Пил он обычно в другой компании, мне по духу неблизкой и даже совсем чуждой. Председательствовал там у них один веселый и добрый татарин, большой пьяница и футболист. Он был постоянно при деньгах, он и поил их. Постоянно ходил по общежитию с трехлитровой банкой вина, а они висли вокруг чего, как пиявки… А этот молодой человек у него — правой рукой был. За что уж, не знаю. Наверное — блистал умом.

Однажды я увидел его в несколько неловком состоянии, поэтому и запомнил. Лежал он на полу, рядом с кроватью, выставив вперед руки и ноги в позе креветки, и мирно дремал… Пришел откуда-то из гостей и лег там, свалился, где получилось… Водка поборола. Был он как всегда в тройке, при галстуке и в тяжелых зимних сапогах. Брючины задрались и из раструбов сапог торчали бледные, худоватые ноги…

И так мне жалко его в тот момент стало, до слез… «Эх ты, — думаю, бедолага, глупая головушка… Куда же ты, бедный, попал? Никто здесь тебя ничему умному и хорошему не научит… Одному только пьянству и алкоголизму. Поезжал бы ты побыстрее к себе домой, в Петрозаводск, к маме под крыло… А здесь — сплошное пьянство и еще — развратом попахивает… А если ты еще и в разврат ударишься? Что ты тогда маме своей скажешь? Разве за этим она тебя сюда отправляла?» Поднял я его, а он хоть и маленький сам, а тяжелый оказался, положил на кровать и сапоги снял. «Спи, буйная головушка…» Он и заснул, причмокивая, захрапел…

Я был старше его на курс, друзьями мы не были, так, здоровались и все, как я уже сказал, у него была своя компания. Я к этому времени благополучно перевалил на четвертый курс, он — на третий… Наступили летние каникулы долгожданная лафа. И вот заходит он ко мне и говорит:

— Саша, дай мне пожалуйста, денег, тридцать рублей. Ты понимаешь, ни у кого занять не могу, а мне надо срочно домой поехать, очень надо! А я тебе сразу вышлю телеграфом.

Очень вежливо спрашивает, культурно… Ну, вежливости ему не занимать было. Я удивился про себя: «Ну, дает! Нашел у кого спрашивать! Неужели я настолько богатым кажусь? Пошел бы к кому другому, у нас богатых — много. Да и сам он куда побогаче меня…»

В общем, удивился я, но дал ему тридцать рублей. Раз очень просит, значит — нужно человеку. Только сказал ему, чтоб сразу по приезду немедленно мне выслал, потому что я сам остаюсь без денег, буду сидеть на мели. А я ему действительно последние отдал. Он побожился, что немедленно вышлет, и телефон свой оставил домашний… И — уехал… Я знал, что он сынок из обеспеченной семьи, папа у него чуть не директор завода был.

Ладно, уехал он… Так благополучно прошла неделя… «Странно? — думаю, — ведь он обещал, божился, клялся, что отправит… Может, потерялись деньги?» Так наивно еще рассуждаю… А я просто привык, что мужик слово держать должен. Стал сам звонить в Петрозаводск… дозвонился, мать его трубку взяла.

— Ой, — говорит, — а Димы — нету, он на даче отдыхает… Что передать?

— Передайте, — говорю, — что звонил Белокопытов. А зачем? Он сам знает. — И все. Ничего матери насчет долга не сказал, пожалел. И так мне из-за этого всего самому неприятно, противно стало. Ну, теперь-то, думаю, она ему скажет, наверное, и он мне вышлет, если еще не выслал…

Еще благополучно неделя проходит — нет денег. А я уже сижу — лапу сосу. Звоню в Петрозаводск. Опять мать подходит, спрашиваю:

— Вы передали сыну вашему, что я звонил? — и представился ей конечно.

— Ой, — говорит, — все передала. А его самого сейчас нет, он в редакцию пошел…

— Так передайте ему еще раз, чтоб немедленно сделал то, что обещал! — сказал не грубо, но жестко и трубку бросил. А о деньгах опять не заикнулся, не стал мать расстраивать…

«Ну, — думаю, — писатель хренов, поэт недобитый! Ты у меня ваньку-встаньку спляшешь, как приедешь! Теперь-то уж, наверное, должен выслать, есть же у него совесть в конце концов!»

