66

Дорога шла вдоль кромки соснового леса. С одной стороны округлые белые дюны тянулись до самого берега моря, где громоздились обломки скал. Несмотря на облака, свет здесь был ярким. С другой стороны под пологом леса уже царила ночь. Ни один луч не прорывался сквозь сплетение сосновых ветвей, и уже через пару метров невозможно было разглядеть, что творится в глубине леса. Кинросс глубоко вдохнул и обернулся, услышав позади быстрые шаги. Его торопливо догонял Холд.

— Вам не следует выходить одному! — бросил Дэвид, дуя на свои руки.

— Я достаточно просидел взаперти. К тому же в доме мне постоянно кажется, что за мной шпионят.

— Вы им не доверяете?

— А вы?

— Не спрячь они нас в своей машине, нам бы никогда не выйти из больницы живыми. Теперь мы как будто в безопасности. За сутки ни одного выстрела, ни одной новой угрозы. Трижды нас кормили горячими блюдами, и мы не упали замертво после первого куска. По нынешним временам это что-то да значит.

— Однако голову наружу высунуть все же придется. Мне необходимо поговорить с Дженни. Надо предупредить ее о том, что здесь происходит. И потом, как же мои пациенты? А кстати, как себя чувствует мистер Гринхолм?

— Восстанавливается. Ваш прогноз был верным. Свежий воздух оказал на него живительное воздействие. Он снова начал ворчать, а это хороший знак. Спрашивает, насколько сильно пострадал Гленбилд, говорит о возвращении туда.

Между тем они дошли до узкого каменного моста, перекинутого через тихую речку, берега которой уже сковал лед. Холд оглядел пейзаж, словно впервые увидел его, и сказал:

— Пора возвращаться.

Подходя к дому, Скотт заметил, что из окна гостиной на них смотрит незнакомый молодой человек. Холд сразу отправился в комнату, где размещались компьютеры, а незнакомец подошел к Кинроссу.

— Здравствуйте, доктор. Меня зовут Томас Шенкель. Я тот самый, кто…

— Отец Эндельбаум рассказывал мне о вас, — перебил его Скотт, пожимая ему руку.

— Доктор, если вы не против, я хотел бы о многом вас расспросить. Для меня это такая удача…

— У меня тоже есть к вам несколько вопросов, — ответил Скотт. — Что же, пойдемте.

Кинросс и Шенкель прошли в одну из незанятых комнат на втором этаже. По дороге молодой человек так и жег доктора взглядом, отчего Скотту даже стало неуютно. Не успев сесть, Томас начал:

— Несколько месяцев назад в журнале «Ланцет» вы заявили, что само определение деменции на данный момент должно оставаться открытым; ограничение этого понятия снижает шансы разобраться в природе заболевания. Вы говорили, что восемьдесят процентов симптомов являются общими для более шестидесяти патологий, и что необходим общий взгляд на болезнь, без привязки к деталям и частностям. Это соответствует тому, с чем сталкивался я сам. Подгонять различные патологии под узкие рамки есть ошибка.

— У вас имеется соответствующий опыт?

— Я работаю в нашем больничном центре. Мы используем альтернативные методы, в частности, гипноз и специальные диеты. Но мы не выбираем, каких пациентов принимать, и работаем со всеми, кто к нам поступает.

— То есть деятельность вашего центра посвящена не конкретной болезни, а людям, которых вам поручают?

— Именно так, доктор.

— А каким образом пациенты поступают к вам?

— Чаще всего это те, от которых отказались все остальные. Нестандартные случаи; классическая медицина не в состоянии точно диагностировать, чем они страдают. Обычно их без долгих выяснений просто записывают в сумасшедшие.

— С молодым человеком, которого мучают видения, произошло именно это?

— Девдан был направлен к нам из психиатрического госпиталя, где уже не знали, чем ему помочь. Он утратил все когнитивные способности. Будь он на сорок лет старше, думаю, ему бы диагностировали болезнь Альцгеймера. На мой взгляд, этим диагнозом часто злоупотребляют. Больному духом ставят «Альцгеймер» с той же легкостью, как прежде больному телом ставили «рак». Если врачи в течении многих лет не могли определить, чем страдает пациент, у него подозревали рак.

Кинросс выпрямился. Рассуждения юноши показались ему небезынтересными.

— У вас, должно быть, есть собственное видение этих болезней, — сказал он.

— Мы в нашем центре часто имеем дело с крайними случаями.

— И к каким выводам вы пришли?

— Единственное, что можно сказать наверняка, — что очень многое остается вне нашего понимания. Мы постоянно сталкиваемся с парадоксами, с необъяснимыми феноменами. Когда я вижу людей, которые забыли свое имя, но способны в уме перемножать восьмизначные числа, или которые потеряли рассудок, но могут с фотографической точностью описать место, где они были несколько лет назад… Тут в пору задуматься, в порядке ли твой собственный мозг, как вы считаете?

— Я совершенно согласен. Отец Эндельбаум говорил, что вы написали какой-то очерк. О чем?

