Монахи уставились на Феодосия. Что он сделает? Его пример, словно безмолвное приказание, повторят все они. Пойдет ли он увещевать людей, начнет проклинать полоцкого князя? Каким путем он поможет Ярославичу удержаться у власти?

Игумен обвел взглядом Христово воинство.

- В Евангелии записано, - молвил он, и монахи задержали дыхание: вот сейчас, сейчас... - В Евангелии от Матфея записано, - повторил Феодосий тихим и смиренным голосом: - "Бог дает власть, кому хочет, поставляет бо всевышний цесаря и князя, кому захочет дать. Если какая земля угодна Богу, поставляет ей Бог цесаря или князя праведного, любящего суд и правду, и властителя, и судию. Ибо если князья справедливы в стране, то много согрешений прощается земле той, если же злы и лукавы бывают, то большее зло наводит Бог на страну ту, понеже князь есть глава земли".

Игумен сложил руки на впалой груди и умолк. Монахи поняли: Феодосий приказывает не вмешиваться.

А Феодосий, ссутулившись больше обычного, пошел в свою келью. Решение было принято. Но перед глазами игумена возник молодой князь Изяслав. Ярославич тогда ласково спросил: "Феодосие милый, где в теле тщедушном столько силы берется?" И почему-то игумену захотелось вернуться к монахам, крикнуть, что надо идти к люду, спасать князя. Только послушаются ли люди?

Вспоминает Феодосий, что молодой Ярославич был совсем другим честным и горячим, умеющим ненавидеть и любить не по расчету. Не заметно было в нем злобного и трусливого коварства - коварства от бессилия. "Что же заставляло его трусить и таить злобу, лгать и изворачиваться, аки змей, и опускаться все ниже и ниже, ведь сказавши "аз", приходится говорить "буки"?.." - с тоской спрашивает себя Феодосий. И хочет он того или не хочет, ему приходится для ответа вспомнить то, о чем предупреждали пророки, то, что было и понукателем, и удержателем, что толкало на войну и разбой, ради чего предавали отца и мать, друзей и любимых, что называлось сладким и ядовитым словом - в л а с т ь. И один ли Изяслав не смог удержать узду этого норовистого коня, его ли одного конь понес со светлой на черную тропу? А много ли было таких, кто не выпустил узды из рук? Да и было ли это на самом деле, или им лишь казалось? Ведь не зря пророк Екклезиаст говорил, что все предрешает Бог. Человек предполагает, а Бог располагает. Властитель не волен распоряжаться властью по собственному разумению. Он может лишь усугублять зло своей гордыней, неразумностью или бессилием, но полностью уничтожить зло он не может.

Феодосий прервал свои воспоминания. Он понял, что ищет оправдание князю Изяславу, и с досадой на себя подумал: "Привык я, видать, к недостойнику сему".

Он начал молиться. Но и молитва не принесла успокоения. И Феодосий спросил у Бога:

- Зачем даешь человеку непотребные чувства, а приказываешь ему поступать праведно?

4

Сквозь разноцветные стекла княжьей палаты солнце бросало красные, синие, зеленые блики на пол и стены. Блики перебегали с места на место, отвлекали, мешали сосредоточиться. Они раздражали князя Изяслава.

Ярославич был подавлен всем происходящим. Ему не хотелось никого видеть, ни с кем говорить. Он беседовал в эти дни лишь с воеводой Коснячко и боярином Жариславом. Святополку стоило большого труда прорваться к князю. Он заметил прореху на платье отца, обычно аккуратного, и понял его состояние. Святополк прижался головой к груди князя, заговорил жалобно:

- Люди хотят освободить Всеслава. Если выполнят - то всем нам погибель. Князь полоцкий отомстит. Надобно, отче, упредить людей.

- Самим освободить князя? - Ярославич привстал от неожиданности.

Минуту спустя понял, как ему казалось, мысль сына: выпустить Брячиславича из поруба, вернуть ему Полоцк. И за это взять с него клятву, что он уедет в свое княжество и не начнет новой распри. Но можно ли поверить чьей-либо клятве после того, как преступили самую священную?

- Нельзя освободить Всеслава, сыне, - необычайно мягко сказал князь Святополку. - Верить ему опасно.

Святополк пожал плечами. Нет, отец до сих пор никак не научится понимать его с первого слова. Святополк снисходительно усмехнулся:

- Освободим его, яко Бог освобождает грешников - душу от земных оков освободим, покуда он ее до конца не погубил. Довольно ей мучиться в юдоли скорби, в бренном теле.