Еще неделя прошла… Денег — как не было, так и нет. Я уже весь взвинченный, весь на нервах, звоню. Опять — мать. Говорю уже открытым текстом:

— Ваш сынок разлюбезный, мудак, взял у меня тридцать рублей под честное слово. Сказал — что вышлет. Где деньги? Скажите ему, что если завтра не будет — ему не поздоровится! — очень я на него обиделся и рассердился.

— Ой, да что вы говорите? — испугалась мать. — Быть такого не может! Он у нас такой интеллигентный мальчик! Он вам немедленно отправит!

«Да таких интеллигентых в детстве душить надо!» — матерюсь я про себя, здорово он меня достал.

И — правда, на следующий день пришли деньги. Утречком. Лежит на почте телеграфный перевод. Получай — не хочу. Ну я, конечно, получил… И тут же, — не знаю с горя ли, с радости? — их потратил, употребил, куда надо… Почти месяц я денежки ожидал… Пока на мать не наехал, а она — на него… Вот как занимать-то? Особенно интеллигентному человеку. Впредь — наука будет. Но больше всего меня не сами деньги заели, а то, что он ко мне непорядочно отнесся, наплевал на меня.

А осенью, когда все собрались, и он приехал… Поздоровался со мной как ни в чем не бывало… И я — поздоровался. Злость у меня уже прошла Я за это время домой съездил, отдохнул хорошо, настроение самое благодушное было.

— Что ж ты, — спрашиваю, — деньги-то сразу не выслал, ты же клялся?

— Да ты понимаешь, Саша, — отвечает, — забыл!

Главное — искренне так говорит, улыбаясь.

И тут до меня дошло: а ведь и правда мог забыть, хоть и мать напоминала… память-то — девичья. И еще — просто я для него никто и ничто, не существую, ноль без палочки. Ему — не до меня было. Другое он помнил, что считал нужным, а про меня забыл.

С тех пор и он для меня стал никем. Бить я его посчитал бесполезным. Что толку-то? Только подумал: «Это ведь я ему только тридцать рублей занял, а если бы тыщу?» И сам рассмеялся: таких денег у меня, конечно же, никогда не было… Нечего было бы занять. Но он с тех пор, правда, у меня больше и не спрашивал. А я бы уже и пятачка ему на дорогу не дал.

После окончания Литинститута вернулся он к себе, в Петрозаводск… Там уже для него теплое место было приготовлено в журнале «Север». Все — как надо. И им, местным, — хорошо. Молодец, вернулся домой, молодой писатель, не променял родину на проклятую Москву. Значит — не блудный сын, а надежда и опора местной литературы, подымет ее, вздернет на дыбы…

Там, в Петрозаводске, и осел, стал жить и работать… Кто-нибудь время от времени о нем что-нибудь да расскажет… Книжечку стихов, рассказывают, выпустил, потом вроде вторую… А тут еще недавно, слышу, повесть свою в «Севере» напечатал — «Пойдем в чайхану». Повесть, говорят, небольшая, но крепкая. Дай-то Бог! Против крепких повестей — никто не против. И я — тоже.

Так что он из поэтов теперь в прозаики перешел. Правильно, конечно. Серьезным делом занялся. Будь бы моя воля, так я бы сейчас вообще стихи писать запретил, лет на десять. Особенно — женщинам. Под страхом смерти. Пусть бедное слово поэтическое и рифмы хоть немного отдохнут. А то совсем их задергали и задрючили поэты и поэтессы, загоняли насмерть.

А ему — ветер в парус. Пошел в прозаики — и молодец. Начал серьезно и кропотливо заниматься прозой, значит, не умерла еще русская литература. И он вместе с ней — не умер и не канул… Может, еще и напишет что-то значительное и спасет русскую литературу. Хотя ей спасители не нужны. Но люди, по-настоящему любящие и оберегающие слово, — нужны. Таких сейчас мало.