— Три года назад я помогал одной рабочей группе, и этот случай буквально изменил мои представления о структуре человеческой психики. Я стал следить за работами этой группы. Вместе с представителями других религиозных конфессий мы организовывали конференции на темы, находящиеся на стыке социологии, философии и теологии.

— Какова была тема той конференции?

— «Почему человека отделяют от его души?»

— Звучит как название эссе по философии…

— За круглым столом сидели христиане, мусульмане, иудеи, буддисты и атеисты. Во время трех первых собраний дискуссия разворачивалась вокруг концепции души и той роли, которую она играет в природе человека. Все участники сошлись на том, что пройдя фазу материального развития, каждая цивилизация вступает в более духовную эру. Эта эволюция наблюдается у всех. Но в условиях глобального мира цивилизации стремительно сближаются, нивелируя различия между собой. Одновременно науке удалось сделать то, на что оказалась не способна ни одна конфессия: прогресс объединил мир гораздо эффективнее, чем религия. У нас одинаковые технологии, но не одна вера. Таким образом, в середине двадцатого века наука взяла верх над религией, и религия стала слабеть.

— Вы против этого?

— Я против обскурантизма, доктор, как в религии, так и в науке. Та рабочая группа потратила месяцы, чтобы сформулировать несколько тезисов, на мой взгляд, чересчур возвышенных и оторванных от реальной жизни. Однако я продолжил следить за работой группы, и не пожалел, поскольку это оказалось очень интересным. Под влиянием атеистов они спустились с небес на уровень человека. Отказавшись от аналитического метода, они поставили во главу угла индивида. Свои рассуждения они начали с того, что в процентном соотношении количество пациентов, страдающих деменцией или различными психическими дисфункциями неуклонно прогрессировало на протяжении последнего столетия. Этот феномен совпал с возвышением науки. Во всем мире происходит рост психических заболеваний, обычно объясняемый старением, экологией, стрессом. Наука как таковая в этом не виновата, но ораторы поставили вопрос: не связано ли это каким-то образом с упадком религии?

— Боюсь, вы проповедуете не той пастве…

— Нет, доктор. Мы приходим к базовому вопросу: что давала людям религия такого, чего наша эпоха их лишила?

Скотту стало любопытно.

— Продолжайте, — сказал он.

— Здесь необходимо отвлечься от конфессиональных различий и поставить вопрос в целом: что общего между разными культами, откуда бы они ни были, прошлыми и настоящими, иудейскими, буддистскими, мусульманскими или христианскими? В житейском, повседневном плане?

— Бог?

— Верно, доктор, но мало кто из нас соприкасается с Ним каждый день. Я говорю об осязаемой реальности, которая влияет на нашу жизнь, формирует наше сознание. Той группе понадобилось время, но они определили три фундаментальных элемента. Три признака, общие для всех культов, когда бы и где бы они ни существовали. Первый — это место. Для отправления всякого культа выбирается тихое, спокойное пространство, где человек огражден от будничной суеты. Второе — обязанность верующего самому давать оценку своим же поступкам перед лицом высшей правды. Назовите это самоанализом или медитацией, но такой подход присутствует в каждом случае. Ну а третий признак — это молитва, просьба, воззвание. В любой религии любого периода на любом языке вы обязательно встретите эти три элемента. Но наша эпоха фактически отняла их у нас. Больше нет времени на раздумья, нет возможности для уединения, нет подлинного высшего авторитета, есть только голос, который говорит вам, что вы поступили правильно и другой голос, который вас осуждает. Вас постоянно что-то отвлекает — телефон, популярная мелодия, еще что-то, — и не дает вам задуматься. Доказано, что способность детей к концентрации снижается на протяжении уже двух поколений. А пожилые люди в основном слушают только телевизор. Нет времени заглянуть в себя, занять воображение, по-настоящему пообщаться. Только движение, шум, но никакой точки опоры. Есть от чего сойти с ума.

Слова Шенкеля вызвали странный отклик в душе Скотта. Он словно бы по-новому взглянул на все изученные им случаи и наконец обнаружил недостающее звено, с которым его логические умозаключения обрели завершенность.

— Вы дадите мне почитать ваш очерк? — попросил он.

— Он в вашем распоряжении.

— И еще мне хотелось бы, чтобы вы ознакомились с тем, что удалось обнаружить профессору Купер и мне. Ваше мнение может оказаться очень полезным. — Скотт поколебался и добавил: — Я был бы рад поработать вместе с вами.

Шенкель развел руками и широко улыбнулся.

— С удовольствием, доктор. Тем более что история моего очерка на этом не закончилась.

— Что вы хотите сказать?

— Та научная конференция вызвала бурю в моем сознании. Постоянно размышляя над тем, что там было сказано, я обнаружил четвертый элемент, общий для всех религий. Странно, но никто об этом не подумал. Когда я поделился своим открытием с рабочей группой, ее члены предложили мне присоединиться к ней, а затем мое руководство откомандировало меня в отдел исследований, где я встретил Девдана.