Князь резко оттолкнул Святополка. Неужели же это его сын, внук Ярослава? Он хуже Жариславичей, ибо не только коварен и жаден, но и труслив. Послушавшись в первый раз его совета, князь стал клятвопреступником. А теперь Святополк хочет, чтобы он стал еще и убийцей, подобным Святополку Окаянному, убившему Бориса и Глеба. Князя поразило совпадение: того звали Святополком, и этот носит то же имя.

- Изыди, окаянный! - дико закричал князь. - Ты явился с того света!

Святополк взглянул в расширенные мутные глаза отца и поспешил уйти. На вершок от его головы пролетел тяжелый медный кувшин. Княжич слышал, как отец что-то кричал и топал ногами. Очутившись на подворье, он быстро зашагал к Жариславичам. Если отец не в своем уме - это его дело. Но и безумному можно доказать, что если полоцкий князь останется в живых - он будет киевским князем. А доказав это отцу, можно одной стрелой убить двух зайцев. Одним из них станет Всеслав Полоцкий, а вторым... Вторым, если люд узнает, что Всеслава убили по наказу князя, будет сам Изяслав Ярославич. Киевский престол окажется свободным...

5

Над головой полоцкого князя меж тяжелых сколоченных обаполоков*, закрывающих вход в поруб, серело узкое оконце. Сквозь него солнце иногда опускало в сырую яму тонкий белый луч. Всеслав радовался каждому лучу, как подарку. Уподобившись ребенку, он старался поймать его в руки. И по мере того как оставалось все меньше надежд на освобождение, князю начинало казаться, что однажды он ухватится за такой луч, как за канат, и взберется по нему на землю, к солнцу, к свободе.

_______________

* О б а п о л о к - крайняя доска от бревна - чорбыль.

Свобода! Тут, в порубе, Всеслав узнал ей цену. Она дороже власти. Да и что такое власть, как не приманка для человеческой жадности. С ее помощью Бог вылавливает наибольших грешников. Мгновение они повисят выше всех, возгордятся собой, и им покажется, что это они сами взлетели так высоко и отсюда управляют судьбами тысяч людей. Насмешливый Бог даст им потешиться гордыней, как тешился и он, Всеслав, а потом отрежет нить, и упадут они в бездну, чтобы осознать свое ничтожество и терзаться вечно. В бездне они поймут, как понял и он, Всеслав, что им только казалось с высоты, будто они видят далеко вокруг и властвуют над жизнью и смертью своих подданных. А на самом деле они - попавшиеся на крючок рыбешки, глядящие с высоты на реку, из которой их только что выловили.

Всеслав спрашивал себя: зачем человек хочет иметь больше, чем ему нужно? Все равно, будешь ли ты последним смердом или первым князем, тебе не избежать горя. Станешь ли богачом или останешься нищим, будут и минуты радости. Бог уравнивает на своих весах горе и радость человека, и человек все равно останется лишь осью между чашами весов. Что нужно ему? Теперь Всеславу казалось, что он знает: нужно немного - хлеб, свежая вода, женщина и свобода. Свобода дороже жизни.

В темном порубе, отгороженный от людей и деревьев, травы и неба, полоцкий князь обогатился еще одним чувством. Тысячи раз на воле он проходил мимо раскидистых деревьев и ярких цветов, не замечая их красоты и силы. А тут, во тьме, он восхищался крошечным белым ростком, чудом выросшим из стены и потянувшимся к одинокому солнечному лучу.

О если бы удалось выйти на волю! Он начал бы совсем иную жизнь. К чему власть, когда можно любоваться зеленой травинкой. Можно подставлять лицо ласковым солнечным лучам. Зачем вражда и распри, когда хлеба и воды хватит для всех? О если бы князь Изяслав мог заглянуть в его мысли. Если бы Ярославич отпустил его на свободу! Всеслав удалился бы в лег и жил там.

Узник подошел к ростку, торчащему из стены, осторожно погладил его... Раздумья утомили Всеслава. Он опустился на лохмотья, кишащие насекомыми. Ныли суставы, болела поясница. Сырость постепенно высасывала здоровье. Он повернулся лицом к стене. Его глаза за несколько месяцев так привыкли к темноте, что он различал комочки ноздреватой земли. Он долго смотрел прямо перед собой, пока его веки не отяжелели...