Я буду приходить сюда так часто, как вы пожелаете.

— Но чаще раза в неделю у нас не выйдет — я же ничего не запомню! И в следующий раз я обещаю делать записи.

Летом Мечелла занималась тем, что вникала во все хитросплетения придворной жизни. Гизелла и Лиссина внимательно следили за ее успехами, но вскоре поняли, что это уже излишне. Теперь, когда у них с Арриго родился ребенок, девушка снова была уверена в себе и так очаровательна, что редкие промахи лишь украшали ее в глазах окружающих.

В самом деле, хотя ее образование не было широким, а понимание оставалось лишь поверхностным, она испытывала огромное желание научиться и при этом оставалась милой и застенчивой, от чего смягчались сердца даже самых суровых учителей. Когда речь шла о политике, ее лицо застывало в вежливой улыбке, но танцевала она божественно. Она едва ли представляла себе, где находится поместье ее собеседника, но всегда могла назвать по именам всех его детей и внуков. Ее записки с благодарностями в адрес какой-нибудь графини или баронессы за чудесный обед были написаны детской рукой и с орфографическими ошибками, но полны такого невинного очарования, что все ошибки ей тут же прощались. А ее лицо, фигура, наряды и драгоценности оставались предметом зависти для любой женщины в Мейа-Суэрте.

Арриго буквально лопался от гордости, глядя на свою жену. Когда они вдвоем посещали школы, деревенские ярмарки, богадельни или гильдии мастеровых, люди скандировали имя Мечеллы даже громче, чем его собственное. Зная, что ирисы — ее любимые цветы, ее осыпали ирисами, куда бы она ни приехала. Когда кто-то узнал, что она любит миндаль, целые корзины с этим лакомством стали появляться вместе с ирисами. Ее увидели в кастейской кружевной шали, и крестьянка, подарившая ей на свадьбу эту шаль, тут же разбогатела на заказах знатных дам. Стоило ей надеть вышитый фартук, чтобы посетить кухню, где готовили благотворительные обеды, и через несколько дней все женщины Мейа-Суэрты щеголяли в таких же фартуках.

В одном только Мечелла огорчала Арриго: она ненавидела Чассериайо. Осенью он договорился, что они проведут там неделю, чтобы жена могла хоть ненадолго вырваться из постоянного круговорота балов, обедов и благотворительной работы. Но стоило им только приехать в Чассериайо, как Мечелла начала кашлять. На следующее утро появился жар, и всю неделю она провела в постели. Хуже того, ее мучили кошмары. То ей снилось, что замшелые дубы хватают ее за горло и душат, то тихая речка превращалась в бурный поток, увлекавший ее за собой, то маленькие древесные лягушки внезапно вырастали до размеров лошади и падали на нее, ломая крышу. Наконец Арриго сжалился и отвез ее обратно в Мейа-Суэрту. Но он не мог заставить себя забыть время, проведенное здесь с Тасией: как она заходила по пояс в реку, чтобы ловить вместе с ним рыбу, как любила таинственные темные деревья, как охотилась с ним, как они вместе катались верхом по окрестным холмам и каждый вечер купались…

Арриго очень стыдился этой мысленной неверности. И когда Мечелла в Палассо Веррада пришла в себя и снова стала той живой, очаровательной девочкой, на которой он женился, он забыл о Тасии. Почти забыл.

К Провиденссии Мечелла опять была беременна и чувствовала себя еще хуже, чем в прошлый раз. Она лежала в постели и отвергала одно приглашение за другим — не так уж много зависело от их с Арриго присутствия. На ярмарках он судил о качестве лошадей, а она оценивала выпечку и вышивки. Иногда они участвовали в церемонии освящения какой-нибудь новой шахты, мельницы или больницы. Сегодня они обедали у виноторговцев, завтра — с часовых дел мастерами, продавцами тканей и белья, ювелирами, фермерами и кузнецами. Мечелла получала удовольствие от всего, включая скучнейшие речи, — ведь после них всегда можно поговорить с людьми о том, что их волнует. И люди делились с ней своими мыслями и заботами — от беспокойства из-за сломанной руки ребенка до взглядов на развитие торговли в Таглисе.

Но Арриго был недоволен. Он думал, что после женитьбы положение вещей изменится. Его жена возьмет на себя часть общественной работы, а у него самого будет оставаться больше времени, чтобы заниматься вместе с отцом делами государства. У него были на этот счет прекрасные идеи. Например, Тайра-Вирте мог бы продавать большие партии роскошных кастейских мехов в холодное северное королевство Мере. Следует только открыть один магазин, рассуждал Арриго, и потом обязательно понадобятся другие. Но Коссимио лишь покачал головой в ответ. Торговля предметами роскоши не приведет к установлению зависимости Мерса от Тайра-Вирте. Политическая кооперация должна быть основана на страхе потерять источник таких жизненно важных товаров, как пища или полезные ископаемые, а вовсе не меха для богачей. К тому же тамошние правители предпочитают картинам договоры, написанные пером, — так какие же дела можно с ними вести?

Арриго понимал это последнее замечание насчет картин гораздо лучше, чем мог представить его отец, но держал свое понимание при себе. С новой информацией об искусстве Грихальва, полученной от Дионисо, он сумел разрешить некоторые исторические загадки, но эти же сведения заставили его обеспокоиться. Никакой вопрос внешней или внутренней политики не может считаться решенным, пока иллюстратор не нарисует это решение. Такое положение вещей давало Грихальва слишком большую власть. Не видя возможности справиться с этой властью, Арриго решил, что следует позаботиться о создании собственных Грихальва.